Поцелуй Фемиды

Белов не был его другом в прямом значении этого слова. Но сам он, как человек одаренный, волевой и без оговорок честный, — олицетворял для Игоря Леонидовича ни. много ни мало будущее России. Генерал не любил цветистых фраз о любви к отечеству, но именно забота о государстве и, в конечном счете, благе народа была главным мотором его деятельности.

Попытка разобраться в ситуации путем открытого разговора с шефом результата не дала. Мудрый генерал Хохлов намекнул, что является «рабом лампы», человеком системы, и любая откровенность между ним и подчиненным по интересующему Введенского вопросу исключается. Это была первая из дверей, плотно закрытых перед носом человека, вздумавшего ставить под сомнение генеральный курс администрации президента. Правда, в конце разговора Хохлов пообещал посодействовать в организации личной встречи с президентом.

Были и другие двери, которые захлопывались перед ним, будто по команде. Батин, с которым — Игоря Леонидовича, как ему казалось, связывало чувство взаимной симпатии и уважения, вообще не счел целесообразным с ним встречаться, несмотря на протекцию Хохлова.

Зато личного общения с генералом Введенским, как выяснилось, возжаждал председатель думского комитета по законности и праву Борис Сергеевич Удодов. Восходящая звезда политического бомонда, личность, по уверениям газетчиков, «сугубо харизматическая» появилась в рабочем кабинете заместителя главы ФСБ, как и положено по статусу, без звонка.

— Разрешите войти! — с легким намеком на «офицерскость» сказал Удодов, хотя, по мнению хозяина кабинета, о подобном разрешении следовало попросить загодя.

Внешность у депутата и в самом деле была фактурная. Именно такие лица и должны быть у слуг народа. Ранняя седина, результат неправильного обмена веществ, должна была свидетельствовать о тяжких испытаниях и смертельных опасностях, выпавших на его долю. А псевдовоенная выправка, достигнутая ценой изнурительных упражнений, помогала Борису Сергеевичу с особым чувствам исполнять песню «Господа офицеры» на встречах с ветеранами.

У него был универсальный имидж: строевая подтянутость, в случае надобности, легко перекраивалась в интеллигентную мягкость «шестидесятника». Достаточно было сменить депутатский костюм-тройку на свитер и гитару. Иными словами, наружность — дай бог каждому.

Удодов с порога заговорил о Белове. Человек до крайности самонадеянный, он не сомневался, что фээсбэшник вполне разделяет его классовую ненависть к олигархам. И потому говорил, говорил, говорил, не стесняясь в выражениях. Введенскому страшно захотелось остановить этот поток красноречия.

— Я ошибусь, если скажу, что вами движет чувство личной обиды? — спросил генерал: по роду службы он был осведомлен о конфликте между Беловым и Удодовым.

Удодов встал в позу и с пафосом произнес:

— К сожалению, в наше бездуховное время забыта славная русская традиция. В прошлом веке я бы вызвал этого подонка на суд офицерской чести!

«Кажется, он спутал понятия и имеет в виду дуэль, — подумал Игорь Леонидович. — И вообще, какое отношение этот мудак имеет к офицерству? Его потолок — добровольная народная дружина, на большее он не способен…

Введенский выстрелил наугад и, как это часто с ним случалось, попал в десятку. Спустя несколько дней, когда он приступил к активной разработке высокопоставленного думца, узнал, что тот учился в текстильном институте и действительно возглавлял какое-то время ДНД! Личные дела Игорь Леонидович научился читать по физиономиям фигурантов, причем погрешность в деталях была минимальной.

Более того, по ряду признаков Введенский мгновенно признал в посетителе человека лубянской епархии. Он поднял архивные материалы и утвердился в своей догадке: Удодов в студенческие годы был стукачом. Именно стукачом, а не агентом, хотя, как и большинство коллег, Игорь Леонидович не любил первое слово и предпочитал ему второе. За долгие годы в поле зрения генерала побывали сотни агентов. Эти люди были очень разными, многие из них внушали глубокое уважение и даже стали впоследствии чуть ли не его друзьями, как Белов. Часть из них работала за идею, подавляющее большинство было вынуждено сотрудничать с органами, попавшись на разной степени тяжести грехах. Удодов же принадлежал к самой отвратительной группе: им двигала мелкая корысть, желание получить дополнительные, недоступные остальным, блага…

В тот день в кабинете Введенского на Лубянке председатель думского комитета по законности бесхитростно изложил все свои соображения по делу Белова. Следствие по. неуплате налогов, несмотря на четкие указики сверху, движется вяло, через пень-колоду. Кандидатура судьи тоже подобрана неудачно: Чусов человек нерешительный, да к тому же себе на уме. От него чего угодно можно ожидать — вплоть до вынесения оправдательного приговора. Да к тому же международная общественность не дает нормально работать: заходится в причитаниях о «правах человека» и о «политической подоплеке» процесса Белова.

— Этот подонок у них там, в Европах, едва ли не в борцах с тоталитарным режимом ходит! — возмущался Удодов. — Мы не можем этого до-. пустить. Вор должен сидеть в тюрьме!

— Боюсь, для своих… э-э-э… консультаций вы выбрали не то ведомство, — сдержанно усмехнулся Игорь Леонидович. — Вы читали вчерашнее интервью президента? Всеволод Всеволодович ясно дал понять, что не следует подменять криминальную сторону проблемы политической. А, кроме того, заявил, что Белов лично для него пока является невиновным. Во всяком случае, до вынесения приговора судом.

— Во-первых, не надо скромничать, Игорь Леонидович, — Удодов даже позволил себе подмигнуть собеседнику, — мы-то с вами знаем, что входит, а что не входит в компетенцию возглавляемой вами конторы. На Белова наверняка достаточно компромата для того, чтобы изолировать этого мафиозо от общества на долгие годы. И на Западе поборники справедливости сразу бы заткнулись: режим режимом, но русской мафии они сами боятся, как огня. Что же касается уважаемого нами президента… — В этом месте Удодов от избытка чувств понизил голос до шепота и сообщил своему визави, что не далее как вчера имел личную продолжительную беседу со Всеволодом Всеволодовичем в его резиденции. И этот разговор позволяет ему сегодня не сомневаться в верности выбранного курса на уничтожение Белова.

Введенский невольно поморщился. Не далее как вчера ему, генералу ФСБ, было отказано во встрече с президентом под предлогом большой занятости подготовкой к предстоящему чествованию ветеранов в Кремле.

— И, тем не менее, я вам повторяю, — резко сказал генерал. — ФСБ не занимается «Красно- сибметом» и не намерена заниматься подобного рода проблемами в будущем.

— Что ж, очень печально. Особенно с учетом нависшей над нашей страной олигархической угрозы… — резюмировал Удодов. — В таком случае, как говаривал великий Ленин, мы пойдем другим путем. — Он поднялся и. со всей возможной молодцеватостью, едва не щелкнув по лейб-гвардейски каблуками, произнес: — Разрешите откланяться. Честь имею!

— Не преувеличивайте, Борис Сергеевич… — нейтральным тоном сказал Введенский.

— Насчет чего? — депутат обернулся, подумав, что не правильно расслышал последнюю, сказанную довольно тихо, реплику генерала.

— Насчет чести.

Отрицательный опыт — тоже опыт. По крайней мере, теперь Введенскому было ясно, что арест руководителя «Красносибмета» — не случайная цепочка причинно-следственных отношений. Что личный конфликт предпринимателя Белова с депутатом Госдумы Удодовым, инициатором разборок вокруг комбината и его директора, лишь начало будущего мощного потока, который только набирает силу. Что страна стоит на пороге разрушительного «крестового похода», в котором предприниматель Александр Белов не более чем первый «неверный», которого во что бы то ни стало нужно образцово-показательно уничтожить.

И чем слаженнее выступал сводный хор официальных лиц, чем упорнее насаждалась версия «не политической, а чисто криминальной подоплеки дела Белова», тем яснее становилось любому мыслящему человеку; грядет великий передел собственности. И вовсе не случайно «крестовый поход» начался именно с одного из самых безупречных в деловом и моральном плане собственников.