Травень-остров

Но жизнь среди сегванов научила и без того не слишком суетливого Зорко спокойствию и сдержанности. Он встал и сказал громко:

— Кунс Хаскульв, я не буду неблагодарен тебе, если ты позволишь подобрать этот короб. Это мои вещи.

— Если море не приняло их, они будут у тебя, Зорко Зоревич, — отвечал кунс. — Торгейс, разверни ладью!

Из бересты плели даже котелки, которые вполне можно было вешать над огнем, чтобы кипятить в них воду и даже варить кашу, настолько плотным и ладным было это плетение. Так же был изготовлен и короб, с которым отправился Зорко в путь. Ни единая капля морской воды не проникла внутрь. Загадкой оставалось только, как попал короб в море. Зорко, сколько он помнил, спрятал свои пожитки под лавку, когда стало ясно, что боя не миновать.

Помнил, однако, Зорко и то, как запирал он крышку: через последнюю дырочку в кожаном ремне, опоясывавшем короб, был продет бронзовый язычок. Теперь же язычок оказался продет лишь сквозь предпоследнее отверстие: должно быть, у закрывавшего не отыскалось силы или времени в достатке, чтобы затворить короб как было. «Не Фрейдис ли короб мой по морю пустила, допрежь чем…» Допрежь чем что, Зорко не знал. Мать учила его веровать в светлое: солнце, грозу, огонь, тепло, добро, — и венн не хотел думать о зле, пока сам с ним не столкнулся.

Расстегнув замок, Зорко откинул крышку и внимательно перебрал вещи. Все осталось на месте, только вдруг обнаружилась безделица — гладкая деревянная дощечка со странными резанными на ней знаками, коей раньше не было. Знаки походили и на веннские, и на те буквицы, что рисовали ученые вельхи, за тайной коих и отправлялся Зорко на восходные берега. Жаль, не привелось потолковать о них с кунсом Ульфтагом!

Но откуда попала к нему эта дощечка, и кто вырезал на ней эти знаки, и о чем должны были они рассказать? И кому? Не ему ли, Зорко? Не Фрейдис ли вложила это в короб? И если она, то к чему?

— Цела твоя работа, Зорко Зоревич? — вдруг услышал венн голос Хаскульва. Кунс и в ладье, как и везде, не изменял рысьей своей походке, возникая за спиной бесшумно.

— Благодарствуй, Хаскульв-кунс, все цело, — ответствовал Зорко. — Не скажешь ли, что эти буквицы свидетельствуют?

— Это древние руны наших островов, — объяснил кунс. — Они служат для гадания. Раньше Храмн писал на них свои законы, и люди приходили к нему, и он наставлял их. Потом Хригг научил людей гадать по ним, а для письма придумал новые руны. Теперь мало кто умеет писать древними рунами и читать их. Я не сведущ в этом.

Посчитав, что сказал достаточно, Хаскульв ушел на нос.

— Я могу прочесть их, если тебе нужно, Зорко, — сказал вдруг лежащий тихо рядом Труде.

Сегван, несмотря на лихорадку, вовсе не бредил, а только молчал, облизывая пересохшим языком разбитые губы и глядя в разъяснившееся бледное и высокое небо.

— Ульфтаг научил меня этому, — добавил он. — Это не так трудно, как думают. Покажи мне их.

— Прочти, Труде, будь милостив. — И Зорко показал сегвану дощечку.

Труде приподнял голову, чтобы легче было читать, — и Зорко помог сегвану, поддержав его затылок рукой, — и посмотрел на буквицы. Потом пошевелил губами, не говоря ни слова, и, наконец, попросил:

— Нагнись ко мне. Такое не пристало говорить в собрании.

«Да что ж там написано? — с волнением подумал венн, наклоняясь к Труде. — Уж не заклятие ли какое?»

— «Тропой кораблей за жаром прекрасной в слезах богини, Хригга сестры, отправилась я».

— А что это значит? — спросил Зорко, уже начиная догадываться. Как ни вычурно говорили порой сегваны, а смысл этих слов ясен был и без толкования.

Труде в ответ улыбнулся только и кивнул.

Глава 5

В туман уходить легче

Труде и Сольгейра с его людьми отправили на берег.

Зорко сказал суровому кунсу слова благодарности и хотел было еще и в утешение что-либо добавить, но не стал. Не таковы были сегваны, чтобы нуждаться в таких словах.

— Если на земле не примут тебя, приходи ко мне на море, венн, — сказал на прощание Сольгейр. — Это не последний мой корабль. Я расскажу о нем Ульфтагу, и ты еще услышишь сагу о Сольгейре: про славный бой, достойный чертогов Храмна, ее будут петь на всех берегах. Считаю, там будет и твое имя.

Хаскульв обо всем рассказал потом Зорко, когда три дня ходили они близ Гранитного носа, прозванного так за великие россыпи камня-дикаря на самом своем оконечье. Серые и красноватые валуны и каменья, вкруг коих раскиданы были осколки поменьше, камни, камешки и просто мелкая крошка длинным языком выметнулись в море, и седые волны прихотливо обегали эту твердь. Впрочем, тот же Хаскульв утверждал, что и этот гранит простоит недолго. Море проглотит и его, хотя из ныне живущих только боги увидят это.

О Сольгейре же Хаскульв сказал, что у кунса есть пять кораблей и что все добро, что привез он с собой, успели выгрузить на пристани, в Вельхском конце. А то, что дружина Сольгейра уничтожила последнюю боевую силу манов, пусть и сама полегла, так это даже к лучшему: в Галираде будет спокойнее. Принца Паренди Хаскульв обозвал варгром, но когда Зорко стал сожалеть о том, что его промах как раз и стоил того, что бессовестный гурган теперь жив, кунс лишь головой покачал и ответил:

— Беспокоиться за жизнь варгра не стоит. Его все равно кто-нибудь убьет. Паренди обижен на Гурцата и вхож к кнесу. Он станет говорить кнесу о том, как плох Гурцат. Это может нам пригодиться. Кнес, может быть, сам убьет гургана, как только тот оскалится.

В другой раз Зорко спросил Хаскульва об Иттрун. Горе иссушило деву, и Зорко, сочувствовавший ей, беспокоился, не пристала ли к ней лихорадка Глядея, что происходит от неисправимого горя и не дает человеку уснуть, пока не придут к нему странные и страшные видения и лишат разума.

— Иттрун теперь живет на острове, недалеко отсюда. Там стоит двор, который принадлежит моей сестре. Ее надежно охраняют. Не следует девице после такого горя быть среди распри. Сестра Хригга добра. Она не дала ей вместе со слезами выплакать разум.

Так Зорко узнал, что Великая Мать у сегванов приходится Хриггу сестрой. Хрор и Хригг были братьями главному богу сегванов — Храмну, но их почему-то еще называли его сыновьями. А сестра была только у Хригга, потому что Фьёргюн, ту самую прекрасную богиню в слезах, всегда звали сестрой Хригга и никогда сестрой Храмна или Хрора.

— Это оттого, — говорил Хаскульв, — что Храмн — древнейший и мудрейший из троих. Он создал камни, чтобы укрепить землю, которую все время размывал прибой, и деревья, чтобы скрепить камни, землю и воду. Из союза скалы и прибоя вышел могучий Хрор, от союза дерева и земли — искусный Хригг. Оттого Хрор и Хригг — сыновья Храмна, и потому же они — его братья, ибо велики в мощи своей. Потом Храмн взял в жены землю Ёрд, и тогда родилась Фьёргюн. Потому Фьёргюн зовут сестрой Хригга. Она и Хригг очень похожи, как близнецы. Фьёргюн покровительствует женщинам, любви и шитью. И еще она заступается за всех, когда считает, что другие боги чрезмерно жестокосердны.

На третий день на море пал великий туман, приползший с полуночи. Сегваны говорили, что это огромный кит, что обычно лежит на дне моря или плавает незримо на недостижимых для всякой иной твари глубинах, поднялся к поверхности, там, где лед покрывает границы владений Хёгга, и пускает фонтаны, и оттого поднимаются великие пары и туманы, и полуночный ветер гонит их к землям, где обитают люди. Зорко всю жизнь думал, что туман — это теплое дыхание Матери-Земли и холодное дыхание Отца-Неба, смешавшиеся меж собой. Но так было в веннских краях. Должно быть, здесь, на море, «земле сегванов», как на сегванский лад, причудливо, назвал море сам Зорко, все происходило иначе.

В тумане, казалось Зорко, легче легкого было упустить Геллаха, но сегваны не беспокоились. Когда туманы вставали столь плотно, что напрочь скрывали берега, любой сегван запросто говорил, едва бросив взгляд на волны, сколько саженей до Гранитного носа и как далеко отнесло от него ладью. Тревожился Хаскульв лишь за то, чтобы не навеяло бурю, тогда труднее будет переправить Зорко на корабль к вельхам; но покуда Храмн был благосклонен.