Страница 32 из 61
Я пришел в редакцию, когда все уже собирались домой.
— Где ты пропадал? Мы сегодня провожали в декрет твою подругу Элисо, — сказала Нана, укладывая толстые папки в ящик.
— Дела, Нана, дела, — сказал я.
— Проводишь меня?
— Хочу посидеть над планом.
— Посидим у меня. Я помогу тебе.
— Ты и так для меня много сделала. Пора и мне внести лепту в общее дело.
— Вноси, вноси, — сказала Нана и направилась к выходу. — Тебя, я вижу, не тяготит одиночество. Или ты завел любовницу?
— Нет у меня никакой любовницы.
— Напрасно. Любовь украшает жизнь. Пока.
Я позвонил Гураму и не застал его ни в клинике, ни дома. Потом я ломал голову над планом, придумал три темы, отпечатал план в двух экземплярах, первый положил под стекло на столе Наны, а второй оставил себе.
Потом я позвонил в справочную.
— Девушка, это из редакции. Помогите, пожалуйста, найти домашний телефон Луарсаба Давидовича Ахвледиани.
Ждать пришлось так долго, что вспотело ухо. Я рисовал на заготовленном листе бумаги чертиков. Они зубоскалили и подмигивали мне.
— Вы слушаете? — наконец сказала телефонистка и продиктовала номера телефонов и адреса пятерых Ахвледиани Луарсабов Давидовичей.
Я поблагодарил ее и стал звонить по записанным на чертиках номерам и через несколько минут уже знал, какой из них принадлежит директору фабрики. Ахвледиани дома не оказалось. Женский голос сказал мне, что он еще не приходил с работы.
— Когда он будет?
— Скоро. Я жду его к ужину. Кто спрашивает?
Я не ответил и положил трубку. Пусть поужинает спокойно, подумал я и позвонил Нине.
— Здравствуй, — сказал я. — Как дела?
— Здравствуй. Все хорошо. Я думала, ты позвонишь раньше и мы съездим в цирк.
— Я работал целый день.
— Еще не поздно. Мы можем повидаться с Бармалеем и остаться на представлении.
Я колебался.
— В другой раз. У меня еще дела.
— Ну хорошо. Только навестим Бармалея. Он ждет.
— Ничего с ним не случится. Навестим завтра, послезавтра. Необязательно именно сегодня.
— Тебе, конечно, необязательно! Ни сегодня, ни завтра. Я должна бежать. Будь здоров!
Она повесила трубку.
— А, черт! — Я в сердцах бросил трубку на аппарат, сунул в карман бумагу с номерами телефонов и выскочил на улицу.
Я бежал сначала за автобусом, затем за троллейбусом и спрашивал себя, какого черта, какого черта я бегу, если можно было позвонить и сказать, что я отложу все дела и приеду в цирк, черт бы побрал эту скотину Бармалея. Потом я бежал по длинной лестнице, обсаженной по краям деревьями. Лестница вела к цирку. Она казалась бесконечной.
Цирк, расположенный на плато, а плато, насколько я помнил, это плоскогорье высотой двести метров над уровнем моря, чуть не касался куполом неба, и я, задрав голову, в отчаянии взирал на него.
Я обернулся, ища глазами Нику. К остановке подошел троллейбус. Из него вышли старушка и мужчина. Я подождал следующий троллейбус. Из него вообще никто не вышел. Нина могла подъехать к цирку на машине. Если она сумела поймать такси сразу, то она уже наверху, подумал я.
Политая площадка перед цирком сверкала.
Я услышал шум подъезжающей машины и обогнул здание.
Из «Москвича» вышла Нина. Она достала из сумки кошелек, но водитель что-то возмущенно сказал ей, и она улыбнулась ему, и тот тоже улыбнулся, развернул машину, помахал Нине и укатил.
Я стоял поодаль и смотрел на Нину. Она увидела меня, сощурилась и как ни в чем не бывало сказала:
— Идем.
Я подошел к ней.
— Кто это тебя привез?
— Понятия не имею, — сказала она.
— Чтобы больше ты не смела садиться в машины всяких пижонов!
— Хорошо, — она взяла меня под руку. — Идем.
Она уверенно вела меня по темным коридорам мимо пустых клеток и реквизита. Запах зверей щекотал нос. Мы поравнялись с клетками, в которых сидели медведи с белыми треугольниками на груди.
— Это гризли, — сказала Нина.
— Узнаю, — ответил я, разглядывая вставшее на задние лапы чудовище. Я ему чем-то не нравился, и он утробно рычал.
Наконец мы подошли к конюшне.
Я узнал Бармалея по тому, как он заржал и забил копытами. Я испуганно подумал, что он одним рывком может вырваться из стойла. Но Бармалей только бил копытами, ржал и скалил зубы.
— Почему он скалит зубы? — спросил я.
— Улыбается, радуется, — ответила Нина и, поставив сумку, прижалась щекой к голове лошади. — Ты мой красавец! Заждался, бедненький, соскучился! — Бармалей замотал головой, и впечатление было такое, что он полез целоваться. Нина засмеялась. — Перестань, ты меня всю обмусолишь!
Но Бармалей все лез целоваться, ржал и скалил зубы.
Она вытащила из сумки пакет с бисквитным печеньем.
— Я не знал, что лошади едят бисквитное печенье. Овсяное еще куда ни шло, — сказал я.
— Это его любимое печенье. Покорми его.
Я стал кормить Бармалея. Он ел спокойно, очевидно, потому, что Нина была рядом.
— Что за порода у этой громадины? — спросил я. Лошади в других стойлах казались жеребятами в сравнении с ним. Он навострил уши и повел глазами.
— Русский тяжеловоз, — ответила Нина.
— Слушай, по-моему, он понимает, что говорят о нем.
— Он умница. Он все понимает, — сказала Нина и похлопала Бармалея.
— Какого же черта ты, умник, сбрасываешь свою хозяйку? Дать бы тебе по морде за это!
— Не надо, Сережа. Не надо с ним так разговаривать.
Бармалей отвернулся от печенья.
— Еще обижается, негодяй! На сердитых воду возят.
— Прошу тебя, Серго, не надо так.
— На, корми его сама. — Я отдал Нине пакет и отряхнул руки. — Между прочим, к прянику нужен кнут.
— Перестань, пожалуйста.
— Пожалуйста.
Я рассматривал лошадей в стойлах, когда в конюшню вошел узкобедрый чернявый парень.
— Привэт, Нина. Что так поздно сэгодня? — спросил он.
— Здравствуй, Ахмет. Задержалась. Бармалей, перестань хулиганить!
Ахмет посмотрел на меня.
— У лошадэй посторонним нэлзя, — сказал он.
Парень говорил с жутким акцентом. Казалось, язык у него одеревенел и не может касаться ни альвеол, ни нёба. Вместо «е» он произносил «э», мягкого знака вообще не существовало…
— Это журналист, Ахмет. Из газеты. Собирается писать о наездниках, — сказала Нина.
— Наездниках или наездницах? — переспросил Ахмет.
— Наездниках, — ответила Нина.
— Интересно, — сказал Ахмет. — Обо мне может написать?
— Наверно, — улыбнулась Нина.
— Тогда другое дело. Пиши, товарищ журналист. Я буду говорить, ты пиши.
— И так запомню, — сказал я.
Ахмет ходил от стойла к стойлу, осматривал лошадей и говорил.
— Что такое наездник? Самая трудная профессия в цирке. Ты готовишь лошадь, готовишь месяц, два, три, четыре, сколько можешь. Но даже сам Магомет не в силах сделать так, — чтобы наездник в работе с лошадью достиг абсолютной точности. Что главное на манеже? Ритм. А лошадь по неизвестной причине неожиданно меняет ритм. Почему меняет? Аллах его знает! Зритель не замечает этого, зато я замечаю, потому что я стою на спине лошади. Замечаю, как лечу вниз, если, конечно, не успеваю сам сменить ритм. Что нужно для наездника? Мой отец Алибек-хан отвечает: «Сработанность с лошадью, устойчивость, умение в одну секунду изменить ритм. Но лучше родиться наездником». Понятно я говорю?
— Понятно, — сказал я.
— Ахмет, на сегодня хватит, — сказала Нина. Она кончила кормить Бармалея и скребла его железной щеткой.
— Почему хватит? — спросил Ахмет.
— Хватит, хватит, — сказала Нина.
— Еще один абзац, и все, честное слово, — взмолился Ахмет.
— Ты что, всю лекцию отца выучил наизусть? — сказала Нина.
— О тебе хочу сказать, да! Отец о тебе не писал.
— Ну, говори, говори. Любопытно послушать.
— Курс, знаешь, что такое, товарищ журналист?
— Какой курс?
— Не знаешь. Такой трюк, когда наездник сильно разбегается и прыгает ногами на спину лошади.