Тайный брак

В лесу, неподалеку от дворца, меня встречал Генрих вместе с моими родителями.

О, какая это оказалась радостная встреча! Особенно для меня, потому что, когда он раскрыл объятия, я поняла: того, чего я так боялась, не произошло: он не сердится, что я нарушила его наказ и не уехала на время родов из Виндзора. Казалось, он вообще забыл об этом неприятном происшествии.

По щекам моего отца текли слезы, он обнимал меня, а я боялась, как бы волнение не вызвало очередного приступа неумолимо преследовавшей его болезни.

— Дочь моя… — бормотал он, давясь от рыданий. — Моя Катрин… Я так рад за тебя…

Мать, еще больше располневшая, но, как прежде, блиставшая красотой и нарядами и распространявшая вокруг одуряющие ароматы, бросилась ко мне, громко восклицая:

— О, дорогая дочь! Наконец-то мы снова вместе! Какой долгой мне показалась разлука!.. Теперь у тебя сын — как восхитительно! И как жаль, что я не могу его прижать к груди!

Никогда, злорадно подумала я, никогда я не допущу вас к своему ребенку. Вы не прижимали к груди собственных детей… Уж не говоря о том… — я внутренне содрогнулась — не говоря о том, что двух из них с вашей помощью постигла такая странная преждевременная смерть…

Тем не менее я любезно улыбалась матери в ответ на ее излияния.

Потом я ехала к месту нашего пребывания рядом с Генрихом; мы наконец остались одни, я вглядывалась в любимое лицо, оно показалось мне чересчур напряженным и нездоровым.

Я спросила, как он себя чувствует, и он ответил так:

— Со мной все в порядке, Кейт. Но солдатская жизнь нелегка, ты должна понимать. Все это время мы находились в походах и боях, и последний город Лю, который взяли, оказался крепким орешком. Не думал, что нам окажут такое сопротивление.

— Я надеялась, — сказала я со вздохом, — что война уже окончилась и наступил мир.

— Сомневаюсь, что он когда-нибудь здесь наступит, — ответил Генрих. — Эти люди… этот народ не хочет сдаваться.

— Наверное, так и должно быть, — сказала я. — Люди не хотят, чтобы их завоевывали.

— Ты права. Я продолжал бы думать о них плохо, веди они себя иначе. Но нам-то от этого не легче.

— Сопротивление не прекратится, — с тайной гордостью сказала я. — Оно будет всегда.

Генрих утвердительно кивнул. Вид у него был невеселый.

— Опять ты права. Но когда их действия направлены против меня, а не друг против друга, я должен подавлять их. И буду это делать… Однако довольно об этом. Расскажи мне о нашем сыне.

— Он чудесный! Все так полюбили его! Он уже начинает узнавать людей.

— Он крепкий… здоровый?

— Разве он не сын своего отца?

Наверное, мне не следовало так говорить — я заметила, как при этих словах лицо Генриха омрачилось. Неужели, подумала я со страхом, он не так хорошо себя чувствует, как пытается меня уверить?..

Я знала, что рано или поздно, а разговора, что я ослушалась его и не там родила нашего ребенка, не избежать. И я решилась первой:

— Прошу у тебя прощения, — сказала я, — за то, что не поступила так, как ты велел, и не уехала из Виндзора, когда подошло время родить.

— Что же тебя удержало? — спросил он, не глядя на меня.

— О, это из-за погоды, — произнесла я по возможности небрежно, подавляя желание признаться, что какое-то внутреннее чувство удерживало меня там, в Виндзорском замке.

— Ты дождалась, пока стало уже поздно! — сказал он мягко.

Я потупилась. И потом угрызения совести взяли верх, я бросилась в его объятия и зарыдала.

— Прости меня, Генрих, прости меня, — говорила я, захлебываясь от слез. — Я виновата перед тобой. Так виновата… Мне следовало уехать раньше, но я не сделала этого. Я хотела… клянусь… Но что-то мешало мне, не давало сделать.

Он гладил мои волосы, ласково целовал в лоб, глаза, мокрые от слез щеки.

— Не волнуйся, моя Кейт, — говорил он. — Я понимаю. Ты не смогла пойти против того, что сильнее тебя… Что сидело в тебе.

— Но я должна была, Генрих, — всхлипывала я. — Должна…

— Давай забудем об этом, — сказал он все так же ласково.

— Но ты запрещал мне… Ты настаивал… А я… Это испортило тебе всю радость от рождения сына. Я чувствую.

— Ты ошибаешься, Кейт… Мне не следовало быть таким прихотливым. Придавать столько значения своим капризам или… ночным кошмарам… Все будет хорошо, вот увидишь. И со мной, и с нашим сыном.

— Да, ты сделаешь так, чтобы все и всегда было хорошо. — Я уже начинала успокаиваться. — Ты смелый и сильный, и ничто и никто не совладает с тобой.

— Кроме воли Господа, — сказал он. И добавил: — Давай никогда больше не станем говорить об этом, мы теперь ничего не изменим. Лучше забыть — и будь что будет… Мы так давно не видели друг друга… Я постоянно думал о тебе, и вот ты здесь… рядом…

Я почувствовала огромное облегчение — тяжкий груз свалился с моей души. Он простил меня! Не затаил ни злости, ни обиды. И он прав: что толку в моем раскаянии. Если ему было видение или предсказание и он поверил в него, то остается лишь ожидать, как решит судьба, куда повернет. Делать же или пытаться изменить что-то — совершенно бесполезно… Если же… ему просто показалось… привиделось… тогда тем более не о чем беспокоиться.

Итак решено: забудем обо всем этом! Ничто нам не грозит… не висит над нами, пока Генрих здоров, пока он в силах оградить нас от всех бед.

Я полностью предалась радости от нашей близости с ним, которая оказалась настолько желанной, что я совсем потеряла голову. Мы наслаждались друг другом, изнемогая от страсти и накатывавшего без конца вожделения. Мы ведь так долго не виделись!

Был канун Троицы, когда верхом на лошади я въехала в Париж, следуя за Генрихом.

Как приятно и в то же время тревожно вновь вернуться и ехать по улицам моего родного города. Мысли мои унеслись к тем временам, когда я дрожала от холода в огромных пустынных комнатах «Отеля де Сен-Поль». Могла ли я тогда вообразить, что когда-нибудь буду проезжать по Парижу королевой Англии рука об руку с его завоевателем?

Я смотрела на толпы людей, приветствующих меня, и мне хотелось понять, что думают они на самом деле. Каково их истинное отношение ко мне, к Генриху. К тому, что произошло… происходит с Парижем, со всей Францией.

На мне роскошный наряд, на голове корона — как бы напоминание о том, что я стану не только английской, но и их королевой.

А законный король Франции, который в это самое время не страдал от очередного приступа безумия, тем не менее находился за мрачными стенами «Отеля де Сен-Поль» с моей матерью. Так решили, чтобы уберечь родителей от унизительной поездки по их столице рядом с победителем.

Мы с Генрихом собирались провести ночь в королевском дворце. Он видел мое подавленное состояние и старался быть внимательным и участливым.

Как только мы остались одни, он обеими руками приподнял мою голову, пристально посмотрел в глаза.

— Нынешний день для тебя очень странный, не правда ли, Кейт? — сказал он тихо.

— Да, — ответила я, — эти толпы на улицах… Я спрашивала себя: чему они радуются?… А мои родители? Кто они теперь? И кто я?

— Не нужно задавать самой себе такие вопросы, — сказал Генрих, — на них трудно или невозможно дать ответ. Ты должна знать одно: твое прошлое осталось позади. Перед тобой совсем новая жизнь. И не печалься, Кейт, за свою страну. Я сделаю для Франции больше, чем мог сделать твой отец.

— Если бы не эти его приступы… И если бы не проклятая война бургундцев с арманьяками…

— Довольно этих «если», Кейт!.. Впрочем, жизнь состоит в большей степени именно из них. Но для тебя сейчас их не должно быть… Иди ко мне… Мы вместе… Ты спрашивала о жителях Парижа? Они приветствовали мир. Радовались ему. Надеялись на него. И славили тебя, их принцессу, а теперь королеву. Они примут и меня, потому что я твой супруг.

— Что же, пускай воцарятся мир и покой, — с горечью сказала я. — Тогда я, наверное, смогу быть счастлива. И тогда мы вернемся домой, в Англию. Верно, дорогой?