Травень-остров

Зорко миновал поворот, и тропинка и вправду вывела его к ручью. Вода в нем была коряново-золотистой, будто та брага, что сегваны и вельхи называли пивом. По берегам рос невысокий тростник, а там, где тропа подходила к воде, лежал большой плоский камень, словно приглашая присесть. На противном берегу ручья все было точь-в-точь таким же, как и обычно, и никакой дух Зорко не встречал.

Венн подошел к берегу и присел-таки на камень, поставив рядом неизменный свой короб. Там лежали одеяла и немного еды, поскольку Зорко собирался провести в великанских развалинах ночь. Вода текла, закручивая золотистые прожилки вокруг тростинок и камешков, слегка пенилась у берегов. Дно устилали камешки помельче, и рыбья мелочь то и дело порскала плавниками и сновала туда-сюда.

Зорко понял, что ему хочется пить, хотя день вовсе не был жарким. Вытащив из короба глиняную кружку, он зачерпнул из ручья. Сделал глоток и обомлел: в кружке было настоящее вельхское пиво!

Венн, несмотря что зазорным считал пить хмельное без серьезнейшего для того повода, все ж изменил немного свои привычки. И вельхским обычаям перечить не хотелось, и даже не моглось уже. Плохих родов-племен нет в свете — так Зорко учили в печище Серых Псов. Распущенные — есть, то правда, а плохих — нет. А коли так, то у каждого племени свои законы, которые, как и боги этого народа, в том месте, где народ проживает, силу имеют.

Родные боги Зорко были далеко. Силу их, как и силу духов-предков, он ощущал и вспоминал о них всечасно. Но и вельхские боги и духи то и дело давали знать о себе, и Зорко видел таинственный свет, что был у них, и тянулся к этому свету, и шел вслед за ним. И законы вельхов и обычаи скоро стали для него своими, и постепенно становилась своей эта древняя земля.

Вельхи пили пиво или слабое яблочное вино, и напитки эти не туманили дум и не томили душу, но лишь освежали и согревали, и удивительно проясняли взгляд и слух. Казалось, в каждом глотке сидел маленький шустрый дух, заставлявший по-новому присмотреться к предметам и веществу, из коего они состоят, увидеть, поймать неуловимое, чтобы поскорее воплотить его в стойкую и образную форму красоты.

И большие, настоящие духи не прочь были отведать вельхского пива. Прямо под лавкой у Мойертаха — рыбака из деревни в одном дне водного пути от Нок-Брана — жил дух, который был покладист и домовит, потому что посуда в доме Мойертаха последний раз билась… никто и не упомнит когда, а куры исправно неслись и скотина не болела. Однако у духа этого была охота раз в седмицу играть по ночам на вельхской дудке. Делал он это славно и ладно, и многие, особенно парни и девушки, которым любо было погулять допоздна, даже приходили его слушать и подпевали иногда, если музыка была особенно веселой или, наоборот, печальной. Но Мойертаху это порой надоедало, и он приносил из клети кувшин с темно-золотистым пивом и ставил его под лавку, а сам спокойно ложился спать, уже не опасаясь, что его потревожат. Дух, должно быть, любил этот вид пива больше, чем музыку, и дальнейшую часть ночи проводил тихо. Наутро кувшин оказывался пуст, и Мойертах клялся самыми страшными клятвами, что сам даже не притрагивался к напитку.

От того пива, что попало в кружку Зорко, этот дух точно бы не отказался! Сделав последний глоток, венн нарочно наклонился к ручью, чтобы проверить, не дурачит ли его вельхский леший. Но по ручью текло свежее пиво, и Зорко не удержался, чтобы попить прямо из ручья.

Только венн кончил пить и отер от пены губы, как позади раздался глухой стук, ровно что-то упало в траву с высоты. Зорко обернулся и увидел перед собой молодое яблоневое дерево, которого давеча тут не было. По всему, выросло оно за то время, пока он сидел у ручья и пил. Дерево вымахало саженей на пять и было усыпано спелыми золотисто-румяными плодами. Мигом опустив взор, венн увидел то, что послужило причиной стука: в зеленой густой мураве под деревом лежало большое — вершок с четвертью в поперечнике — яблоко, точь-в-точь такое, как те, что повисли на ветках.

В середине месяца грудена яблоки уж давно были собраны даже и на вельхских восходных берегах и уж никак не могли оставаться на ветвях, да и трава уже не могла быть зеленой и шелковистой, и листья вовсю опадали. Зорко знал, что все это чародейство, и, окажись такое в веннской чаще, поскорее сотворил бы молитву Грому, чтобы грянул тот грозно и изгнал наваждение, да предков бы кликнул в помощь, чтобы вразумили. Здесь было не то: в краю вельхов межа страны духов и людей была столь зыбкой, что порой пропадала вовсе, и проникнуть из одной страны в другую человек мог без всякого труда и даже без опаски, когда относился к духам с почтением. Сами вельхи к этому настолько привыкли, что запросто, по-соседски жили бок о бок со своими духами. Мало того, они столько помнили о тех давних временах, когда боги еще жили на земле среди людей, что души их, казалось, были покойны и чисты, словно тихие глубокие воды, и духи любили собираться вкруг этих вод и глядеться в них, видя там свои отражения, может быть более ясные, чем образы их зачарованной страны.

И Зорко ничуть не испугался, что вдруг, ненароком, забрел в страну духов. А может, это сами духи решили открыть перед ним невидимые ворота, а он и вошел в них, не заметив створок и столбов. Венн поднял яблоко и, доброму дереву поклонившись, решил откушать: вряд ли упало оно просто так. Не иначе как его испытывали: доверяет ли?

Яблоко оказалось крепким, сочным и вкусным. Венн с хрустом ел его, сидя на солнцем нагретом камне и вдыхая легкий прохладный воздух, а у ног журчал пивом негромкий ручей. Золотые и багряные листья кружились плавно, покачиваясь, точно пузатые купеческие корабли, приближаясь к последней пристани — дремлющей уже осенней дремой земле. А среди этой тихой осени островком-травенем пребывала волшебная яблоня, уходящая корнями в теплую зеленую мураву.

Что-то прошуршало по траве и цокнуло о твердую плотную землю на тропе, и Зорко услышал и ощутил за спиной его теплое дыхание. Венн не спешил поворотиться. Существо посопело, а потом сделало пару цокающих шагов вперед. По звуку венн понял, что у существа этого четыре лапы.

Из-за плеча высунулась большая и черная собачья голова. Пес постоял немного, поглядывая на Зорко умными большими и круглыми карими глазами, а потом помахал пушистым хвостом, подобрался и уселся рядом с человеком, смотря на то, как ручей крутит мелкие веточки и высохшие травинки, наклоняя потешно голову и востря то одно, то другое ухо: слушал, как журчит.

Пес был тот самый, что встретился Зорко на далекой теперь росстани в двух шагах от родного дома, только без ошейника.

«Неспроста ты пришел», — подумал венн и погладил зверя по загривку, потом за ушами почесал. Серые Псы не зря такое прозвание носили, не за одну легенду из прошлого: никого из них, даже малое дитя, ни одна собака не смела тронуть. Залаять, зарычать — могла, но чтобы зубы оскалить — нет, никогда. Дан был этот секрет и Зорко. Пес сначала вздрогнул чуть, напряг спину, а потом сразу разнежился, стал хвостом дорогу подметать.

— Будет, будет! — похвалил собаку Зорко. — Нешто ошейник тебе вернуть?

Он полез было за пазуху, но тут пес поднялся, подошел к ручью, воду понюхал и стал аккуратно, без шума почти, лакать. А после, как ни в чем не бывало, перешел ручей и встал на том берегу, задом к Зорко, чуть поворотясь к венну правым плечом. Пес оглядывался на Зорко выразительно: пошли, дескать, дальше.

Венн нагнулся, зачерпнул ладонью: в ручье текла обычная вода. Студеная, чистая и мягкая, а отнюдь не пиво. И яблоня позади изникла куда-то, сменившись серым валуном, лежавшим в пожухлой вялой траве.

На всякий случай Зорко бросил в ручей камешек: не провалится ли сквозь дно? Не провалился, и венн смело шагнул в ручей. Было мелко, и вода едва доходила ему до середины голени. Перейдя через ручей, венн встал рядом с собакой.

— Ну, веди, — сказал.

Пес еще раз посмотрел на человека, удостоверился, что тот намерен идти дальше, и затрусил вперед.