Страница 11 из 12
Она замолчала. Мотылек упорно бился о лампу ночника. На улице, как безумные, стрекотали сверчки. Тонкий серп месяца равнодушно взирал на них.
— Ты вот обижаешься на меня, а мне на кого обижаться, — начал Лавров. — Мать после смерти отца стала нелюдимой. Я с детства завидовал приятелям, тем, у кого были отцы, сестры, братья. Мне было неуютно с матерью, которая замкнулась в себе, не ласкала меня, не гладила по голове. Но я благодарен своим родителям за то, что я родился. Ведь они дали мне самое дорогое — жизнь…
— Не очень-то я уверена, что жизнь дорога, если она так безрадостна.
— Значит мы сами ее такой делаем. Только мы, но никто другой. Как мы любим обвинять всех, но никогда себя…
— Папа, ты лучше расскажи мне о маме. Я никогда тебя не спрашивала о ней. Если честно, я ее почти не помню. Мы последние годы с ней и не общались. Как случилось, что ты женился на ней? Ты был таким интересным мужчиной…
— В молодости она была хороша, но быстро подурнела: то ли вследствие ее характера, то ли из-за родов. Она очень тяжело рожала, долго болела. После болезни вся сникла, потускнела. Мы стали спать в разных комнатах, она ревновала меня ко всем, даже к своим подругам. Вскоре вычеркнула из жизни всех подруг. Жизнь с ней была невыносима, и я перестал обращать внимание на нее…
Полностью утратив чувство времени, они не заметили, как просидели несколько часов. Очнулись лишь тогда, когда часы показывали пол-второго ночи. Бутылка опустела, в пепельнице — гора окурков… Сквозь листья каштана виднелись звезды, рассыпанные по черному небу. На улицах ни души, полнейшая тишина. Кажется, будто весь мир умер. Вокруг зажженных свечей летали мотыльки. Лицо отца, освещенное свечами, казалось мягче и теплее, оно казалось таким родным. Оксана подошла и прижалась к нему, чувствуя, как душа ее освобождается от груза тяжелых воспоминаний. Молча, в душе она прощала отца и умоляла его о прощение. Лишь после того, как вместе со слезами испарилась вся ненависть, она почувствовала жалость и нежность к отцу.
— Во многих отношениях ты был хорошим отцом. У меня было все: и велосипед, и дни рождения с огромными тортами и Новый год с елкой и дедом Морозом. Ты ничего не жалел для меня. По факту мне не в чем тебя упрекнуть, — согласилась она. — Наверное, ты прав. Просто иногда мне кажется, что жизнь не удалась, и я стараюсь найти виновника всего этого. У меня было два мужа, которые не смогли сделать меня счастливой.
— Это ты поняла сейчас, после неудачного опыта. Не переживай, ты еще молода. Еще не один раз можешь выйти замуж, — сказал он, улыбаясь.
— Папа, не будем терять друг друга из виду. Я буду приезжать… Приеду следующим летом, когда наступят теплые дни и зацветет сирень. Однажды я найду пять лепестков, и загадаю желание… И желание это сбудется…
Когда она зашла в комнату, уже забрезжил рассвет. И вдруг ее начало рвать. Она скорчилась, упав на колени, и извергнула из себя остатки виски. Пошатываясь, она встала и включила воду. Во рту был мерзкий вкус горечи и желчи. Посмотрела на себя в зеркало — за сегодняшний вечер она постарела лет так на десять: черты лица заострились, кожа поблекла, круги усталости залегли под глазами…
Она скинула платье. На подоле было пятно от кетчупа, его уже не отстираешь. Она бросила платье на пол. Ей стало до слез жалко испорченного платья и своей пропащей жизни. И она заплакала, натянув одеяло на голову, словно это могло спрятать ее от страшных мыслей. Она оплакивала навзрыд свое детство, лежа без сна, свернувшись комочком под одеялом и давясь слезами, которые все текли и текли…
Когда рассвело, Оксана открыла окно, и утренний свежий воздух принес ей облегчение. Опершись на подоконник, она слушала щебет птиц и вдыхала живительный аромат цветов, и туман в голове мало-помалу рассеялся.
…Что это на меня вчера такое нашло? Разоткровенничалась… идиотка… Тьфу, как будет стыдно сегодня в глаза смотреть! Нечего было мешать шампанское с виски! Не могу я сегодня разговаривать с отцом! Нет! Только не сегодня! Я не останусь здесь больше ни на минуту. Как хорошо, что они еще спят. Настю оставлю здесь! Кофе выпью по дороге…
Она быстро черкнула записку, собрала сумку и тихо, на цыпочках выскочила из дома…
Дорога была пустая, и она прибавила скорость. Потом включила музыку и закурила.
…Чего я так разошлась вчера, ничего же не произошло? Подумаешь, вспомнили то, что случилось двадцать лет назад. Ну и что? Я так измучила себя из-за этих проклятых обид. Почему я до сих пор не могу забыть все это? Надеюсь, что со временем боль утихнет, нужно лишь поменьше об этом думать. Если бы не поехала к отцу, а провела выходные где-нибудь в другом месте, то эти воспоминания не рвали бы мне душу… Не буду больше приезжать сюда. Что мы можем сказать друг другу, кроме взаимных обвинений?..
И прибавив громкость, она понеслась на большой скорости по трассе, словно убегая от кого-то в никуда…
В это самое время, Лавров подошел к столу и взял в руки записку:
«…Привет, папа!.. Когда ты это будешь читать, то я буду уже далеко…
Обычно утро имеет отрезвляющее действие на каждого. Все, что ночью, да еще под действием алкоголя (а мы с тобой выпили не мало) кажется таким важным, утром все это улетучивается вместе с первыми лучами солнца. Не зря говориться — утро вечера мудренее… Припоминая все то, что я тебе вчера наговорила, мне очень стыдно, и я прошу у тебя прощения…
Не знаю, что на меня нашло. Наверное, припомнились старые обиды, которые я давно уже забыла (мне так во всяком случае казалось), и которые я гнала прочь.
В последнее время, я все чаще и чаще всем завидую и всех ненавижу, всех виню и всех хочу наказать за что-то. Я иногда боюсь моей ненависти к людям. Наверное, это кризис среднего возраста, ты недоволен всем и вся — близкими, друзьями, страной, целый миром. Ты обвиняешь всех, никто не хорош, один ты. Самое страшное, что себя я не обвиняю, во всех моих неудачах всегда кто-нибудь виноват. Обычно — это Настя, или бывшие мужья. Вчера это был ты. Я всегда ищу виноватых…
Когда это началось, спросишь ты? Не помню…
Я думаю, что это началось давно, может быть, в детстве. Это как гангрена, вначале это маленькая язвочка, а вскоре она разрастается со скоростью света, и только ампутация может спасти тебя.
Я чувствую себя обманутой, словно мне было обещано что-то необыкновенное, а ничего не случилось. Жизнь не получилась, и нет виноватых… и нечего их искать…
Что-то внутри меня сломалось и уже не починить, только пустота в душе и ненависть ко всем.
Не стоило ворошить прошлого, с тех пор столько воды утекло…
Ты не против, если Настя у тебя поживет немного? С тетей Фросей я договорилась, она согласна кормить вас. Я за все заплатила.
P.S. Когда Настя тебе надоест, позвони по этому телефону:..»
— Так хорошо начать и так погано закончить! Совсем в твоем духе, дочка! «…когда надоест позвони…» Надо же такое написать? Да, милая девочка Оксана превратилась в порядочную стерву. Написать такое о дочери. Бедный ребенок! Матери он не нужен…
Черствая, бездушная сучка! Только и может, что винить всех. Только и может, что взваливать на каждого ответственность на свою неудавшуюся жизнь. Но каждый сам должен отвечать за то, что с ним произошло…
Все, забудем о ней! Есть дела поважнее. Нужно сходить к Фросе и попросить, чтобы она испекла блинов к завтраку…
Он заглянул в комнату: Настя еще спала. Он подошел поближе и прислушался к ее ровному дыханию. На этой большой кровати она казалась такой маленькой и заброшенной. Розовая мордашка, нахмуренный лобик и волосы, разметавшиеся по подушке. Такая беззащитная, она казалась слишком хрупкой для той жизни, что ее ожидала. Жертва родительской ненависти и отчуждения. Ему стало так жаль ее, что сердце сжалось, и он с трудом сдержал слезы. Он испытывал чувство вины по отношению к этой малышке…