Страница 30 из 44
И тогда ей пришлось чуть не бегом кинуться к двери — и что только люди подумали? — потом буквально нестись по коридору — поскольку он через три шага был уже за поворотом! — и, наконец-то почти догнав его, обнаружить, что дар речи в очередной раз изменил ей!
Он сразу же совершенно остановился, повернулся к ней и слушал с вежливым вниманием и терпением (которое, впрочем, конечно же, имело пределы!) и почти не выказывая удивления (повидал человек разного люда — и сумасшедших с манией величия, и графоманов тоже!). Наяву, а не во сне настоящий РЕЖИССЕР СЛУШАЛ ЕЕ, а она несла невообразимый бред:
— Извините, я… вот здесь… понимаете, это как бы такое… ну, не то чтобы пьеса, конечно, а… даже не знаю, как… хотя, наверно, не в свои сани… и в смысле сюжета тоже… но если бы хоть посмотреть… может быть, когда-нибудь можно? Хотя у вас, я понимаю, время… извините…
С каждой изрекаемой глупостью она становилась все мельче, все ниже; он же взирал на нее с недосягаемых высот, где обитают небожители. Под конец речи смотреть на него было невозможно — кружилась голова.
И вдруг небожитель явил истинное чудо смекалки и милосердия. Он сказал:
— Пьесу принесли? Ну что ж, давайте! Почитаем… Телефон есть у вас? Ну, тогда пишите мой в театре.
И Вероника, взяв непослушными пальцами протянутую ей ручку, записала на ладони семь цифр — код высшего, недосягаемого мира.
— Извините… а ваше имя-отчество? — умоляюще крикнула она вслед небожителю. И запоздало устыдилась: ведь наверняка в классе его представляли!
— Святослав Владимирович! — Снова обернувшись, на ходу представился он и улыбнулся.
И от этих слов и улыбки сияющие лучи — света ли? славы? — озарили полумрак коридора и устремились далее овладевать остальным миром.
На прощание он кивнул Веронике: в лице его осталось теперь только первое, простодушно-ясное выражение. И белая канцелярская папка с завязочками — а в ней пьеса «Портрет синьоры Вероники» на тридцати семи страницах! — как-то удивительно подходила ему.
Остаток дня в памяти не сохранился.
Как, впрочем, и последующие курсовые посещения.
Помнилось только ощущение внезапной легкости и покоя. Почему-то Веронику совершенно перестало вдруг волновать, что думает о своей учительнице Беспечное семейство, а заодно и завуч, директриса, психолог и весь белый свет.
И хотя по-прежнему остались при своей хозяйке бренное тело весом семьдесят два кило, корявый почерк и голос с признаками дестабилизированного тонзиллита, душа одним рывком перенеслась в Иные Сферы — туда, где отныне решалась ее судьба.
Будничные же заботы проходили по касательной, как отдаленная гроза на горизонте.
В эти дни иногда она вместо маршрутной остановки по привычке направлялась в сторону школы и при виде знакомых стен спохватывалась: где же поурочные планы? И только после этого окончательно приходила в себя и, резво повернувшись, спешила к остановке.
Иногда же обнаруживала себя в неожиданном месте — например, на том самом перекрестке, где строился терем из светлого кирпича. Хрупкая фигурка копошилась на самом верху, там, где полагалось бы уже появиться крыше, но до сих пор виднелись только деревянные балки-перекрытия, что-то вроде скелета. По этим балкам-костям вприсядку передвигался все тот же неведомый строитель, и при виде его у Вероники каждый раз начиналось что-то вроде головокружения.
А иногда она заходила к Светлане.
Светлана была поглощена личными проблемами.
— Нет, ты только подумай! — пылко восклицала она, энергично увлекая Веронику в кухню. — Теперь мы, значит, подли-и-изываемся… Мы ведро-о выносим без напоминаний! Представляешь? Впервые за пятнадцать лет! Спешите видеть!
— Так ты с ним поговорила, значит? Насчет ТОЙ? — понижала голос Вероника. — И он… признался? Что-нибудь объяснил?
— Да никакой ТОЙ и в помине не было! — отмахнулась Светка. — Фотографию попросили передать кому-то, случайно… Ну уродина же. Любовницу надо заводить такую, чтоб не стыдно жене показать! А эта — ну, ты ж сама видела! Скажи: нормальный человек на ТАКУЮ может клюнуть?
Вероника привычно пожала плечами. В который раз жизнь подруги представилась ей полной неожиданностей, недоступных для ее понимания.
— Да ни за что в жизни! — решительно объявила Светлана. — Мой Генка столько водки не выпьет!
— Ох, сурова же ты, подруга! Тебя бы в жюри — на конкурс красоты! Никогда не предлагали?
— А твой, кстати, еще не вернулся? — парировала Светка. — Все огород возделывает? Ну-ну…
И она ехидно хмыкала. А потом возвращалась к прежней теме:
— Но на всякий случай мы теперь примерные такие все из себя мужья и папаши: надо, говорит, Надюху В ГАЛЕРЕЮ СВОДИТЬ! Нет, но ты что-нибудь подобное слы… Верка, ты меня не слушаешь, что ли? Николая вспомнила! Или, может, в своих облаках опять витаешь? В пьесе своей?
Теперь ту часть челки, которая спадала на лицо, она покрасила в сине-фиолетовый цвет и от этого стала похожей на героиню мультфильма про инопланетян.
— Ой, извини! Просто, знаешь, вот отдала этому режиссеру пьесу — и так жутко! Хуже, чем завуч журнал на проверку взяла, — оправдывалась Вероника. — Какую-нибудь фразу как вспомню — мамочки, думаю, неужели своей рукой такую глупость в текст ляпнула! И главное, сделать уже ничего нельзя…
— Расслабься, подруга, — утешала Светлана. — Твой режиссер ее, может, вообще не прочтет. Или глянет так по диагонали… Сейчас пьесы знаешь какие?
— Какие… сейчас? И… ты откуда знаешь? — настораживалась Вероника.
— Н-ну, так… в пределах… тоже почитываем, посматриваем! — напускала туману Светка. — Сейчас, во-первых, модно по принципу ретроспективы: сначала настоящее время, потом лет двадцать назад, потом еще лет десять до того, типа в завязку событий, а уж под конец обратно в наше время… Или разные версии событий, типа рассказы разных персонажей: какого-нибудь маньяка, допустим, потом его жертвы, а в последнем действии от лица детектива. И ввести ненавязчиво так эротический элемент… Ой, ну не смотри на меня такими глазами! Надо же зрителя как-то, я не знаю, интриговать! Зацепить его ты думаешь чем-нибудь или нет? За что он денежки на билет выкладывает?
— Зацепить, конечно… Но… а как же классика? Шекспир, например? Или Островский?
— И Шекспира теперь в современных костюмах играют, Ромео — чуть не байкер… Ты что, не знала? И фильм не видела? Хотя у тебя ж видика нет… Драматургиня, нечего сказать! А по Островскому — «Жестокий романс».
— Ой, точно! Я и забыла. Там еще Михалков молодой!
— Вот-вот, и я о том же. Ну кто б это кино, скажи на милость, смотрел без Михалкова? Без красотки Гузеевой восемнадцати лет? Без цыганских танцев? И без романса про Анапу?
— Про Анапу?
— Ну этот же… Как его: «А на-по-следок я скажу-у-у»?
— Нет, но все-таки… а настоящая классика? Традиционная, я имею в виду? — упиралась Вероника. — Согласно авторским вариантам. Она, по-твоему, умерла? Или… отменили ее?
— Ну как тебе сказать… — вздыхала безжалостная Светка. — Не то чтобы умерла… А скажем так — плоховато себя чувствует. Она, скажем так, давно не в расцвете лет. И умные режиссеры это давно поняли. Да что режиссеры! Сейчас вон даже литературную классику на феню переводят! Попроси-ка свой одиннадцатый тебе продвинутого «Онегина» принести! Уж его-то они знают…
После таких бесед случались с Вероникой приступы запоздалого, но поистине свирепого стыда. Мысль о какой-нибудь дурацкой реплике способна была буквально удушить, испепелить!
Приходилось отвлекаться изо всех сил. Вероника занялась генеральной уборкой. Удивительное дело — время на нее откуда-то вдруг нашлось! Вообще время ни с того ни с сего надумало вдруг остановиться, а потом еле-еле тронуться дальше черепашьим шагом. Так что за неделю она успела перемыть весь кафель в кухне и в ванной, перетереть до блеска всю посуду в серванте и наконец-то перегладить все белье до последнего носового платка.
Туська, застав ее штопающей носок на лампочке, вытаращила глаза и спросила: