Страница 44 из 44
— Не стоит тревожиться, мессер Данте! Разве вы не видите, что на этот раз Господь раздумал призывать меня к себе? — выговорил маркиз со слабой улыбкой и сделал попытку подняться на ноги.
— Постойте-ка, синьоры! Вот так, — распорядилась Франческа, подхватывая маркиза под одну руку и указывая Данте глазами на другую.
Поддерживаемый с двух сторон маркиз медленно двинулся в обратный путь.
— Нет, подождите, подождите! Как же так? А рукопись?! Ведь это «Божественная комедия»! — в ужасе закричала вслед Вероника, тыча пальцем в забытые на камне тетради.
Однако никто из троих даже не оглянулся, словно и не услышал ее.
Они приближались уже к подножию скалы.
Но, уже ступив было на тропу, ведущую вверх, маркиз вдруг остановился и принялся гладить себя по боку и ощупывать карманы.
— Мой кинжал! Мой любимый товарищ! — пробормотал он. — Кажется, я оставил его среди камней… Потерять кинжал — дурной знак!
Его спутник и спутница обернулись, всматриваясь.
— Да вот же он лежит, товарищ ваш! Никуда не делся, — проворчала Вероника, кивая в направлении синеватого лезвия.
— Я вижу его! — крикнул Данте. — Потерпите, синьор!
Осторожно высвободившись, он в два прыжка достиг кинжала.
И в этот момент взгляд его упал на оставленные рукописи и на мгновение задержался на них.
— А как же гениальный замысел?! Грандиозная символическая вселенная? И глубинный смысл трех слоев бытия? — успела вскрикнуть в ту же минуту Вероника. — Как же все грешники, и Вергилий, и все круги ада, и Паоло и Франческа, и это… как же это… что движет Солнца и светила?
Поэт вдруг выпрямился и строго посмотрел прямо на нее. И хотя вблизи он оказался невысоким, как и свидетельствовал в его биографии Боккаччо, но Вероника будто вмиг съежилась и уменьшилась наполовину. Она смотрела на него почти в страхе, запрокинув голову — в точности как недавно старая Франческа.
— «Солн-це!» — наставительно и сурово выговорил Данте, поправляя ее. — «Любовь, что движет Солнце и светила!»
После чего он опустил голову и вновь ссутулился.
— Что ж, может быть, это и впрямь суждено мне — испытать судьбу еще раз… — в раздумье вымолвил он наконец и медленно наклонился, чтобы поднять тетради.
Вероника без сил опустилась прямо на раскаленные камни. Серые уступы, белесое от зноя небо и краешек залива поплыли перед глазами…
…Она с усилием подняла голову и осмотрелась. В поле зрения поочередно оказались: клеенка в клеточку, газовая плита, подоконник с горшком герани и часами-ходиками в виде башни.
Не сразу удалось ей сфокусировать взгляд на стрелках. Но, достигнув наконец желаемого, она удивилась так, что еще раз закрыла и открыла глаза, а потом для верности помотала головой.
Выходило одно из двух: либо все действие было написано ею за пятьдесят четыре минуты, либо, сидя здесь, за кухонным столом, она уснула и более чем на сутки выключилась из жизни.
Мелькнул в голове, впрочем, и третий вариант: все написанное появилось в тетради САМО СОБОЙ!
Не без некоторого мистического страха Вероника всмотрелась в строчки.
Хвосты у «б» знакомо топорщились вкось, «в» показалось бы постороннему человеку точной копией английского «l», а близнецов «п» и «к» можно было различить разве что по смыслу.
Разборчиво Вероника умела писать исключительно на школьной доске и в классном журнале.
Закончив почерковедческую экспертизу, она вздохнула с облегчением и решительно вывела под последней строчкой — «КОНЕЦ».
Однако, поразмыслив некоторое время, столь же решительно пририсовала к этому слову вопросительный знак.
Все-таки ее герои вели себя довольно непредсказуемо, а в многострадальной тетради оставалась еще пара чистых страниц! И к тому же никакой ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ восторг на сей раз что-то не торопился охватить ее.
Зато быстренько нагрянули всегдашние заботы: ужина нет, картошка кончилась, да и макарон маловато… да и что такое, собственно говоря, макароны? Гарнир! Хотя если обжарить на сливочном масле и добавить томата и наструганной ломтиками ветчины, как Коля любит…
Выходило, что придется-таки бежать в магазин. И тогда, если время притормозит еще ненадолго, ей удастся-таки не уронить свой хозяйский престиж!
Однако ветреная память, как оказалось, только и ждала случая в очередной раз изменить Веронике.
Да и как было удержаться в голове привычным делам, если мир вдруг распахнулся перед ней подобно книге?
Этот ранний зимний вечер, как фокусник, припас для нее сюрприз на каждом шагу!
В витринах еще сверкала разноцветная новогодняя мишура, переливались огоньки на елках, а в воздухе уже разливалась томная, неподвижная, по-весеннему душистая оттепель. Люди шли с непокрытыми головами, четко слышались оживленные голоса, перестук каблучков, доносилась музыка из кафе, перед которым посетители сидели за столиками прямо на улице — улыбались, разговаривали, ничем не отделенные от случайных прохожих, и было в этом что-то доверчивое и трогательное.
Одна пара вдруг приковала взгляд: мужчина и женщина за крайним столиком. Они как будто молчали — их губы не двигались, как будто не смотрели даже друг на друга, но было что-то говорящее в их молчании и неподвижности: он сидел облокотившись на стол одной рукой, она откинувшись на спинку стула — отчего хотелось отвести взгляд и опять тянуло посмотреть на них. Пожалуй, об этой паре интересно было бы поразмыслить, представить себе… но как-нибудь потом, ее уже влекло дальше — мимо универсама, вдоль площади, газона, ацтеки, новых витрин.
У высотного дома на тротуаре было старательно выведено белой автомобильной краской: «Доброе утро любимая!» Вероника остановилась полюбоваться приветствием-признанием, в котором автор не потрудился отделить обращение запятой. Прохожие миновали надпись осторожно, стараясь не наступать на буквы. Кое-кто улыбался. «А ведь отличное название для повести!» — пришло в голову Веронике.
Потом попалась на глаза районная поликлиника, где проходили обследование — с Маришкой перед школой, с Туськой перед садиком. А за поворотом, в старом сквере, жили на деревьях белки! Однажды из кабинета — кажется, окулиста — выбежала медсестра, замахала руками, подзывая детей — и, прижав палец к губам, поманила в кабинет. Вероника тоже прокралась следом и замерла на пороге: по подоконнику прыгала белка! Вся аккуратная, чистенькая — белое тельце просвечивало сквозь пушистую серую шерсть, а длинный хвост живым огоньком порхал вокруг — она как будто ничуть не смущалась близостью людей и отважно разглядывала их черными глазенками, поворачивая игрушечную головку. И что за мысли, что за образы и предчувствия таились в ней?!
…Бросить пьесу! Вообще бросить писать! Забыть и не позориться! Но кто же расскажет людям хотя бы про эту белку?!
«Да! Кто расскажет про белку?!» — спросила себя Вероника с таким негодующим облегчением, как будто это и было ответом на самый важный, мучительный и главнейший в ее жизни вопрос.