Листья полыни

Сотник дождался, пока два десятка из его сотни схватятся с вельхами, а потом напал и сам, подкравшись сбоку. Первым же ударом сабли, кою добыл он в столице Аша-Вахишты, сорвав с ковра, украшавшего стену в богатом доме, всю в краске и узорчатой лепке, разрубил он кожаный ремень, что держал шлем на голове вельха, да заодно отхватил тому кусок плоти от щеки, А вторым ударом, острый вельхский клинок отведя, когда вельх его заколоть пытался, отмахнувшись саблей, полоснул противника по лицу. И, не дожидаясь, пока тот с коня упадет, не глядя на поверженного, — недосуг было победами услаждаться, да и сколько уж этих побед у Бильге было! — вступил в следующий поединок.

Новый противник оказался опытнее и проворнее и конем своим правил, нимало на то не отвлекаясь, одними только ногами, точно те сами думать умели, притом каждая на свой лад. Был вельх обрит наголо, только на темени пук волос оставил, кой пук из-под шлема и торчал теперь. И усы отпустил по вельхскому обычаю, и носил не полный доспех, а лишь пояс, что живот прикрывал. А на теле у него одна меховая куртка-безрукавка была, и покрывали грудь, могучие плечи и руки вельха синие узоры-росписи. Вились, переплетаясь, десницу охватывая, два зигзага, ровно на спине у гадюки. Бильге знал, что вельхи так думают отвести от себя стрелы и клинки врагов. У вельха такое получалось, потому что жив был до сих пор и следов от стрельных ран Бильге на нем не видел. А вот шрам от мечного удара белел на плече. Не в эту войну шрам на плече оказался, гораздо раньше. Не сабля этот шрам оставила, а широкий вельхский меч.

Ну так познакомься с саблей! И Бильге достал вельха, как раз по тому месту попал, где шрам. Сабля не рубит, а с оттяжкой бьет, режет, костей не дробит, зато язвит глубоко, и надрез, тонкий, да не мелкий, заалел, напитываясь тут же яркой красной кровью, на плече вельха. Тот, в лице не переменившись — а был лицом груб, лоб имел покатый, круглый, и челюсть тяжелую, — меч свой не выронил, но в шуйцу перебросил споро и опять на Бильге напал.

И тут, когда уж Бильге понял, что левой рукою вельх не так лихо рубится, как правой, услышал сотник за спиною вопль, а следом не то выкрик, не то выдох единый из десятков глоток. Отскочил на коне на три сажени от врага, заодно его из строя вельхского выманивая, и оглянулся. С правой руки наступали пешие венны, с копьями, мечами, рогатинами, луками, и было их с полсотни. У каждого на одежде нашиты были клочки серой собачьей шерсти, а впереди на белой лошади вельх роста немалого, в синем плаще, и сжимал в руке меч старинный, к середине ширящийся, что тростниковый лист. Такой же меч у темника был, Олдай-Мергена, и поговаривали, страшное это было оружие в руке того, кто с оружием этим управляться умел, как, впрочем, и любое оружие в умелой руке. Но у древнего меча и память велика, и наверняка несет он на себе чары и заклятия, и они, когда тверд волей и крепок сердцем владелец оружия, ему сражаться помогают.

Бильге отбил удар в бедро и успел оглянуться на опушку ельника. Сквозь строй деревьев не было видно, каково идет схватка, а вот пологий склон холма виден был, как степь видна с седла. И узрел Бильге, что и с холма спускается пеший отряд и снова мелькают меж кривых и хилых елочек серые рубахи веннов, сверкают наконечники коротких тяжелых копий и волнуются свежим ветром длинные русые волосы воинов. По лязгу оружному, вскрикам, ржанию и храпу конскому, перестуку копыт и скрежету слышно было, что бой вовсе не закончился, если даже мергейты и одолевали.

Бильге, снова отмахнувшись от наседавшего вельха, разрубил ему носок сапога. Кожа тонкая вмиг напиталась кровью. Вельх даже не поморщился, но побледнел заметно, и Бильге последним волчьим броском, выбросив вперед саблю на вытянутой руке, достал врагу до горла и проткнул гортань. Проткнул и забыл, что он человек. Волк, сильный и матерый, снова ожил в нем. Обложенный врагами-псами, искал волк выхода из кольца, озираясь и зубами на все стороны клацая, вертясь волчком.

И Бильге нашел лазейку, да такую, что враги и предположить не могли. Знал Бильге, что парой стрел сможет сразить рыжего вельха, но не стал, сдержал себя, потому что надо было людей своих уводить и свою шкуру спасать. Он свистнул так, что всей сотне его ясно стало: уходить надо вслед за сотником, прорываться, зубы стиснув, с потерями и ранами не считаясь. И вместе с теми, кто рядом с вельхами всадниками бился, встал в один строй, полукольцом выпуклым, и потеснил вельхов. Тем временем те, кто с веннами сражался, их от опушки отбросили и, место выиграв, в ельник вошли без преследователей на плечах. Поспели они к Бильге как раз вовремя, пока пешие венны подойти не успели. Подоспели и за Бильге устремились туда, к скату в овраг, где чернела в версте с лишком озерная вода.

Лист восьмой

Мойертах

Мойертах увидел, как вслед за сотником своим, что как волк матерый везде мог прорыскать и любому встречному одним ударом клыков глотку порвать, мергейты как поток, изрядно, правда, обмелевший, двинулись сквозь ельник и ветролом вниз, туда, к страшным обрывам Нечуй-озера, куда и надлежало их загнать, чтобы вниз сбросить. Однако одно дело, когда бы Мойертах и венны врага к кручам погнали и с них ринули, а другое — когда враг сам спасения там искал. Не знал Мойертах, что Бильге в горных лесах вырос и умел на лошади любой крутой спуск и подъем осилить.

Как бы то ни было, нельзя было упускать целую сотню мергейтов. Всем до единого суждено было им лечь там, потому как в пяти верстах отсюда стояло печище Серых Псов, если б хоть десяток степняков к нему пробьется, не миновать беды: в самом печище едва ли столько же защитников сейчас сыскалось. Все здесь заслоном встали, у Нечуй-озера. И Мойертаху судьба еще подарок сделала, что одна лишь сотня из пяти на его отряд пришлась: каково было у Плещея Любавича и у Зорко, вельх не знал. Верно поставил и вовремя вывел своих пеших и конных воинов Охлябя. Не сдержали мергейты натиска, не смогли порядок соблюсти и теперь подставили спины под меткие веннские стрелы, а самим не до того было, чтобы в ответ стрелами огрызаться. И только на быстроту коней своих да на волчье чутье сотника оставалось им полагаться.

Из тех двух десятков вельхов, что Мойертах с собою вел, троих сразил мергейтский сотник, и еще пятерых другие мергейты: одного тогда, в засаде на поляне, и четверых здесь, в ельнике. Скольких мергейтов вельхи положили, того Мойертах сказать не мог: не считал.

Теперь уже он вел погоню, как недавно охотились мергейты за ним. Силен был Мойертах: один мог карру из воды на песок вытащить и до самой деревни на плечах волочить, грести мог в одиночестве против бурного ветра многие версты, руками подковы гнул, камни метал так, что не было бы стыдно состязаться с героями из сказаний древних, что Снерхус распевал зимними бурями в домах под Нок-Браном. И сколь же удивительно было людям, как это теми же руками Мойертах камни самоцветные гранил, по злату ковал и тонкими нитями скань тянул! И теми же руками держал меч и лук, раздавая врагам по заслугам смерти и увечья. И многим это третье умение его по душе приходилось куда больше, чем первые два. Даже в Глэсху, где девушки красивее всех, любовь отдавали Мойертаху не за то, что ловок был в работе, не за то, что дарил дивного искусства вещи, им самим изготовленные в златокузнице, а за то, что слыл первым мечом под Нок-Браном, где воины были не из числа худших на Восходных Берегах.

И никому невдомек было, что чем больше смертей и ран выходит из-под меча Мойертаха, тем больше его кузнечный молоточек должен высвободить красоты, стиснутой в недрах золотого слитка или глубинах неограненного самоцвета. А иначе не будет ему воинских побед, ибо чем больше отнимет он у мира той его части, коя расчислена неведомо кем и пребывает на своем месте в согласии с иными частями — будь то тело человека, древесная ветвь, луговой цветок или простая глиняная чашка, кою не слишком жалко разбить, — тем больше следует ему создать разных чисел, которые имели бы происхождение. Зане каждая вещь, что пребывает в мире, имеет вес и число, и о каждой можно рассказать, очертя ее границы и сравнив с другой вещью. Даже любовь бывает большей и меньшей и имеет свои притины, кои меняются непрестанно, не говоря о чести, каковую вельхи научились считать, как мудрый земледелец может уже в червене месяце счесть зерна в предстоящем урожае. Но числа, заключенные в вещи, могут быть связаны друг с другом происхождением, и тогда они значат больше, так же как вельхский дом значит больше, чем груда камня, из которой он возведен, ибо каждый камень в стенах дома имеет число своего веса, высоты над землей, места и размера, зависимое от иных камней в кладке. И Мойертах сочетал частицы благородных металлов и камней так, чтобы чисел в его изделиях и чисел, скрытых в родовых связях меж этими видными глазу числами, было не меньше, нежели убывало чисел от вещей, разъятых им.