Плачь, Маргарита

— Какой позор! Как я буду глядеть в глаза Карлу?! Немедленно уезжаем! — скомандовал он Ангелике.

— А я-то при чем?! — возмутилась та. — Вот интересно!

— Я сказал! — рявкнул было дядюшка, но схватился за голову.

На сегодняшнее утро у Адольфа, Штрассера, Рема, Гесса и Лея был назначен открытый партийный прием в специально арендованном обширном помещении на Вильгельмштрассе, который уже начался — в одиннадцать часов. Фюрер не мог ехать — у него раскалывалась голова. Он ощущал такую слабость, что и рассердиться как следует оказался не в состоянии. Что касается Гесса, тот даже подняться не мог и жаловался, что его качает, как на корабле во время шторма. Однако во втором часу Гитлер все-таки уехал.

Прием был назначен месяц назад. Подобные мероприятия партия проводила с большой помпой, и срывы не допускались. Гесс в это время лежал по уши в горячей воде и недоумевал, как такое могло с ними вчера приключиться. Был обычный банкет со старыми вояками из тех, где Адольф всегда много говорил, а если и выпивал, то бокал шампанского, после чего ставил перед собой бутылку минеральной и — баста! Что на него вчера нашло?

Рудольф помнил, как это началось. Закончив очередную тираду, фюрер сел на место под восторженные крики и рукоплескания, вдруг взял бутылку коньяка и налил себе полный бокал для шампанского. Выпив его залпом, он через минуту снова поднялся и заговорил о фронтовом братстве, о мужской дружбе, «пронесенной сердцами сквозь десять лет испытаний», и о самих испытаниях. Потом снова сел и опять налил полный бокал себе и такой же — сидящему рядом Гессу Пришлось выпить. И началось…

Фюрер поднимался и говорил, приводя всех в экстаз, потом садился и пил бокал за бокалом, точно капризный юнец, не понимающий, к чему это приведет.

К ним подсел Лей, тихо спросил Гесса, что происходит. Но Гитлер услышал и сам что-то ответил ему, что-то такое, чего Рудольф никак не мог вспомнить, но что вспомнить следовало, причем слово в слово, чтобы понять… У него от напряжения начал болеть затылок, боль все усиливалась, и он никак не мог поймать ту ускользающую фразу, которую произнес Гитлер и которая должна была все объяснить.

Когда он вышел из ванной, его все еще покачивало, затылок болел так, что до него невозможно было дотронуться, однако нужно было ехать невзирая ни на что, и он попросил Эльзу достать форму. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало и удивился: ни малейшего намека на отвратительное состояние — прекрасный цвет лица, как после лыжной пробежки по морозу, в глазах здоровый боевой дух.

Партийный прием был в самом разгаре. Вожди общались с делегациями партийцев, журналистами, всевозможными наблюдателями от оппозиционных партий, госчиновниками и представителями «денежных мешков»; кое-кто из них не поленился приехать лично — в частности, Тиссен и Шахт. Оба появились тоже около трех часов дня; их великолепные шестиместные «мерседесы» подъехали одновременно с автомобилем Гесса, который вылез из машины и, на правах хозяина любезно пригласив гостей пройти, подумал, что столпившимся у подъезда нищим берлинцам, должно быть, непонятно, чем отличаются друг от друга эти люди, ездящие в одинаковых машинах.

«Больше в «мерседес» не сяду, — твердо сказал он себе, — и другим нужно запретить. Пусть ездит только фюрер. А нам всем следует пересесть… ну, хотя бы на «форды». Он размечтался, как хорошо было бы со временем всех членов партии пересадить на одинаковые автомобили, и рядовых, и руководителей, причем на собственные, немецкие машины… С этой мыслью он вошел в зал, а поскольку мысли в его больной голове зарождались медленно и вяло, то эту он и высказал Лею, который первым встретил его с озабоченным выражением лица.

— Какая нелегкая тебя принесла? — процедил тот сквозь зубы. — О чем Эльза думает? Ты в зеркало на себя смотрел?

— Разве я плохо выгляжу? — удивился Рудольф. — А мне показалось…

— Да ты хорош как никогда! Только, мой милый, это оттого, что у тебя вся кровь к голове прилила, и затылок сейчас треснет.

— У тебя так бывает?

— Бывало… — усмехнулся Лей. — Вот что, пойдем-ка я тебя отведу на «ответственный партийный участок» и всех предупрежу, чтоб не дергали. Там у меня уже сидит одна жертва невинная: во-первых, по-немецки не понимает, во-вторых, очень ценный товарищ. Ты с ней побеседуешь, пока не полегчает.

Лей быстро провел его вдоль стены к одиноко сидящей за колонной яркой блондинке, возле которой крутилось несколько человек, однако девушка предпочитала оставаться в гордом одиночестве.

— Ты хотела наблюдать наших звезд, Юнити? Вот, позволь тебе представить одну из ярчайших, — произнес по-английски Роберт Лей, сразу отступив за Рудольфа, который, щелкнув каблуками, любезно поклонился.

Девушка протянула руку.

— Юнити Валькирия, — представилась она весело, сразу перечеркнув впечатление от своего «островного» аристократизма.

— Рудольф Ричард, — в тон ей отвечал Гесс.

— Я вас узнала, — сказала она. — Я слышала вашу речь в Нюрнберге. К сожалению, немецкий язык для меня почти непостижим.

— А все остальное у нас?

— Все остальное для меня естественно. Я сама думаю и чувствую, как вы. Я национал-социалистка.

— До подлинного национал-социализма в Германии еще далеко. Вы не боитесь путешествовать одна?

— Раньше я приезжала в Германию с отцом. Я впервые здесь одна. Мой муж американец. А вы родом из Ирландии?

— Из Северной Баварии.

— У вас внешность ирландца, а произношение оксфордское. Вы учились у нас?

— К сожалению, я никогда не был в Англии. Я родился в Александрии.

— Ах вот что! Вы выросли среди англичан? Говорят, что немцы с чужбины — немцы не до конца!

— Кто говорит такое?

— Бобби. Но он не имел в виду вас! Вообще, не станем его осуждать! Он мне очень нравится! А вам?

— Роберт мой друг.

— Среда тех, кто здесь присутствует, у вас есть еще друзья? Покажите мне их, пожалуйста.

— Эрнст Ганфштенгль, он беседует с президентом Рейхсбанка, слева от центрального окна. А слева от вас и справа от фюрера, за круглым столиком, — Эрнст Рем.

— А фюрер? Мне говорили — вы единственный, кого он слушает и кому доверяет…

— Вас неверно информировали. Фюрер доверяет многим из нас. Я постараюсь объяснить вам, миссис…

— Митфорд. Можно просто Юнити.

— Я постараюсь объяснить вам, Юнити, то, без чего вы едва ли сумеете понять самую душу движения. Как бы ни относился ко мне фюрер, я, как и любой другой, — всего лишь один из многих. Фюрер же для всех нас и для каждого в отдельности — единственный!

— Что ж, пусть, если вам так нравится! — усмехнулась она. — Только почему-то исключительно на вас одного он постоянно глядит каждые полминуты.

— Вы давно знакомы с Робертом? — спросил Рудольф, чтобы переменить тему.

Фюрер еще полчаса назад поинтересовался, с кем это разболтался Гесс.

— Самому любопытно, — отвечал Рем. — Лей привел роскошную бабу, три часа клацал вокруг нее зубами, никого не подпуская, потом подсадил к ней Рудольфа. Дочь барона Редсдей-ла, замужем за американцем. Больше ничего не знаю.

При приближении вождя наци Митфорд тоже встала.

— Мой фюрер, позвольте представить вам миссис Митфорд, нашу гостью и большого друга движения, — произнес Гесс.

Гитлер любезно поклонился, не отрывая от Юнити глаз. Она казалась зачарованной его взглядом, длившимся дольше, чем полагается по правилам приличия, и лишь почти минуту спустя протянула руку.

Гитлер неожиданно поцеловал ее руку. Окружающие были шокированы: до сих пор фюрера видели целующим руки лишь двум дамам — жене любимого друга Эльзе Гесс и Винфрид Вагнер, невестке покойного Рихарда Вагнера, его кумира. Митфорд выглядела совершенно очарованной. Гитлер спросил, бывала ли она уже в Берлине. Гесс перевел. Они обменялись еще парою незначительных реплик. Гитлер пригласил гостью в Мюнхен на готовящееся официальное открытие главной партийной штаб-квартиры, так называемого Коричневого Дома. Вокруг них как-то сам собою образовался небольшой, но плотный кружок, в котором обрисовался, в частности, Геринг, любезно вставивший в перевод Гесса какую-то пропущенную им фразу. Гесс тут же передал ему свои переводческие функции и, потихоньку пятясь как рак, выбрался из кружка. Тут его поджидал Лей, подмигнувший лукаво.