Тайный брак

Не знаю, думал ли обо мне Генрих, но у меня он не выходил из головы. Наконец он стал для меня живым человеком, а не миражом. И пускай я видела его не так долго и почти не говорила с ним, этого оказалось достаточно для меня, чтобы понять: на самом деле он совсем не тот, кого обрисовала мне Изабелла.

Я часто раздумывала о своей жизни уже после того, как покинула монастырь в Пуасси. Радостных минут мне выпало не много. Главное, что определяло мое состояние, — это страх перед матерью. Я не могла смотреть на нее без дрожи, она повинна в смерти моего брата Луи: она отравила его. Или, вернее, это сделали по ее распоряжению. С такими же признаками болезни умирает мой второй брат Жан. Может, и его смерть — дело рук моей матери. Что же касается Шарля… Я знала, мать презирает его, но надеялась: он-то уж будет в безопасности, ибо других сыновей у нее нет и не будет.

Состояние отца тоже составляло причину моих постоянных страхов и волнений… Все чаще я мечтала жить вдали от всего беспокойного и страшного, что окружало меня с детства. Мысли о Генрихе как о муже, о человеке, который избавит меня от душевной тяжести, от вечных страхов, помогали мне справиться с безрадостным существованием. Думала о себе как о женщине, о супруге, о матери его детей… Как о королеве Англии… И я желала иметь детей…

Дни летели быстро. Положение в стране не улучшалось. Враждующие кланы мириться не хотели. Я молилась, чтобы у английского короля окончательно не иссякло терпение, чтобы он не прервал навсегда столь затянувшиеся переговоры. Я больше не боялась его. Я хотела выйти замуж, покинуть мою несчастную страну, чтобы из-за ее границ попытаться хоть чем-то помочь ей, облегчить ее участь.

Мне исполнилось восемнадцать. Сбудутся ли мои надежды?

В этот период развала произошло событие, потрясшее всю Францию настолько сильно, что, казалось, на какое-то время отодвинулись другие беды и невзгоды.

Мой отец слабел и даже в благополучные для своего здоровья отрезки времени не мог уже управлять страной. Поэтому его наследник Шарль начинал, помимо собственного желания, заниматься государственными делами. Хотя он по-прежнему находился под влиянием партии арманьяков, однако не оставлял надежды примирить оба враждующих лагеря, без этого невозможно продолжать править раздираемым на части королевством.

Обосновался он со своими советниками и сторонниками в Бурже. Шарль вырос серьезным юношей, но по-прежнему чересчур меланхоличный, почти всегда находился в подавленном настроении. Думаю, больше всего его тогда мучило сомнение, является ли он законным наследником престола или зачат нашей матерью во грехе. Это казалось вполне вероятным, если знать, какую бурную жизнь долгое время она вела, да и сейчас ведет. Слава Богу, подобные сомнения в отношении моего собственного происхождения меня не посещали: стоило мне только взглянуть на свой нос — точь-в-точь как у отца, — и все опасения тотчас исчезали.

Шарль хорошо понимал, как я уже упоминала, что, не будь междуусобной вражды, Франция никогда не пала бы так низко, и он хотел поскорее восстановить мир в стране, для чего пригласил к себе герцога Бургундского.

До сих пор хочу думать… хочу верить, что главная вина за случившееся лежит не на нем — на его дурных советниках. Не могу смириться с мыслью, что мой брат мог сам замыслить то, что произошло потом в его присутствии… И уж если он действительно знал о том, что должно было свершиться, то наверняка свято верил, что другого пути нет и только так можно спасти Францию.

Итак, герцога Бургундского позвали к наследнику вместе обсудить, как примирить бургундцев и арманьяков, соперников. Встреча намечена была в Монтюро, куда оба согласились прибыть без оружия, дабы тем самым продемонстрировать мирные намерения.

Полагаю, герцог, как старший по возрасту и более умудренный, не вполне доверял юному наследнику, зная, что тот целиком под влиянием мстительных арманьяков. Однако он принял предлагаемые условия, и встреча состоялась.

Некоторые из приближенных герцога предупреждали его о возможной опасности, умоляли не быть чрезмерно доверчивым, но тот, поразмыслив, отверг их подозрения.

— Мой долг согласиться на это предложение, — говорил он. — Если мы сумеем добиться примирения, то немедленно совместно выступим против англичан. Ради такой возможности стоит рискнуть.

В сентябрьский день, памятный французам как черный, герцог Бургундский отправился на эту встречу.

Его почтительно приветствовал один из придворных принца Шарля, человек по имени Дюшатель, он выказал герцогу глубочайшее уважение и заверил, как обрадован наследник престола возможностью увидеться с герцогом для переговоров по столь важному делу. Наступило время, говорил Дюшатель, положить конец вражде и совместно выступить на борьбу с английскими захватчиками, вместо того чтобы убивать друг друга.

Начало казалось многообещающим, но когда герцог вознамерился в сопровождении Дюшателя отправиться в покои к наследнику, один из прибывших с ним оруженосцев бросился вдруг на колени и стал умолять герцога отказаться от встречи.

— Вас предадут, господин. Непременно предадут! Чую, у этих людей именно это на уме…

Герцог повернулся к Дюшателю.

— Слышите, месье? Быть может, неспроста мои люди боятся вероломства?

— Они не правы, — заверил его Дюшатель. — Клянусь вам, ваше высочество! Дофин любит вас. Ведь вы его ближайший родственник. Единственная цель его — покончить с распрями и объединить страну.

Герцог склонил голову в знак понимания.

— Хочу верить вашему слову. Поклянитесь именем Бога, что никто не замышляет убить меня.

— Мой добрый и благородный господин, — отвечал Дюшатель, — скорее я умру, чем совершу предательство по отношению к вам. Даю слово, что и наш дофин питает к вам лишь хорошие чувства.

— Тогда проведите меня к нему, — сказал герцог.

Войдя к дофину, он снял головной убор и, опустившись на колено, приветствовал юношу. Шарля тронуло это проявление любезности, он поднял его с колен и попросил снова покрыть голову.

А затем, резко сменив тон, мой брат принялся осыпать герцога упреками: дескать, тот совершенно не думает о благополучии Франции, а потворствует лишь собственному настроению и низменным чувствам своих сторонников… Шарль обвинил герцога в том, что тот забыл о своем долге перед страной и троном.

Герцогу Бургундскому не понравился тон, которым дофин с ним разговаривал. Шарль еще слишком молод, чтобы ему указывать, и герцог надменно ответил, что поступал и поступает так, как считает нужным, и не намерен выслушивать упреки и выговоры.

Мой брат Шарль, увы, не научился еще искусству дипломатии. Отповедь герцога разозлила его, и он уже по-мальчишески горячился, кричал.

Думаю, втайне он боялся этого самого могущественного и богатого человека на востоке Франции.

В таком тоне их разговор не мог долго продолжаться. Дюшатель из соседней комнаты все слышал. Вбежав к ним с криком: «Время настало!» — он нанес безоружному герцогу удар секирой.

Не знаю, успел ли герцог в тот момент вспомнить, как двенадцать лет назад руками своих сторонников устроил нападение на герцога Орлеанского и убил его — тоже почти беззащитного — на темной улице Парижа.

Несомненно, чувство мести не затухало в сердцах родственников и сподвижников убитого, предоставился случай, и оно вырвалось наружу. Произошло убийство импульсивно или задумано заранее, я так никогда и не узнала…

Герцог Бургундский упал, к нему подбежали еще несколько человек с обнаженными мечами. Каждый из них нанес удар поверженному беззащитному врагу.

Герцог Орлеанский был отомщен.

Воины, сопровождавшие герцога Бургундского, ждали его в другом помещении и ничего не знали о случившемся. Когда им сообщили о смерти их предводителя, они не смогли расправиться с убийцами и даже оказать сопротивление, так как их тоже в Монтюро обезоружили. Сторонники арманьяков выставили оруженосцев из замка под торжествующие и презрительные выкрики.