Страница 38 из 46
— Позволь, как же, давеча я слышала у Ахросимовых, что жених — молодой Мещерский, племянник Авдотьи Федоровны?
Лизавета Сергеевна уронила ложечку на пол, а Маша перелила чай, не повернув вовремя кран у самовара.
— Вовсе нет, он просто гостил у нас, — пролепетала хозяйка.
— Гостил? А? — непонимающе уставилась на нее Марья Власьевна.
Тут вступила Маша:
— Марья Власьевна, я выхожу за Крауза, свадьба на Покров.
— Что ж, матушка, из наших никого не нашлось, что за немца идешь?
Маша строго взглянула на Аргамакову:
— Он из наших, немец только по фамилии.
— Все равно немец, будь хоть в десятом колене. Вон тут, на Остожье, у немцев-профессоров Заведение лечебных вод, кажется. Не его ли? Все с ума посходили, лечатся. А откуда, спрашивается, в Москве минеральные воды? Чай, не Кавказ…
— Так искусственные же, — отвечала Лизавета Сергеевна.
Однако марья Власьевна вернулась к интересующему ее вопросу.
— А Мещерский-то все был бы лучше. Он и богат, и родовит, и хорош собой. Или не приглянулся? — Марья Власьевна пихнула Машу в бок.
— Я Ивана Карловича люблю, — твердо ответила Маша и, покраснев, посмотрела на маменьку.
Аргамакова обняла ее и громко расхохоталась:
— Ну-ну, не сердись, душа моя! Бог с ним, пусть будет Иван Карлович. Только досадно мне, что такого жениха упускаете. На нашей ярмарке невест его быстро приберут к рукам. А у вас еще невесты подрастают.
Лизавета Сергеевна обожгласт чаем. Чтобы перевести разговор в другое русло, она сказала:
— Кстати, о Нине. Мне необходим ваш совет, Марья Власьевна.
Накануне этого визита на переговорила с Ниной и обещала скоро дать решительный ответ на ее просьбу отпустить в Петербург. Плохо спала ночь и все думала, как поступить. Страшно за дочь, которая выросла дома среди любящих и родных людей. Нина доверчива, слишком чувствительна и искренна. К тому же еще влюблена, судя по всему, и именно это стало основной причиной ее тяги к Петербургу.
За лето, правда, Нина изрядно повзрослела и изменилась, сказывалась дружба с княжной Ольгой. Нина читала Бальзака, бредила двором и была где-то далеко. Лизавету Сергеевну тревожило это, хотя она понимала неизбежность ухода детей из дома в положенный срок. Знала, что невозможно прожить за них жизнь и уберечь от ошибок. Это их жизнь, их ошибки. Зная прекрасно настойчивый нрав дочери, Лизавета Сергеевна понимала, что можно только помочь, но не изменить. Во власти матери было запретить, отказать, но это, скорее всего, только усугубило бы отчуждение. Оставалось молиться, чтобы Господь уберег девочку от страшных разочарований, от светского разврата, от опустошения, от соблазнов, от измены самой себе. Оставалось надеяться, что воспитание, полученное Ниной, дало ей неплохую жизненную основу, и это ей поможет…
Нину придется отправить в Петербург. Нелегко далось матери такое решение. Но оставалось еще конкретное его воплощение. Кто повезет Нину, кто будет хлопотать там, при дворе? Девочка уверяла, что княжна Ольга ждет ее с нетерпением и будет говорить о ней с Александрой Федоровной, но этого, безусловно, мало.
Такими заботами Лизавета Сергеевна поделилась с Аргамаковой, надеясь на добрый совет. И правильно сделала: оказалось, что Марья Власьевна дней через десять собиралась в Петербург по своим делам. В ее планы входило остановиться у родственницы, княгини Павловской, что тоже было на руку. Все устраивалось как нельзя лучше.
— Ты, матушка, займись гардеребом для девицы: чай, в столицу везем, императрице представлять, чтоб не выглядела купеческой дочкой. Покажем, что и мы здесь не лыком шиты. Собери все необходимое, да пошли человека на Мясницкую, в дилижансовую контору, пусть узнает, ко каким дням в Петербург отбывают, — вдохновенно распоряжалась Марья Власьевна, а Лизавета Сергеевна наблюдала за Ниной, лицо которой, обычно отрешенное, теперь осветилось живейшей радостью. Нина все поняла и благодарно улыбалась маменьке.
Дни понеслись. Сборы Нины в дорогу, подготовка к свадьбе. У детей начались классы. К Пете пригласили университетских профессоров: на будущий год он держит экзамен на естественный факультет, по примеру Николеньки Мещерского. Петя много занимается, а по вечерам частенько наведывается в уютный домик на Остоженке, где живет у своей тетушки Nikolas. Он старается об этом меньше говорить, чувствуя, как все непросто с Мещерским.
Визиты родственников и знакомых, магазины и модистки, выезды на ближние дачи, если задастся погода, — привычный ритм, привычная размеренная жизнь…
Крауз бывал в доме Львовых каждый день, принимал посильное в свадебных хлопотах. Венчальное платье Маши было почти готово, проводились последние примерки. Крауз поднес невесте роскошные жемчуга: фермуар и серьги. До свадьбы оставались считанные дни. Венчаться решили в родном приходе, в Троице на Зубове, которая была в двух шагах от дома, а праздничный ужин готовился в доме Крауза в Гагаринском переулке, тоже неподалеку. Лизавета Сергеевна и доктор вместе писали рядную, составляли списки приглашенных, отпечатали в типографии красочные приглашения и разослали их.
— Вот еще бы вас, любезная теща, выдать замуж, и тогда я был бы абсолютно счастлив, — сказал однажды Крауз.
— Что это, Иван Карлович, в голову вам приходит?
Доктор поцеловал даме ручку и продолжил:
— Не нравитесь вы мне в последнее время, сударыня. Побледнели, пожелтели, глаза потухшие, худеете — нехорошо!
— Ну, спасибо! Однако вы очень любезны, — хотела пошутить Лизавета Сергеевна, но произнесла это с неподдельной горечью.
— Говорю не с целью обидеть, а как доктор. Вижу, грустите много, из лица ушла жизнь, хмуритесь часто, раздражаетесь или надолго замираете в безразличии — на вас это не похоже. С тех пор, как мы вернулись из имения, я не слышал вашего смеха. Мещерский куда-то исчез. Что происходит?
— Не вижу здесь никакой связи, — раздраженно ответила дама. Крауз поднял брови и умолк. Лизавета Сергеевна посмотрела на него глазами, полными слез, в ее голосе послышалось глубокое страдание.
— Девочки уходят из дома, я остаюсь совсем одна: Аня мала, а Петя… у него своя жизнь, свои интересы.
— Вам надо выйти замуж, — мягко повторил Крауз. — Вы молоды и хороши собой, к чему хоронить себя? Брак вернет вам жизнь и прежнее очарование. Стоит только решиться, как…
Лизавета Сергеевна перебила его:
— Ах, все это старая песня, — и тут же поправилась: — Простите меня, я нездорова.
— Перед вами доктор, сударыня.
Она поколебалась и с трудом произнесла:
— Нет, мне нужен другой доктор. Посоветуйте, Иван Карлович, кого-нибудь, кто по женской части пользует.
— Непременно. Сейчас же напишу записку к моему коллеге, доктору Рейссу. Он вас примет.
Крауз долгим сочувствующим взглядом смотрел на собеседницу.
Давно не бралась я за свой журнал. Столько пережито, столько радостных и печальных событий, всего уж не упомнить. Одно мне стало очевидно: за единый миг счастья мы платим долгими годами страданий и тоски.
Уж выпал снег и снова растаял. Холодно, неприютно (опять жалкий каламбур!), одиноко. Будто и не было волшебного лета. Жизнь идет, но все мимо меня. Я будто умерла: это тень ходит, разговаривает, сердится, ест, читает, а меня нет, моя душа умерла или спит где-то в хрустальном гробе, как царевна из сказки Пушкина…
Попытаюсь восстановить события по памяти. Свадьба Маши, венчание, которое я испортила, хотя все уверяли, что это не так. Потревожила всех, но праздник удался. Маша в своем платье была подобна небесному созданию, лицо ее сияло неземной красотой, будто действительно за плечами ее стоял Ангел… И доктор преобразился перед алтарем, какие-то сокрытые духовные силы проявились в его чертах, он похорошел и просветлел пред таинством, будто и его коснулся Ангел крылом. Хор звучал сообразно случаю, высоко, мощно и необыкновенно трогательно. Я не могла удержать слез…
Когда уже новобрачные под венцами обошли вокруг алтаря и обменялись кольцами, мне сделалось душно. Приступы дурноты все чаще повторяются и все некстати. И тут я заметила в толпе родственников бледное лицо Nikolas. Дальше не помню: я потеряла сознание. Очнулась уже в карете, меня довезли до дома и уложили в постель. Я не поехала к Краузу на торжественный ужин, но потом узнала, что там был Nikolas, Маша с женихом послали ему приглашение, не сказав мне ни слова. Скорее всего, они это сделали ради меня.
Через несколько дней после свадьбы Марья Власьевна увезла Нину с новой горничной и объемным багажом в Петербург. Мы условились, что они будут писать каждую неделю, сообщать о продвижениях и обо всем, что им интересно.
Нина волновалась перед отъездом, беспокоилась о моем здоровье и очень радовалась близким переменам в ее жизни.
— Маменька, я вас очень-очень люблю! — сказала она, целуясь на прощание. Я перекрестила мою дорогую девочку и мысленно помолилась о благополучном пути. Теперь жду известий. Послала с Ниной, кроме прочих, письмо Тане, чтобы не оставила заботой и помогла, коли понадобится.
А теперь о самом главном. Мои предположения подтвердились: я беременна. Доктор Рейсс определил это наверное. Трудно передать, что почувствовала я тогда: и безумную радость (сбылась самая заветная мечта!) и одновременно страх, испуг перед будущим… Почему-то уверена, что это будет сын: все признаки, как о ту пору, когда я носила моих мальчиков. С девочками я так не страдала. Я уже люблю его, моего маленького ангела. Самое горькое чувство — от сознания, что он в блуде зачат и рожден будет вне закона. Какая судьба ожидает бедное создание?
Я никому не открылась, даже доктору Краузу. Тяжко одной нести груз тайны, и все острее и острее тоска по отцу моего будущего младенца. Ничего не могу поделать с собой: моя любовь все сильнее и только окрепла за дни разлуки. Теперь это чувство приносит мне неизъяснимые страдания. Каждое упоминание о Nikolas больно ранит истерзанную душу. Впрочем, я мало знаю о нем. Петя давеча проговорился, что его без переэкзаменовки зачислили на последний курс университета. Я так благодарна детям, что не докучают расспросами, они удивительно чутки, мои дети…
Я перестала выезжать, да и не с кем: девочки не со мной. На детские утренники Аню и Петю возит англичанка. Я погрузилась в домашние хлопоты, стала безразлична к себе. Только он, маленький комочек, который живет во мне, стал средоточием всей соей жизни. Но по ночам, когда сон долго нейдет, я грежу о самом нежном, о самом родном, о самом любимом… И теперь невозможно поверить, что он где-то есть, что кто-то слышит его дивный голос, смотрит в его ясные глаза, может, даже целует его родинки, как я когда-то, касается его рук. Кто, кто? Почему это не я? В памяти всплывает каждая мелочь, сдержанная улыбка в уголках губ, интонации его голоса. Я мысленно воссоздаю в памяти и переживаю заново каждую нашу встречу. Вспоминаю с телесной тоской его сильные, ласковые руки, его теплые губы, долгие поцелуи. Теперь частица этого любимого существа живет во мне, что может быть прекраснее и желаннее? О, как хочется, чтобы мой малыш походил на него! Конечно, он обязательно будет его маленькой копией. Я знаю, если мать сильно этого желает, так и получается…