Травень-остров

— Прощай, Хаскульв-кунс! Не поминай лихом! — крикнул и Зорко.

— Прощай, Зорко Зоревич! Приходи к нам, если будешь в затруднении!

Вельхи принялись развязывать узлы, что держали в узде широкое ветрило. Парус стал наполняться ветром, и вельхский корабль, разворачиваясь, сделал последний поклон в сторону галирадских земель.

Освободили свой парус и сегваны. Ладья кунса Хаскульва растаяла за туманом, а вскоре пропала и темная, едва угадывающаяся вдали полоска и самого полуденного овида — земля. Корабль Геллаха остался наедине с морем.

Глава 6

Морестранники

Внутри корабль оказался разделен на несколько частей сплошными перегородками. Зорко отвели место в помещении, где жили и спали моряки и все спутники Геллаха. В ясную погоду, как объяснил Зорко Лейтах, ночевали обычно прямо на палубе, ибо воздух там был свежее. Внутри судна было душно и сильно пахло овцами и козами, которых везли с собой, чтобы есть свежее мясо. Все остальное пространство во чреве корабля было забито запасами пищи и воды, и еще множеством деревянных ларей, коробов и бочонков, и еще мешков. Зорко показалось, что он попал в лавку какого-то купца и сейчас, поднявшись назад по крутому узкому всходу, очутится снова в Галираде, на торгу.

Но то было наваждение, последнее воспоминание о городе, которого Зорко так толком и не увидел. Наверху стоял у руля седой длинноносый кормчий в черном плаще, как и у Лейтаха. Румяный и лысый дородный вельх с длиннющими висячими усами потрошил рыбу, железный котел стоял на трех ногах. Бронзовый браслет, казалось, вот-вот лопнет на его могучем запястье. Двое гребцов, что сопровождали Лейтаха в карре, оба молодые, черноволосые и статные, управлялись с ветрилом, закрепляя его так, как приказывал кормчий. У самого носа, стараясь увидеть хоть что-нибудь за туманом, стоял еще один молодой вельх, светловолосый, похожий на сегвана. Но, в отличие от сегванов или веннов, обычно носивших волосы распущенными, вельхи убирали их под налобный ремень или даже, кто побогаче, под серебряный или медный посеребренный обруч. Был такой ремень и у дозорного, вязанный из шерсти, с нашитыми на него мелкими стеклянными шариками.

День клонился к закату, и осеннее солнце уже не в силах было растопить туман. Пока не перестанет ветер с полуночи, корабль и будет идти сквозь пелену в неизвестность. Зорко, во второй лишь раз вышедший в море и впервые идущий в дальний поход, не испугался ни холодной волны, ни боевых огненосных кораблей, но туман его беспокоил.

«Как же, — думал венн, — пойдут вельхи дальше, ежели туман так и не рассеется? Ни звезд, ни луны, ни солнца даже не видно, да и берег невесть где. А ну, попадется какой нос скалистый, или просто каменья будут со дна торчать. Напорется корабль днищем — и поминай как звали! А если и не попадется, то как дознаться, верно идем или вовсе нет?»

Вельхи, впрочем, ничуть не тревожились. Подгоняемый несильным полуночным ветерком, тяжелый корабль шел и шел по мелким волнам, катившимся с полуночи ряд за рядом, пусть не так скоро, как сегванский «морской змей», но ходко.

Из отверстия в палубе, ведшего вниз, вылез Лейтах. Увидал, как осматривается венн кругом, и понял причины его рассеянности и беспокойства.

— Вряд ли стоит тревожиться, Зорко Зоревич, — сказал он, подошедши и остановившись рядом с венном. — Ты не знаешь, как мы находим дорогу в густом тумане, чтобы не сбиться с пути и не наткнуться на камни и мель? Раньше это было действительно опасно. Но земля и все, что есть на ней, имеет свой смысл и свойства. Пойдем, я покажу тебе одну простую вещь.

И вельх повел Зорко в надстройку, что стояла на палубе. Войдя в дверь, которая открывалась в сторону кормы, Лейтах и Зорко оказались в просторных сенях. Здесь, заключенная в стеклянный сосуд, открытый сверху, теплилась восковая свеча. Никогда не видел Зорко стеклянного изделия столь тонкой работы, но Лейтах вовсе не это хотел показать венну. Тут же, на резной подставке, закрепленный в ней, чтобы не выскочить во время качки, покоился еще один стеклянный сосуд, заделанный наглухо. Внутри него плескалась прозрачная чистая вода. В воде, пронзенное стеклянной же спицей, плавало плоское деревянное кольцо, а уж на нем вытянулась, рассекая круг, стальная блестящая рыбина. Иной раз рыбина стукалась о спицу, иной раз кольцо хотело уплыть из середины к стенке сосуда, но рыбина все норовила вытянуться в одном направлении, будто указуя что-то.

— А куда это рыба все уплыть стремится? — спросил Зорко.

— Ты прав, Зорко, — подтвердил догадку венна Лейтах. — Но стремится уплыть не рыба. Это стремление, заключенное в металле. Если вместо этой изящной фигурки укрепить на кольце обычную иголку для шитья, она явит то же стремление.

— А если колечко стальное или другую игрушку покруглее? — усомнился Зорко в подобных проявлениях природы обычного железа.

— Нет, всенепременно нужно, чтобы предмет был вытянут, как игла, — объяснил Лейтах. — Ты прозорлив, — заметил он с уважением. — Эта игла из стали всегда стремится указать на звезду, что вечно стоит на полуночи. И в тучи, и даже днем мы всегда знаем, где полночь.

— Нешто и Кол-звезда из железа сделана? — спросил Зорко даже и не вельха, а самого себя.

— Мудрецы Аррантиады говорят, что подобное льнет к подобному, — тонкая улыбка тронула губы Лейтаха. — Почему бы не сказать, что полуночная звезда похожа на иглу или рыбу?

— Не похожа она ни на иглу, ни на рыбу, — проворчал венн. — Змей и веревка тож меж собой сходны. Однако ж, сколь веревкой ни верти, а змея не приманишь. Змей живую плоть чует. Из чего вещь сделана, в том и сходство. Железо к железу тянуться должно.

— Верно молвишь. — Лейтах в полумраке явно улыбался, что Зорко, хорошо видевший в темноте, не мог не приметить. Пытал его вельх, не иначе! — Вот смотри, все люди сотворены из плоти. Каждому боги дали кровь, кости, руки, ноги, глаза. Скажи, в чем же причина столь многих раздоров и войн?

— А в том, что в непочтении к Правде живут, что богами и предками заповедана, — уверенно отвечал Зорко. — Слово богов — закон. Когда его не чтят, непотребство и случается…

— А ты сам всегда ли верно толкуешь слова? — спросил вдруг вельх, перестав сразу улыбаться.

— Коли ясно сказать, так и верно, — отвечал Зорко.

— Как же случилось, что ты ныне здесь, а род твой на Светыни, в дальнем далеке? — без ехидства, но требуя честного ответа вопросил Лейтах. — Правда ведь у вас одна?

— Не про всякого в Правде сказано, — замялся немного Зорко. — Про то, что не сказано, матери рода решают и кудесники.

— А ты согласен с тем, что они решили? — не унимался Лейтах. — Ты точно знаешь, что они не могли ошибиться? Есть у них вещь, подобная этой железной рыбе, определяющая истину?

Будь Зорко в родном печище, он бы, пожалуй, повел вельха к матерям рода, чтоб они его, не в меру говорливого, уму-разуму поучили. В Галираде, случись такой разговор где-нибудь на торжище, венн отвернулся бы и ушел. Здесь, в красноватой полутьме, в виду волшебной железной рыбины, что упрямо тыкалась мордой на полночь, Зорко задумался еще раз: если б нашел он нужные слова, чтобы сказать их матерям рода без дерзости, но с достоинством, позволили бы ему остаться и жить своей волей в том не столь уж многом, к чему он стремился? Или опять отвергли бы его, теперь уж бесповоротно? Нет, пожалуй, они поступили справедливо, и он, Зорко, был прав, что согласился с ними. Он был прав, но согласен ли?

А еще он чувствовал, что вельху нужно было, чтобы Зорко указал ему те весы, коими он, Зорко, сын Зори, венн из рода Серых Псов — вот как много было у него имен, и каждое обязывало по-своему! — отмерял доброе и дурное. Ему следовало назвать то, благодаря чему смел он говорить: «Я знаю!»

— И глуздырю ведомо, — ответил Зорко, — что есть Правда у каждого рода и языца, и у всякого своими богами данная. А коли судим по единому слову, то и в согласии я со своим родом. Я не изгой, а путник, и по слову Правды своей живу.