Паутина удачи

В тонкую дверь постучал Вася. Не дожидаясь ответа, скользнул внутрь, сел к столу, выложив на него три крупные картофелины – заказ на новые драники, полагаю, – и увидел банку. Косясь на нее, принял тарелку.

– Рена, что творится, не представляешь, – сказал он. – Тетя Лена ночью баб собрала и велела им самим решить, чем считать вчерашнее, глупостью или преступлением. Эти две негодяйки признались, что хотели тебя с поезда скинуть. Ужас, все просто за головы хватаются. Алесю мне не жаль, она ненормальная. Тонька же просто дуреха, понимаешь? Ей уже пятнадцать, а ну как сдадут в полицию…

Судя по всему, он повторил слова тех взрослых, которых успел выслушать и подслушать, да еще и от себя добавил. Мне новости не понравились, «полиция» – слово плохое. У нас в поезде потяни за одну нитку – такое вытащишь… Все знают. Так живем. Люди здесь собрались самые случайные, ктото в бегах, иные из деревни ушли, от голода спасались. Папа вон проклят. Михаил Семенович сослан за долги. Ремпоезд – этим все сказано. Впрочем, и Тоня с Алесей хороши. Есть ведь неписаное правило, призванное ограничить буйство. Нельзя доводить дело до большой крови. И еще не принято драться вот так, тайком подкараулив да еще вдвоем на одну, с шилом…

По доскам коридора застучали шаги. Мама и еще ктото. Ленину походку я всегда отличу от других. Она легкая, быстрая и в ней слышится отзвук танца. Мне бы так научиться ходить!

Мама вошла и села, следом протиснулись мои обидчицы и их матери.

– Ну! – весело и зло велела Лена.

– Рена, – всхлипнула Тоня изпод тряпки, закрывающей половину лица. – Как решишь, так и будет. Виноваты кругом и сознаемся. Я у тяти самогона добыла, мы для смелости и хлебнули. Ну потом уж плохо соображали, что делается. Сдуру удумали невесть что.

– Ренка, или мы их в полицию, или попростому, весь поезд мыть, – сообщила мама. – Понятно?

– Пусть моют, – охотно согласилась я. И мстительно добавила: – Особенно Алесенька. Весь паровоз и тендер – это для нее.

– Тряпку в руки – и айда умнеть, – неожиданно поддержала меня мама Алеси. – Ишь моду взяла, шилом в людей тыкать! Я бы не простила. Сколько мы с тобой, Ленка, воюем, а ведь все у нас потом ладно и спокойно. Без гнилоты.

С тем они и ушли. А мне досталась вся штопка, накопившаяся за последнее время. Оно и понятно: поезд идет без остановок. Поэтому в самый раз делать дела, до которых в иное время руки не доходят. Санина команда до ночи самозабвенно сравнивала банки и делила добытое у помощника Михаила Семеновича. Свечные огарки, пара оловянных солдатиков, старинное огниво, красивые медные пуговицы, яркие стеклянные шарики непонятного назначения – чего там только не было… Дня не хватило, и Саня отпросился к Ваське на всю ночь, чтобы продолжить учет ценностей. Так что я спала одна, покоролевски, на широченном лежаке, при двух одеялах и паре подушек.

Утром меня разбудил папа. Он сидел на краю постели и задумчиво щурился.

– Рассказывай, – велел он коротко и уверенно.

Папа точно знает, когда происходит нечто странное, и умеет слушать. Само собой, он первый догадался, что без нового умения я бы никогда не вывернулась из эдакой неприятности. Выслушав про темные пятна и светлые участки, про то, как я видела удачу с открытыми глазами, он кивнул, словно иного ответа и не ждал.

– Через тени теперь не переступаешь?

– Да нужны они мне!

– Вот и славно, – сразу успокоился он. – Если станешь всю жизнь за удачей бегать, неизбежно превратишься в полнейшее ничтожество. Бояться грозы – удел слабых.

– А что больше – страх или храбрость?

Я даже зажмурилась. Давно мы с ним не играли в эту нашу игру – вопросы без простых ответов. Разучилась я спрашивать, что ли? Да вроде нет.

– Страх гораздо больше, – охотно отозвался отец. – Он огромный, он может, как ночь, погасить весь свет. И он для всех, единый и тяжкий, а вот храбрость мала и легка, потому что у каждого она своя, посильная ему одному.

– И что же делать, если совсем страшно?

– Но ты ведь вернулась в тот тамбур, – хитро усмехнулся Король. – Это очень помоему сделано, дочь. Если боишься, надо себя наизнанку выворачивать, а от страха не бежать. Впрочем, и головы не терять. Прости, пора мне. Три часа отдохнул – и снова к деду. Для тебя есть поручение, с тем и заглянул. Важное!

Голос отца сошел до тихого шепота. Он нагнулся к самому моему уху и еще раз прислушался, нет ли кого поблизости.

– Приглядывай за удачей впереди. Чую я, маги там невесть что натворили. Как бы бедой не обернулось. Например, мы с дедом оба будем видеть путь, а его на самом деле и нет, весь подмыт. Называется «полная иллюзия», для создания на большой площади требуется минимум три псимага высокого класса. – Отец потер лоб, явно удивляясь, откуда в голове взялось только что сказанное. – Маловероятно троих тут застать, но на душе у меня гадко. И чутью своему я верю.

Он встал и быстро ушел, не дав мне времени даже отозваться. Пока я одевалась и причесывалась, пока завтракала и мыла посуду, от паровоза добрался бледный, осунувшийся и какойто совсем старый дед Корней. Наспех поел и лег, прямо свалился на кровать.

– Тяжело, – признал он, пока я стаскивала с его ног сапоги и накрывала одеялом. Вздохнув, дед добавил без обычной задиристости, уже сонно: – Король молодец. Спокойно отоспаться могу, дело он, паразит, знает.

Интересно, это он у Ленки нашей научился из слова «паразит» похвалу делать? Или она переняла отцову манеру?..

Я снова мыла посуду и лениво гадала. На более серьезные размышления не было сил. Отец велел смотреть за удачей, и я старалась. Получалось нечто странное. Словно далекая темная гроза стояла на месте, а мы шли к ней, подбираясь все ближе. Широкие тени прокатывались через пути тяжелыми волнами. Густая, как студеный снег вьюжной ночи, темная удача летела зло и стремительно, подгоняя волны. Она пронизывала наш поезд, не замечая его и не тратя себя на нас, ничтожных. Разве что у когото печка угасла или молоток на ногу упал – в общем, мелочи.

«Букаш» загудел, стравливая пар и требуя притормозить у толкающего нас второго паровоза. Тот отозвался охотно и звучно. А ведь прав Саня: так умеет петь только «Зеленая стрела». Неужели все настолько плохо, что нам выделили наилучший паровоз? Поезд заскрипел, притормаживая. Сейчас помощники машинистов выглядывают в обе стороны, вывешиваются, пытаясь рассмотреть, не загорелись ли буксы. Опять тормозим, сильно мы сбросили ход. Состав шевельнулся, проходя стрелку. Тарелка вывернулась изпод пальцев и звонко разбилась об пол. Туча темной удачи, которую я недавно сочла далекой и неопасной для нас, теперь стояла впереди, прямо по курсу. Огромная, беспросветная, скрученная в тугую спираль, находящаяся в непрерывном внутреннем движении и в поиске жертвы. Кто мог так ею управлять? Вот выбросила вперед плеть тьмы, и другую, и третью. Не взглянув на осколки тарелки, я хрустнула по ним ботинком, подбежала к двери вагона и высунулась наружу. Впереди, что и без всякого везения видно, клубилась бешеная, чернильнолиловая гроза. Мы шли прямо в нее, пока еще подсвеченные солнцем, быстро тонущим в мареве ближних облаков.

Мне казалось, что внутри грозы натянут канат, который хрустит от напряжения, готовый лопнуть. Кто бы ни управлял тьмой, он предельно утомлен, вотвот утратит контроль. Тогда эта клякса вполнеба станет просто облаком. Концентрированное невезение осядет темными промоинами на путях, упадет на лес ударами шквала – и сгинет, растворится в обычной дурной погоде…

Солнце в последний раз попыталось вырваться, полоснуло лучами по тучам, разрезая узкий прогал, и сгинуло. Сразу стало темнее и мрачнее. Я все стояла и смотрела вперед. Видела, когда «канат» лопнул, ощутила, как единая туча останавливается и начинает распадаться на мелкие весенние грозы. Мама подошла, поймала меня за плечо, заставив шагнуть в вагон, и плотно прикрыла дверь.

– Ты больше часа тут стоишь, – пояснила она. – Я уже тарелку выбросила, пол подмела, заодно тебя отругала и простила. Пошли шиповник пить. Что тебе доступно, ты и оттуда углядишь, не донимай себя попусту.