Страница 37 из 46
Небольшой домик Львовых торцом выходил на Пречистенку, а фасад же и вся усадьба с флигелем, конюшнями и всякими хозяйственными постройками располагались в переулке. Был даже небольшой сад, жалкое подобие приютинского. Лизавета Сергеевна любила этот дом, он принадлежал еще ее родителям. В двенадцатом году сильно погорел и был восстановлен, пристроена мансарда.
Лиза была совсем ребенком, но хорошо помнила, в каких страшных руинах предстала Москва, когда ушли французы, и ее семья вернулась на родное пепелище. Вся Пречистенка изрядно пострадала, но отстроилась удивительно быстро. Когда же Лизавета Сергеевна воспитывалась в институте, потом вышла замуж и окончательно перебралась в Петербург, она тосковала по дому и уговаривала мужа переехать в Москву. Однако пока генерал служил, об этом не могло быть и речи, Лизавета Сергеевна изредка приезжала в Москву навестить родных, а затем — чтобы проводить их в последний путь. Дом опустел; дворник Фома, нянька Василиса да ключница Настасья остались ждать хозяев и блюсти порядок, а уж как обрадовались, когда Львовы, наконец, перебрались в Москву. После декабря двадцать пятого года в Петербурге сделалось душно: многие друзья и родственники генерала оказались причастны к бунту, осуждены и сосланы. Сам Владимир Петрович ушел в отставку, и больше ничто не мешало ему уважить просьбу супруги.
И вот теперь, стоило Лизавете Сергеевне после долгого отсутствия вдохнуть знакомый запах, погладить старые изразцы, пройтись по анфиладе маленьких, уютных комнаток, как душевная буря улеглась, показалось, что все, как прежде, просто и спокойно в ее жизни, и нет ничего важнее сейчас, как послать за Ниной, которая, должно быть, давно в Москве, гостит у тетушки Алины и ждет не дождется возвращения семьи. Прошла и тяжесть, давившая на сердце после расставания с Nikolas.
В тот момент у нее хватило мужества не заплакать, а прибегнуть к рассудительности и здравому смыслу. Раскланявшись с доктором и попрощавшись с детьми, которые с порога бросились показывать ему дом, Мещерский, заметно волнуясь, попросил Лизавету Сергеевну уделить ему несколько времени.
— Я хотел бы говорить с вами наедине, — добавил он, видя, что все присутствующие заинтересованно слушают.
— Хорошо, — несколько смешалась дама. Она провела Мещерского в свой кабинет, где прислуга только сняла чехлы с мебели и стерла пыль. Сев за стол, она заранее предотвратила все попытки сблизиться с Nikolas, он это понял и, еще более волнуясь. Стал говорить:
— Я должен вам сообщить, что писал отцу и просил его разрешения на брак.
— ?!
— Я не назвал вашего имени, писал только о своей любви к вам и желании навсегда соединиться с вами. Отец ответил категорическим отказом. Более того, он пишет, что мне рано жениться, я еще не послужил отечеству и ничего не совершил. Если же нарушу его запрет и женюсь помимо его воли, он откажет мне в наследстве. Отец добрый и умный, я уверен, если он узнает вас поближе, то непременно благословит нас. Я хотел писать ему и убеждать, но решил это сделать при встрече. Встревоженный моими намерениями, отец, кажется, собирается приехать в Москву.
Лизавета Сергеевна не была готова к такому повороту.
— Nikolas, вы, очевидно, не берете в расчет мое согласие и говорите о браке, как о чем-то давно решенном между нами.
Мещерский тем не менее продолжал:
— Я должен был испросить отцовского благословения. Если же он определенно не захочет меня понять, я брошу университет и пойду на военную службу, чтобы вовсе от него не зависеть!
— Nikolas, вы, кажется, не слышите меня или не хотите слышать? Я не давала вам согласия на брак и по-прежнему считаю это невозможным.
Мещерский помолчал, потом тихо спросил:
— Но ведь вы любите меня, по крайней мере так говорили. Или все же нет?
Лизавета Сергеевна вновь смешалась.
— Да, и ничего в моем чувстве к вам не изменилось. В любви, видимо, нет возраста, но не в браке. Подумайте же, Николенька, через десять-пятнадцать лет вы все еще будете красивым молодым человеком, а я!.. — ее горло перехватила судорога, и она не смогла договорить.
— Есть вещи, которые не подвластны разрушительной силе времени, не так ли? — Мещерский смотрел сурово и непреклонно. — От того, что ваши щеки лишатся румянца, вы не перестанете быть моей любимой, той, какой я вас знаю сейчас.
— Вы ничего еще не знаете об этом, ничего! — возразила дама, тронутая его верностью и чувствуя, что теряет твердость духа. — Вы очень молоды, и жизнь представляется вам долгой, бесконечной, а она такая короткая… Если вы ошибетесь — по молодости это простительно — у вас еще будет возможность все исправить, переиначить; мне же ошибка станет смертным приговором. Я не имею права на это, я не одна, поймите же! И помогите, я действительно вас люблю и мне трудно говорить это сейчас.
Мещерский внимательно слушал ее, при последних словах он сделал попытку приблизиться, но Лизавета Сергеевна властным жестом остановила его.
— Да, теперь я хочу просить вас о помощи.
— Все, что будет вам угодно! — уверенно произнес Nikolas.
— Обещайте, что постараетесь не бывать у нас, это поможет и мне и вам. Если вы действительно любите меня, как говорите, то исполните это. Поверьте, так будет лучше для всех, — сейчас она сама верила в это.
Мещерский молчал, играя скулами.
— Обещайте же.
— Хорошо, — медленно произнес Nikolas. — Насколько я понимаю, вы отказываете мне от дома…
Лизавета Сергеевна окончательно расстроилась:
— Вы сами убедитесь, что время и разлука излечивают от всего!
— Да, конечно, — холодно ответил Мещерский и, поклонившись, вышел.
«Вот и все», — подумала Лизавета Сергеевна. Облегчения она не испытывала, только все ту же тяжесть, которая давила на сердце. И даже открытие, что письмо, прочитанное ею пред отъездом из имения и принесшее ей столько горя, писалось Мещерским не Кате, а, скорее всего, отцу, нисколько не смягчило этой тяжести…
Нина приехала очень скоро, будто только и ждала, когда за ней пришлют. Началась веселая суматоха: столько всего надо было рассказать, показать. Но главный разговор отложили на вечер. Лизавета Сергеевна еще никак не могла решить, что делать с Ниной, ей необходимо было с кем-то посоветоваться. Она еще раз прошлась по дому, дала кое-какие распоряжения. Нужно было помочь Палаше разобрать вещи, похлопотать об ужине. А главное — заглушить окончательно мысли о Nikolas, об обиде, нанесенной ему…
Первый визит нанесла Марья Власьевна Аргамакова, дама из породы всемогущих московских тетушек, заправляющих в обществе всеми делами, и семейными, и государственными. Она доводилась дальней родственницей покойному генералу; в шестьдесят лет была бодра, деятельна и легка на подъем. Прослышав от тетушки Алины о возвращении Львовых и, как всегда, не дожидаясь приглашения, Аргамакова явилась с визитом, или на разведку.
Дом наполнился ее громким, властным голосом, Марья Власьевна успевала все подмечать, всем дать указания, включая и самих хозяев. С порога она одновременно выругала, впрочем. довольно добродушно, дворника за пыль, своего лакея за нерасторопность, расцеловала девочек и достала из ридикюля какие-то безделушки в подарок, Аннет сунула горсть конфет. Завидев спустившуюся из своих покоев хозяйку, Марья Власьевна встретила ее громкими замечаниями:
Что это ты, мать, все в девушку рядишься? Корсеты, локоны, цветочки, бантики! Тебе уж в пору чепец с лентами да за вязанье! Ну, здравствуй, — они расцеловались по московскому обычаю. — Однако хороша, хороша, деревня пошла на пользу. Ну, с невестой вас!
Лизавета Сергеевна не выразила удивления, зная, как быстро разлетаются по Москве все новости и слухи. Приглашая гостью в столовую, куда уже принесли самовар, она спросила:
— Одобряете ли выбор, Марья Власьевна? Я долго сомнвалась, но доктор Крауз видится мне очень порядочным и деловым, к тому же с капиталом.
Аргамакова по-хозяйски расположилась за чайным столом, подгоняя прислугу. Маша, как всегда, помогала разливать чай.