Травень-остров

— Сейчас я узор делать стану. Ты рядом будь, если хочешь, да языком больно не трепли, — строго предостерег подростка венн. — Если что новое в работе моей углядишь, после спросишь — я покажу.

Андвар будто бы сразу слова Зорко воспринял и в ответ кивнул только. Венну это смешно стало.

— Да я ж тебе не велю язык проглотить, — рассмеялся он. — Говори на здоровье, под руку только не лезь! Когда учитель твой, Охтар-бонд, работает, он разве с тобой балагурит?

— Нет, — помотал головой Андвар. — Охтар саги рассказывает, когда работает. А когда он перестает, то я саги говорю и еще песни пою. Охтару нравится. У тебя я тоже песни петь стану. Можно?

— Пой, — кивнул Зорко. Песен от сегванов он тогда еще не слышал. — Может, и я чего спою.

Нельзя сказать, чтобы Зорко слыл певцом, но напевать тихонько время от времени любил.

Зорко достал инструмент для резьбы. Кость его не отпугнула: по кости венны тоже резать умели, особенно в почете были лосиная и медвежья.

Пришла молодая работница, молча поставила на низкую скамью кашу овсяную, сваренную с рыбой, печеные клубни, хлеб и кувшин с пивом.

— Есть будешь? — обратился Зорко к Андвару.

— Нет, я уже, — отозвался парень, уже пристроившийся поудобнее на охапке сена и ожидавший с нетерпением, когда же венн начнет работу. Из-за пазухи у Андвара выглядывала краюха хлеба: запасливый был отрок, знал, что работа и затянуться может.

Зорко, сотворив короткую молитву заботливым духам-предкам, не забывшим своего подопечного и на чужбине, принялся за трапезу. Еда сегванская была простой, но насыщала быстро, так что не успело солнце и полшага по небоскату сделать, а венн уж был к работе готов.

Допрежь чем начать, обратился он с такими словами к небу:

— Ты, Гром, кузнец небесный, молний хозяин, в сердце мое искру зарони; и ты, Солнце самоцветное, податель света и красы, думу мою лучом озари; и ты, Огнь-чудотворец, душу мою теплом согрей; и вы, братья-искусники, руку мою направьте верно!

Принес он богам малую требу, из кувшина на землю плеснув, и с тем принялся за работу. Прежде всего надлежало разметить на дереве узор. Тонким острием уверенно вел Зорко борозды по крепкой березе, твердой на ощупь, как железо. В веннских лесах береза мягче была, податливее.

— Скажи, Андвар, а что за острова такие, откуда сани привезли?

Андвар, обрадованный тем, что к нему обратились, с готовностью отвечал:

— Сегваны раньше на Длинной Земле не жили, а жили на полночь отсюда, за морем, на островах. Потом с полуночи, с Ледяного моря, где Хёгг в яме водяной поселился, ледяные великаны пришли и языками своими острова наши слизывать стали, вот и стали сегваны на Длинной Земле селиться. А на закат от сегванских островов еще острова есть. Там оленные люди живут, и море там теплее. Люди те на своих островах оленей пасут, а еще зверя морского ловят и тем существуют, — важно повествовал Андвар. — У них на островах гор нет, поля и болота. А еще птицы там великое множество летом собирается. Кунсы островные оленных людей данью обложили. Оттуда и сани: оленные люди и зимой на них ездят, по снегу, и летом, прямо по траве. Трава там высокая и очень густая, и по ней летом ездить на санях можно. Еще отец мне говорил, как Асвальд-кунс много лет назад походом на те острова ходил и еще дальше…

— Скажи, Андвар, — прервал Зорко юного сегвана тем же зачином, не то Андвар грозил речами своими забраться в такие дали, куда Зорко сейчас вовсе не желалось, — скажи, а лес на тех островах есть?

— Лес? — изумился сегван. — Нет, у оленных людей на островах леса нет.

— Откуда ж дерево на сани взялось? — полюбопытствовал венн, выводя на твердой белой кости, похожей на огромный изогнутый зуб, ветку папоротника.

— Это береза, коя на сегванских островах растет, — с гордостью объяснил Андвар. — А к оленным людям дерево морем прибивает, и березу тоже.

— Доброе дерево, — похвалил Зорко. — А еще скажи, что за зверь с такими костями на тех островах живет?

— А здесь разные кости. — Андвар заново обрадовался и, пользуясь возможностью, подобрался к Зорко поближе.

— Вот эта, — показал он ореховым прутиком, — оленья. Эта — моржа бивень. А эта — зубы зверей, которые в земле на островах находят.

— Морж, это кто? — Зорко погладил кость зверя, коего Андвар назвал таким именем.

— Зверь такой, кожей покрыт, сам черный. А из пасти у него два клыка торчат. Вот это они и есть, — рассказал сегван. — А вот шкура его. Он на тюленя похож, только много больше и сильнее. Его даже медведь белый в воде боится.

— Медведь! — обрадовался венн. — Я-то думал, чей это мех у кунсов на куртки пошел! И, значит, весь белый?

— Весь, — солидно подтвердил Андвар. — Он больше бурого медведя и очень зол. И Хёгг у себя в яме белых медведей держит. Они огромные и всегда голодные.

— А что за зверь, у которого зубы в земле находят? — захотел выяснить венн ответ на последний занимавший его вопрос.

— Никто не знает, — разочаровал его на этот раз Андвар. — Иные говорят, что это зубы драконов, только тому никто не верит: повывелись драконы так давно, что уже и зубов от них не осталось, так Охтар говорит. А оленные люди говорят, что в болоте они целого такого зверя нашли однажды. Там под болотами лед, и во льду этот зверь замерз. Его нашли, когда однажды вода сильно спала, а потом собаки его объели, но кости остались. Большие, только у кита кости больше! Зверь этот на гору был похож. Сам толстый, шерстью бурой покрыт, а нос у него длинный был и на змею похож. А хвост маленький, как у коровы. А еще у него четыре ноги были и вот эти зубы. Они торчали, как у моржа. Только сегваны этого зверя не видели.

Андвар умолк, утомившись рассказывать, и попросил у Зорко разрешения сходить воды попить. Зорко охотно его отпустил, а сам принялся за работу с толком: очертания узора он вдруг ясно увидел перед собой, оставалось только вычертить его и вырезать неглубоко. Краска для придуманного венном рисунка не требовалась, а на робость и слабость руки Зорко никогда допрежь сетовать не приходилось.

Зорко больше привык работать такие узоры, что можно было развернуть вширь: на платке или просто на ткани, на ставнях, на прялке, на рукояти ножа, по столбику пустить. Вот то, что резал Зорко на столбах, крышу подпирающих, и пригодилось ныне, зане жерди, из коих сделаны сани, были хоть и тоньше столбов, узор к ним следовало примерять так же. То, что рисовали и резали сегваны на дереве и камне, Зорко нравилось, но сделать то же самое он не сразу смог бы, да и не хотел. Вышло бы хоть и похоже, а все ж хуже, а работать худо Зорко никогда не умел, лучше бы и не работать тогда вовсе.

По мысли Зорко, в смертный путь отправляясь, не должен был человек держать зло в сердце на других, а оставшиеся — на него. А для того следовало украсить все, что он с собой забирает, таким рисунком, чтобы о светлом острове небесном душа грезила. Что бы ни говорили сегваны о чертогах бога своего, Храмна, а не мог Зорко поверить, что не надоело весь век на земле Хальфдиру мечом махать. Сам убьешь и всю жизнь за себя опасаться будешь.

Там, на небесах, такой мир должен быть, где можно жить без страха и никто никого не убивает. Из всех тварей земных мирными были, как о том Зорко думал, одни цветы, травы да деревья, а еще некоторые звери. Вот их и резал венн по дереву и кости, переплетая меж собой искусно и замысловато листья дуба и ветви папоротника, оленьи рога и сосновые иглы и шишки, и рассыпал кругом цветы, ровно звезды по небу. И вправду, тут не всякий бы понял, звезды то, вниз на землю павшие и в траве и листве запутавшиеся, или же цветы, заброшенные неведомым сеятелем высоко в небо, чтобы звездную порошу расцветить.

И еще о любви должен был человек думать, по Звездному Мосту идучи или, как у сегванов верили, проезжая. А раз так, то не обошелся узор без дивных птиц, по ветвям рассевшихся. Были тут птица Алконост, что поет дивно и заставляет о всякой боли забыть. И птица Гамаюн, мудрая и вещая, коя все знает от древности до самого конца, если он есть, и всю правду скажет, и не даст ушедшему забыть о том, что с ним в жизни произошло, но так об этом споет, что не будет у души никакой жалости о содеянном, а одна память. А еще голуби и тетерева, утки и лебеди. Знал Зорко, что почитают сегваны пуще иных птиц орла и ворона, но не стал вырезать их: то и без него другие мастера сделают, сегванские. Орел и ворон не человеку, а богам служат, от них одни знамения или вести. А каких вестей еще ждать душе, в Ирий идущей, каких знамений?