Травень-остров

— Андвар, а как душа к Храмну по Звездному Мосту идет?

— Нет, не по Звездному, — покачал головой юноша. — По небесному мосту, по радуге. Эта радуга вечно над ледяным потоком стоит. Тот, кто в жизни не доблестен был и бесчестен, те с моста упадут, и потоком их унесет в Холодные Земли. Там вечный холод, и великаны из льда и инея живут. Очень злые те великаны.

«Радуга», — подумал Зорко и взял да и пустил радугу по огромному зубу древнего зверя. Может быть, то был индрик-зверь. Он, конечно, был зверь вечный, но ведь мог он рог свой на новый поменять? Меняют же рога олени и сохатые?

Радуга не простая была, потому что надо было без красок ее сделать. Басня про ледяную реку, через кою не каждый переедет, Зорко понравилась. Вот и потекла по зубу радуга-дорога о семи колеях: одна из камышовых листов, другая — из папоротниковых, третья — из дубовых, четвертая — из клена, пятая — березовая, шестая — ясеневая, как сегваны ясень почитают, а седьмая — из цветов. По радуге шли кони и олени, тянувшие за собою сани. Вилась радуга по-над водой, где плавали льдины, рыбы и диковинные звери: морж и кит. Ни того ни другого Зорко не видел, рисовал, как придумалось.

Время к полудню подошло, а венн уже расписал узором все дерево и кость. Опять пришла работница, пустые миски и кувшин забрала, через некоторое время новый кувшин принесла, полный, а еще хлеб и рыбу вяленую. Мясо, как Зорко разумел, до тризны не дозволялось. В том Правда сегванов с веннской схожа была. Работница задержалась ненадолго, поглядела на работу Зорко, потом тронула за плечо Андвара, сказала ему что-то. Тот аж вздрогнул, когда его плеча рукой коснулись, так на художество загляделся, быстро девице ответил и опять на работу венна уставился.

Девица, в отличие от Иттрун, хоть и не была дочерью кунса, а куда как боле пригожей выглядела. Волосы темно-рыжие, лицом полна, да не слишком, как и все почти сегванки, и свежа, да улыбчива. Постояла еще, посмотрела, как венн достает из сумки ножи разные да пилки, струги, тесла, скобели, и пошла свою работу дальше делать. А Зорко, еде должное отдав, свой труд продолжил.

— Теперь, Андвар, я все главное сделал. Осталось только не испортить, — удовлетворенно произнес Зорко, сделанное оглядывая. — Теперь ты пой, если хочешь, а я потом подхвачу. Сейчас думу думать не надо, рука сама работать пойдет.

Андвар, которому тоже и еды, и питья перепало, долго ждать себя не заставил. Что он там распевал, Зорко и спрашивать не стал: не иначе как о героях древних и кунсах славных, как они друг дружку мечами охаживали. Зато работа спорилась, потому как пел Андвар ровно, ладно, не голосил и не срывался. Когда же закончил песнь, спросил Зорко, о чем пел парень.

— Это про бога Хригга. Хригг увидел у великана красивую дочку и за ней свататься отправился. Великан Хриггу сказал построить ему корабль чудесный, чтобы мог везти столько груза, сколько бы ни погрузили. Хригг корабль сделал, а великан дочку отдавать не захотел. Тогда Хригг позвал ворона. Ворон полетел и все Хрору рассказал. Хрор приехал и убил великана. Потом они весь дом великана и весь его скот на корабль погрузили и уплыли к Храмну в чертог.

— И все? — разочаровался Зорко. — А такая песня длинная!

— Все, — даже как-то обиделся Андвар. — Спой лучше, если можешь.

Тем временем листы папоротниковые в узоре уже глубину приобрели и стали казаться шероховатыми, будто сейчас ветер их гладит тихонько. Споро работал Зорко, ладилось дело.

— Спою, — кивнул венн. И запел тихонько, к лепесткам цветковым переходя.

Была песня долгая, распевная. И про дорогу в ней было, и про лебедя белого, и про темные леса, и про реки синие, и про ключи студеные, и про бел-горюч камень…

Как закончил петь венн, Андвар в свой черед спросил, о чем песня.

— Как о чем? — опешил Зорко. — Про небо, что голубое оно, про то, что река течет, про лебедей, как они по осени улетают, про то, что лес темный за холмом стоит.

— И все? — удивился Андвар. — Это ж и так понятно!

Так, то песни распевая, то сегванские слушая, то толкуя Андвару, что да как он делает, Зорко работу свою вел и, когда солнце уже краснеть стало и к овиду закатному клониться, поднялся во весь рост, отошел на три шага и молвил:

— Вот и все, Андвар!

И тут же к небу обратился:

— Тебя благодарю, Солнце самоцветное! Тебя, Гром, повелитель небесный! Тебя, Огнь! И вас, братья-искусники! Красу, у мира взятую, миру и возвращаю! Примите!

И, словно в ответ, прорвало солнце легкую дымку туманную, от моря начавшую подниматься, и брызнуло-осветило — и тем благословило — работу Зорко золотым осенним лучом.

Пришла опять девица рыжая, рядом с Андваром стала, на работу поглядела. Потом, глаз не отводя от саней, опять о чем-то Андвара спросила. Тот ответил. Тогда взъерошила девушка Андвару волосы, засмеялась и еще что-то молвила, а парень отвечал на то серьезно, но без обиды. Потом ушла девица.

— Это кто такая? — полюбопытствовал Зорко. — Не сестра ли твоя?

— Сестра, — кивнул Андвар. — Только не родная, двуродная. Она дяди моего, Освальда-комеса, дочь.

— А про что спрашивала? — стало интересно Зорко.

— Спрашивала, нравится ли мне, как ты работаешь. А еще спрашивала, умеешь ли ты гребни резные делать. А потом спросила, долго ли ты у нас на дворе останешься, — рассказал Андвар.

— А смеялась почто?

— Сказала, что если я так же научусь по дереву резать, как ты, то любая девица за меня замуж пойти не откажется. Это она шутила так, — объяснил парень солидно.

Тем временем подошел и Ранкварт, остановился, стал работу рассматривать. Дивился Зорко на сегванскую молчаливость: среди сегванов венн точно в лесу себя чувствовал — вроде живые, а молчат, как деревья. Нельзя сказать, что венны сильно многословны были, а все ж веннский умелец или даже просто венн, иного ремесла человек, сразу бы об узоре речи завел, выспросил, как, да что, да сколько времени на работу вышло, где похвалил бы, а где пожурил. Ранкварт пусть хотя бы улыбнулся или нахмурился — нет же, исподлобья смотрел, то ли улыбку, то ли мину кислую в бороду прятал. Наконец вымолвил кунс:

— Легко Хальфдир-кунс по мосту над Текучим Льдом проедет, считаю. Ты хороший мастер, — это уже Зорко предназначалось. — Корабль Хальфдиру готов. Сейчас люди придут сани нести. Иди оденься в новое. Вместе с ними понесешь.

А Зорко и думать забыл, что не он один сегодня от зари до зари трудился. На дворе людно сделалось. Сегваны, по обыкновению не спеша, поспешали. Никто не суетился, а работа ладилась. Тот горшки глиняные расписные нес, тот коня куда-то вел, женщина — корову, девица рыжая тоже прошла, серьезная, перед собой смотрела: видно, и мимо нее скорбь не прошла. Отрезы тканей узорных и простых несла, а еще рубах целый ворох. Однако ж, Зорко увидев, лицом потеплела и улыбнулась светло: белые, ровные, красивые зубы у нее были. Сказала что-то по-своему, хохотнула и дальше пошла — тоже за ворота. И все, кто нес что-нибудь со двора или скотину вел, все за ворота шли.

Венн спохватился, пошел в дом, в отведенный ему закут. Там Андвар ему воды полил, обмыться помог. Новая исподняя рубаха была снежно-белая, из тонкого полотна сделанная, вышивкой красной и синей изукрашена, знаками громовыми и птицами-соколами. Верхняя же рубаха из виданной, да на ощупь незнакомой материи: из белого шелка, тоже с красной охранной вышивкой, конские головы изображавшей. Зорко знал, как нелегко женщинам дается труд ткацкий, как непросто вышивку сделать, не ошибаясь. Знал, а потому оценил щедрость хозяйскую и гостеприимство. Шелк же, как успел венн узнать и дома от людей мимоезжих, и уже по дороге от сегванов услышать, и вовсе на вес золота был. Везли его из какой-то далекой земли через Аррантиаду, а торговали им в Галираде одни только арранты: только им в той далекой стране шелк продавали, а более никому. Тот народ, что шелком владел, секрет шелка свято хранил.

На двор выйдя, увидел Зорко, что солнце уж краем за крыши соседних домов цепляется. Около саней уже стояли трое дюжих молодцев, все в белых рубахах, да только не в шелке. Андвар следом за Зорко вышел, тоже в белое переоделся парень, а и ему шелков не досталось. Смотрел на рубаху Зорко, завидовал. Венну не жаль было рубаху эту Андвару отдать — у венна и своя в коробе лежала, и чистая, и белая, только льняная. Но понимал: нельзя, да и Андвар не примет. У сегванов все так шло, как веками заведено: уж если целый сход собрали, чтобы решить, каково кунса хоронить, то и похороны — строго порядку следовали. Точно указано было, кому где быть, что делать, какую одежду носить, и не Зорко этот порядок менять назначено.