Плачь, Маргарита

Мужчины в это время занимались делами. По всему дому трещали телефоны, маячили адъютанты Геринга, которые, пока шеф работал, не решались сбежать на пляж или покататься на велосипедах.

Поразительно было, как легко двое мужчин делили лукавую любовницу. Геринг казался совершенно довольным — ни одного косого взгляда или тени неприязни по отношению к Мартину, который будто бы тоже несколько расслабился и последние два дня даже стал появляться на теннисном корте, причем выигрывал у Эльзы сет за сетом.

«Затишье перед бурей» — так охарактеризовал ситуацию в оберзальцбергской резиденции вечером 19 августа Геринг, и он знал, что говорил.

21 августа возвратился из своей поездки Гесс, двадцать второго ждали фюрера. В Берлине проблему решили — блондины Гиммлера (СС — Охранные отряды — вооруженные элитные формирования НСДАП, их начали формировать с 1923 года в качестве личной охраны фюрера в составе Штурмовых отрядов — СА, С 1929 по 1932 год под руководством Гиммлера численность СС выросла с 280 человек до 30 тысяч, в начале 30-х годов СС начинают играть все более важную роль противовеса стихийно растущим и плохо управляемым штурмовым отрядам Эрнеста Рема) загнали бунтарей в казармы и убедили сдаться. Их командира фон Пфеффера фюрер сместил, себя объявил командующим силами СА, а Рема — начальником штаба.

Не так легко дела шли у Гесса. Он вернулся в Бергхоф двадцатого днем таким раздраженным, что даже его любимая Берта поджала хвост.

Когда Рудольф был зол, он молчал. Это знали все, и никто, конечно, его ни о чем не расспрашивал. Только Елена поинтересовалась, какая в Праге погода, поскольку он и там успел побывать.

— Такая же мерзкая, как все остальное, — был ответ.

Эльза знала, что мужа в конце концов прорвет и он выскажется. Обычно он делал это только при ней, за плотно закрытыми дверями, поэтому в партии его считали образцом истинно арийской сдержанности. Когда она вошла в спальню, он ходил полураздетый и уже совершенно готов был взорваться.

В Вене ему все удалось — прошли намеченные собрания, были получены субсидии под местную нацистскую газету, но в Праге…

— Никогда не встречал столько трусов в одном месте! — негодовал он на тамошних, напуганных его напором наци. — Но я им сказал, что они не того боятся и что когда мы придем…

— Кто «мы», Руди?

— Не задавай пустых вопросов! — накинулся он и на нее. — Ноги моей не будет больше в этой гнилой стране! Ей вообще нечего делать рядом с Германией!

— Видимо, не всегда можно навязать другим свои… — начала было Эльза, и он снова рассвирепел.

— Видимо, ты забыла, что такое Германия! Посмотри на карту! Клок лоскутного одеяла, плевок в озере! Когда планы фюрера осуществятся и наши армии двинутся на восток, когда в каждом государстве протухшей Европы их встретят преданные исторической родине толпы под свастикой, вы… вы оцените то, что я делаю сейчас! Неужели ты не понимаешь, что без опорных баз нам не пройти европейского болота?! Мы попросту увязнем в нем! — Он походил по спальне, потом тряхнул головой, обнял жену и поцеловал. — Прости. До сих пор стоят в глазах эти жалкие трусливые физиономии. Лучше скажи, как дома дела. Адольф звонил? Бормана не съели?

— Адольф звонит каждый день. И всегда просит тебя не будить. А Борманом кто угодно подавится.

Он улыбнулся.

— Ты говорила с Ангеликой? Завтра Адольф вернется. Я должен знать.

В ответ она напомнила, что он собирался принять ванну и что Геринг ждет их к ужину.

— Хорошо, — согласился муж. — После поговорим.

По всей вероятности, Геринг что-то собрался обсудить с Гессом, поскольку в столовой зале он встретил их один. Наблюдательная Эльза едва сдержала улыбку, увидев Германа одетым в историческую коричневую рубашку образца мировой войны из той самой партии, что была закуплена Ремом еще в 1924 году в Австрии, и двумя значками на груди — свастикой участника путча 1923 года и «орлом» Нюрнбергского митинга 1929 года.

Партийные остряки недаром окрестили Геринга «костюмером» — переодевания были для него своего рода языком, орудием, при помощи которого он настраивал себя и собеседника на нужный ему тон.

Гесс знал Геринга с 1919 года, когда они служили в одном авиаполку и Геринг был его командиром. «Костюмных ролей» Германа он никогда не одобрял, однако коричневая рубашка была его любимой одеждой. Кстати, фрау Брукманн, одна из первых поклонниц и покровительниц наци, утверждала, что этот цвет удивительно идет к его зеленым глазам. Сам Гесс явился в обычном костюме и светлом галстуке, так что при виде Геринга почувствовал, как настроение улучшилось.

— Приветствую «старого бойца», решившего вдруг вспомнить об этом, — не удержался он от маленькой колкости.

— Есть вещи, которые у нас в крови, старина. О них не помнишь постоянно, но и не забываешь никогда, как о собственном сердце, — улыбнулся Геринг. — Что будем пить: коньяк, шампанское?

— И по какому поводу? — спросила Эльза.

— По поводу заката, вашей улыбки, возвращения фюрера, венских товарищей… Неужели мы не найдем повода?

— Выпьем за мюнхенскую полицию, — усмехнулся Гесс.

— Ты и в полиции успел побывать? — удивился Геринг. — И что там?

— Пришлось соврать, что я выполнял рекламный полет. Там есть один сыщик, Генрих Мюллер. Он уже оказывал нам услуги… Так вот, он привез художника в авиаклуб, тот быстро намалевал на крыльях моего аэроплана — «Фелькишер беобахтер». Одним словом, я пробыл в Мюнхене не более двух часов.

— И ты, конечно, хочешь предложить этому Мюллеру поменять работу? — несколько озабоченно спросил Геринг.

— Почему нет? Думаю, он давно готов и ждет случая.

— Новые люди — конечно, неизбежность, но… Не чересчур ли активно они сразу начинают работать локтями?

Ради этого разговора Геринг лишил себя общества соблазнительной Елены и потому был энергичен.

Гесс перестал жевать и недовольно прищурился. До него уже доходили слухи о недовольстве «старых бойцов» его неразборчивостью в выборе новых людей, которым он открывал доступ к фюреру. Если бы кто-нибудь решился высказать это Рудольфу в лицо, он сумел бы доказать, что как раз очень разборчив и поэтому ветераны-импотенты остаются за бортом, а всю тяжесть набирающего обороты движения несут на себе новички, у которых нет ветеранских значков, зато есть смекалка и преданность.

— Кого и к кому ты ревнуешь, Герман? Фюрера к делу или дело к фюреру? — прямо спросил он. — Новые люди делают дело!

«Это твоя вечная демагогия, — мысленно возразил Геринг. — Ну погоди, я тебе кое-что покажу».

— Ревнуешь того, кого любишь сильнее, не правда ли? — улыбнулся он Эльзе, которая приучила, себя не включаться в мужские прения и потому имела возможность не соглашаться, но и не возражать.

— Вспомни, как ты косился на Бормана, — заметил Гесс. — А теперь ты его оценил?

— Все же я не желал бы видеть его возле фюрера. И надеюсь со временем тебя кое в чем убедить. А для начала взгляни-ка вот на этот любопытный документ. Он касается другого твоего протеже, Гиммлера. — Геринг достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок. — Хоть он и попал ко мне случайно, я в таких случайностях вижу своего рода перст судьбы.

Гесс развернул листок, положил рядом с тарелкой и начал разглядывать. Эльза, сидевшая напротив, видела, как меняется выражение его лица — сначала на нем появилось недоумение, его сменил интерес, потом Рудольф засмеялся.

— Что, каков? — тоже улыбнулся Геринг.

Документ и в самом деле был любопытнейший. Внешне он представлял собою схему из соединенных линиями четырехугольников, в каждом из которых значилось конкретное имя и звание. Вверху стоял фюрер. Ниже, соединенный с ним прямой линией, — обергруппенфюрер СС Рудольф Гесс. Еще ниже, соединенный линиями с обоими, — сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Под ним в одну цепочку вытянулись четыре прямоугольника — Геринг, Геббельс, Лей и… Борман, группенфюреры. Наконец, в самом низу ступенчато расположились Кепплер, фон Ширах-младший, Франк, Эссер, Розенберг и Дарре.