Страница 45 из 102
И все-таки порадовало, что Бенедикт пришел, хотя был еще и не вполне трезвый. Он начал очень бодро проповедовать насчет упорствующих и коснеющих во грехе, похихикал над дикарями, рассмешил всех, успокоил… Я подумал, что хорошо бы ему остаться где-нибудь поблизости — и приказал постелить ему в соседнем закутке, где стояла низенькая кушетка и деревянные идолы. Ну, идолов-то выкинули — а Бенедикт водрузил на стену образ Всезрящего Ока, и сразу стало уютно.
Рядом с Бенедиктом эта ерунда немножко отпустила. Я расслабился, поел здешних фруктов — фрукты у них хороши, надо сказать — и улегся подремать. Хорошо бы было взять сюда женщину… ну, так… но, вроде бы, неоткуда… а оставаться одному не хотелось — и я послал за тюфяками для баронов, так что они устроились на полу этой спальни.
Мы еще поболтали перед сном. Подосадовали, что ни вина, ни девок, повспоминали, какая драка была. Стивен, все-таки, отличный фехтовальщик, просто отличный, не лучше меня, но я все равно его отметил. Зато начал потихоньку брезговать Альфонсом, которого опять потянуло на блев, когда Стивен рассказывал о чьих-то выпущенных кишках.
С чего, собственно? Кишки принадлежали язычнику, я припоминаю.
Потом совсем стемнело; когда бароны задули свечи, стало темно, как в сундуке. Я даже подумал, не стоит ли приказать оставить одну-две, но решил не оставлять. Еще вообразят сдуру, что я боюсь темноты. Будущий государь должен думать о своей репутации. Тем более, что вокруг дома стояли наши посты — кто бы прорвался?
Стивен, дубина, сразу задрых, как убитый. Альфонс крутился-вертелся, сглатывал, пыхтел — но, в конце концов, заснул и он. А я лежал в этой темноте, не мог заснуть, и в голову лезла всякая дрянь и блажь. Насчет сгоревших. Уж очень их вышло много. Все казалось, что паленым мясом несет, и от волос, и от одежды, и постель разом пропахла — а ведь купались…
Я смотрел в темноту, смотрел — и вдруг мне показалось, что я начинаю что-то слабо видеть, будто в спальне слегка посветлело. Бледный такой отсвет, как от сальной свечки. И в этом отсвете я увидел…
На самом деле, я понимаю, как это прозвучит, дамы и господа. Но это вовсе не бред. Я увидел Жерара. Мертвого. Он стоял прямо надо мной и пялился мне в лицо своими вытаращенными глазищами, мутными, как у снулой рыбины.
Я зажмурился, потряс головой — и тут почувствовал, как потянуло другим запахом. Крови, блевотины и разрытой земли. Здешней, красной, в которую мы их всех закопали.
Он был настоящий, этот мертвяк! Эта тварь, которая разрыла свою яму и вылезла! Чтобы попытаться перепугать своего сюзерена! Сволочь!
Я рявкнул: "Убирайся вон!" — и швырнул в него подушкой. Думал, подушка пролетит насквозь, как через привидение — а она ударилась об его тело и плюхнулась на пол. Жерар даже не шевельнулся, зато Альфонс подскочил, как ужаленный, шарахнулся, закашлялся и схватил себя за горло — только без ужина ему блевануть оказалось нечем. Стивен, у которого ума всегда было меньше, зато храбрости и здравого смысла побольше, выскочил в соседнюю комнату — будить брата Бенедикта.
А Жерар стоял, не шевелясь, скалился, таращился — и вдруг оказался на ладонь ближе ко мне. Не двигая ногами. Я совершенно непроизвольно отодвинулся к стене — от Жерара несло такой могилой, что просто нестерпимо было приближаться.
И этот истеричный сопляк Альфонс все чиркал и чиркал кресалом, чтобы зажечь свечу, а свеча и не думала зажигаться.
Бенедикт вломился в комнату с горящей свечой, Священным Писанием и парой солдат. Как вломились — так и замерли на пороге. У Бенедикта челюсть отвисла и затряслась, а волкодавы попятились — детки перепуганные. Меня заколотило от ярости.
— Брат Бенедикт, — говорю, — ад разрази! Уберите отсюда мертвеца, в конце концов! Сколько можно сопли сосать?! Вы его отпевали или нет?
А Бенедикт посмотрел на меня беспомощно, как девушка на расстегнутую ширинку, и промямлил:
— Ва-ваше высочество! Я же не экзорцист! А в тело же вселились демоны, это же очевидно!
И никто из них даже не подумал приблизиться к Жерару. А Жерар пялился на меня, как Страшный Суд. Молча. Чуть-чуть покачиваясь, как пьяный.
— Бенедикт, — говорю, — мне наплевать. Уберите труп, а то я за себя не ручаюсь. Вы духовник или нет?
Он вздохнул, обреченно так, и запел. Волкодавы и бароны дружно подули через левое плечо и полезли за ладанками. Только Жерар даже не шевельнулся. Теперь и меня начало тошнить — мертвечиной воняло нестерпимо.
Стивен выбил стекло в окошке, поглядел на меня виновато и говорит:
— Воздух спертый, ваше высочество.
А этой мертвой сволочи, Жерару, и на сквозняк, и на толпу, и на Бенедикта с его молитвами было очевидно плевать. Волкодавы переглянулись, и один сказал громким шепотом:
— А если все встанут? Человек пятнадцать потеряли…
Вот только этих разговорчиков мне не хватало!
Я ему сказал ласково:
— Если хоть кто-нибудь об этом узнает, я всех, кто в этой комнате присутствовал, прикажу повесить. За ноги. А внизу костер развести.
Они заткнулись. Тихо стало, слышно, как на улице сверчок трещит, как Бенедикт бормочет и как у Альфонса зубы лязгают. А мне от злости было совершенно не страшно.
— Ну вот что, святой брат, — говорю. — Если вы труп уложить не можете, тогда я сам пошел отсюда. Развлекайтесь с ним хоть до рассвета, а мне спать хочется.
Обошел Жерара и вышел. Слышу, за спиной все замолкли. Обернулся.
Жерар, эта дохлая тварь, эта падаль нечестивая, тащился за мной! Еле ноги тянул, припадал на бок, изо рта потекла какая-то дрянь — но не отставал. Волокся ровно в двух шагах от меня.
И вонял.
Я сел на койку Бенедикта — и труп остановился, пялясь на меня. Пламень адов! Я сжал кулаки — очень хотелось врезать Бенедикту по морде, наотмашь. Он отпевал, святой человек! Он — духовник или кто?! Это же не демон, не адская тварь, не чудовище! Просто беспокойный труп! Мой бывший вассал, зараза! Кругом языческие земли, кругом бесовщина! Тут же может быть все, что угодно — мы завтра начинаем поход вглубь Асурии. И первый же беспокойный мертвяк вызывает суету, мельтешню и нездоровые настроения!
А если бы демон?! Вот если бы вправду демон?! Что бы Бенедикт запел тогда?! Впервые за все время, которое он мой духовник, я всерьез на него разозлился. Чем пить, лучше бы Писание почитал лишний раз!
Бенедикт стоял за спиной мертвяка, гнусил, трясся, потел; Стивен вытащил саблю, но не осмеливался потыкать труп ее острием, а так — помавал в воздухе рядом с Жераровой спиной. Альфонс прислонился к косяку, зеленый, очень похожий миной на Жерара. А я вдруг понял, что этот труп так и будет за мной таскаться — вот тут и стало пронзительно жутко.
Нестерпимо.
Господи, Владыка милостивый, спаси нас всех от погибели душ!
Весь этот бесконечный и ужасный день я просидел взаперти.
Кладовка, в которой меня заперли, имела единственное крохотное оконце под самым потолком, откуда, подобно как бы обструганному бруску из желтого теплого дерева, падал косой поток света. Вещи вытащили грабители, забыв лишь затертый до сальности старый матрас и обронив круглый точеный футляр с палочками сандалового курения. Я держал этот футляр в руках и вдыхал сладкий сандаловый запах, потому что иначе мне все мерещился невыносимый смрад горящего мяса. Мал был сад вокруг этого дома — и звуки, доносящиеся снаружи, резали меня, словно раскаленные ножи.
В особенности ужасны были вопли женщины, исторгнувшей из груди страшные проклятия перед тем, как умереть от рук насильников — и захлебнувшийся плач младенца. Я лежал на матрасе, зажимая уши — и слышал, а молитвы не утешали и не смягчали души моей. Я не создан Господом для войны, я ненавижу войну, я ненавижу зло! Я чувствовал безнадежную тоску — и в смятении сердечном упрекал моего Господа за попущение убийцам, забыв обо всем, во что истово верил ранее. Господь зрит, не вмешиваясь — а воздаяние не от мира сего, вспоминал я, но и святые слова не утешали отчаяния.