Снега, снега

Придумала она всё – и про бургундского папуграфа, и про итальянскую мамумаркизу. Бабушка? Да, старушка была родом из Варшавы. Только к польскому дворянству она не имела ни малейшего отношения, так как была потомственной еврейкой – чуть ли не в двадцать пятом поколении. А саму Ванду звали, вовсе, и не «Вандой», а гордым еврейским именем – «Рива».

А, что в этом такого? Имя – как имя. Многим нравится…

Отца и матери Рива не знала, они – по словам любимой бабушки – погибли через парутройку лет после рождения единственной дочери. Погибли? Ага, отправились в местную газовую камеру – при очередном обыске у отца нашли какуюто запрещенную литературу. Бывает. Обычное дело…

В Мире, где жила Рива, победил фашизм. Победил, уверенно выиграв Вторую Мировую войну. Так получилось, что немецким учёным удалось первыми создать атомное оружие. Гитлер долго не раздумывал. Бомбы с урановой начинкой принялись – с немецкой природной педантичностью – сбрасывать на города противника. Москва, Ленинград, Сталинград, Лондон, Манчестер, Бирмингем… Потом, чуть погодя, пришла очередь НьюЙорка и других прибрежных городов США. Война была выиграна Германией. Планета оказалась под полномасштабной властью фашистов. То бишь, под фашистским суровым игом.

Что было дальше? Рива толком не знала. Она родилась через много лет после окончания войны. Причём, в еврейском гетто, отгороженном ржавой колючей проволокой от «избранных». Радио и телевидения в гетто не было, значит, отсутствовала и полноценная информация о внешнем Мире. Так, только сплошные сплетни и мутные слухи.

Откуда они бралисьпоявлялись эти сплетни и слухи? Конечно же, от местных проституток («девушек», как было принято говорить), которых – время от времени – вывозили из гетто. Для чего вывозили? Естественно, для полноценного обслуживания храбрых немецких солдат, истосковавшихся в полевых лагерях без женской горячей ласки. Или немецких полицейских. Или немецких пожарных… Какая разница? Правильно, никакой…

Риву в гетто не любили. Почему? Наверное, изза её приметной внешности – тонкие породисты черты лица, светлые, слегка вьющиеся волосы, огромные серые глаза с загадочной и таинственной поволокой.

– Графиня! – угрожающе размахивая руками, в ладонях которых были зажаты камни и палки, кричали ей вслед худые и чернявые соседские мальчишки. – Графиня хренова!

Впрочем, камни и палки мальчишки никогда не пускали в ход, так как опасались бабушку Ривы. Сару Моисеевну в гетто считали ведьмой. Она умела снимать порчу, отводить сглаз и, наоборот, насылать проклятья. Ну, и всякое другое – по мелочам…

– Бабуля, а почему я не такая, как все? – спрашивала маленькая Рива.

– Мамочке своей за это скажи спасибо, – не моргнув глазом, отвечала старушка. – Она, ведь, «девушкой» работала. Иногда выезжала в город. Вот, видимо, и познакомилась – между делом – с дельным мужичком из благородного сословия.

– Значит, мой папа – не был моим настоящим папой?

– Выкинь, девочка, из головы всякие глупости. Ерунда это всё… Главное, что тебе повезло. Очень – повезло.

– Почему – повезло? – не унималась Рива.

– Видимо, тот господин был не только благородным, но – при этом – и очень упрямым.

– И, всётаки. В чём – мне повезло?

– Женская красота – в нашем суровом и грязном Мире – дорогого стоит, – печально вздыхала старушка. – Потом, когда повзрослеешь, пойдёшь работать «девушкой». Крышу подлатаем, чтобы не протекала. Пол перестелем. Поменяем оконные рамы и двери… А ещё, девонька, береги до этого момента – пуще зеницы ока – девственность природную.

– Для чего – беречь?

– Для того, чтобы потом продать подороже. В нужный момент, конечно. Когда нужда – окончательно – прижмёт.

Все эти разговоры Риву совершенно не смущали. Такой жизнью жило всё гетто. Делото, как говорится, насквозь житейское.

«Разве бывает подругому?», – думала девочка. – «Если и бывает, то, наверное, только в толстых и потрёпанных книжках, которые остались от папы и мамы. Это там «живут» благородные графы, отважные герцоги, светлые короли и гордые маркизы… Сказки, понятное дело. Слезливые и милые сказки о добре и о вечной любви, которых – на самомто деле – нет, да и не было никогда. Никогда – не было. Сказки…».

Тем не менее, она каждую свободную минуту посвящала чтению – о загадочном и благородном Мире Средневековья.

Когда Риве исполнилось одиннадцать лет, бабушка отвела её в швейную мастерскую и велела:

– Обучайся, внученька. Каждый человек обязан освоить какоенибудь дельное ремесло.

– Зачем? – удивилась Рива. – Я же буду работать «девушкой». А им очень хорошо платят. Гораздо больше и лучше, чем швеям и портнихам.

– Молодость – вместе с красотой – быстро пройдёт. И заметить не успеешь, как это случится. Кушать же надо всегда… Наступит день, когда ты уже не сможешь работать «девушкой». Почему – не сможешь? Разочарованные клиенты отвернутся, сутенёр прогонит. Мало ли… Что тогда будешь делать? От голода помирать? А тут – настоящее ремесло в руках. Опять же, кушать надо и сегодня, и завтра. В «девушки» же тебе идти только лет через пять. Или, допустим, через четыре…

Незаметно пролетело четыре с половиной года. Рива стала опытной и искусной швеёй, специализирующейся на женской верхней одежде – жакеты там всякие, блузки, юбки, кардиганы.

Бабушка, смущённо щурясь, начала икать богатого и щедрого покупателя на внучкину невинность.

«Скорей бы это случилось», – мечтала Рива. – «Стану взрослой, начну зарабатывать серьёзные деньги. Сделаем с бабулей в доме ремонт. Начнём питаться – как люди. Надоела уже эта чечевица. Бобы надоели. Как, впрочем, и ржаной хлеб с отрубями… Может, потом и замуж выйду. «Девушки» в гетто считаются завидными, престижными и богатыми невестами…».

Продать невинность не получилось. По той весне в гетто проводились полномасштабные обыски – искали всякий и разный компромат, говорящий о нелояльности евреев к немецким властям.

В их скромный домишко ввалилось сразу пять военных (или – полицейских?).

– О, какая гладкая краля! – обрадовался широкоплечий и усатый оберштурмбанфюрер. – Это мы удачно зашли! Очень – удачно…

– Пощадите! Не губите! – взмолилась Сара Моисеевна, но, получив пудовым кулачищем по лбу, упала на пол.

Бабушка потеряла сознание, а немцы – дружно и весело – набросились на Риву.

Они развлекались с ней часов шесть, пропустив через стандартный – для того Мира – сексрепертуар. Впрочем, откровенных извращений вояки себе не позволили.

Когда немцы, оставив на комоде несколько мятых купюр, ушли, Сара Моисеевна подытожила – с философскими нотками в голосе:

– Что же, могло быть и хуже. Главное, что в живых остались. Не переживай внучка. Делото житейское.

– Житейское, – жалобно всхлипывая, подтвердила Рива.

Подтвердитьто подтвердила, только… После пережитого скотства в её Душе, словно, «сломалось» чтото важное. Все мужчины теперь казались ей гадкими монстрами. То есть, бессердечными и ужасными подонками. Бездушными кровожадными чудищами и законченными уродами.

Так и не пошла она работать «девушкой». Хотела, но – не смогла. Так и осталась швеёй. Бывает…

Конечно, изредка приходилось оказывать сексуальные услуги всяким важным мужчинам. Без этого в гетто не прожить. Поселковый староста выдавал (или же не выдавал), продуктовые карточки и талоны. Инспектор «по нравственности» мог – по своему произволу – внести в списки кандидатов на посещение газовой камеры. Ну, и так далее.

Впрочем, Рива – как женщина – популярностью в гетто не пользовалась.

– Холодна больно, – шептались между собой важные и серьёзные мужчины. – Натуральное брёвнышко ледяное…

Потом заболела бабушка.

– Плохи дела, – равнодушно сообщил старенький лекарь с разлапистой жёлтой звездой на рукаве замызганного белосерого халата. – Поджелудочная железа воспалена. Рак. Помрёт Сара через месяц. Может, и раньше.

– А, лекарства? – спросила Рива. – Неужели нет никаких хороших лекарств, могущих помочь?