Плачь, Маргарита

— Если для тебя это красная тряпка, Эрнст, то разберись прежде с самим собой.

— Я так и сделаю, — буркнул Ганфштенгль.

— Вернемся к нашим баранам, — предложил невозмутимый Геринг, ясно видевший напряжение Гитлера. — Мой фюрер, сегодня, как мы и планировали, я должен подвергнуть стилистической корректировке некоторые пункты программы, которые следует передать в печать — в частности, и через наше зарубежное агентство. Итак?

Гитлер кивнул. Геринг начал излагать. Стилистическую правку вносили Геббельс и Розенберг. Гесс и Лей молчали. Потому, должно быть, дело продвигалось быстро.

— Голова болит до тошноты, — пожаловался Гесс перед поздним ужином. — Я, пожалуй, пойду спать.

— Может быть, прогуляемся? — предложил Гитлер. — Дождь перестал.

Они не свернули на тропинку, ведущую в сосновую рощицу, а пошли вниз по склону. Терпкий смолистый дух доносился и сюда. Сквозь прореху на небе подмигивала одинокая звезда.

Адольф молчал, поглядывая на друга, который кутался в теплый плащ. Он хотел уже предложить вернуться, как вдруг Гесс прервал молчание:

— Почему ты допускаешь эти пингвиньи базары?

— Меня и так упрекают, что я один не закрываю рта, — усмехнулся Гитлер.

— Необходим четкий регламент. Позволь, я этим займусь.

Они спустились немного по холму туда, где расчищали участок для сада, вместо которого пока торчало три десятка хворостин. Берта унеслась еще ниже и исчезла, слышно было только ее довольное фырканье.

— Что она там? — поинтересовался Адольф.

— Да натирается какой-нибудь дрянью. Берта, ко мне! — позвал Гесс. — Берта! Купаться!

Через несколько секунд из темноты показалась овчарка — она ползла на брюхе и поскуливала.

— Что это с ней? — испугался за любимицу Адольф.

— А это она мыться не любит. Эльза, если унюхает что-нибудь, сразу берется ее мыть своими эссенциями. Ладно, девочка, гулять! Мы никому не скажем.

Берта снова унеслась в темноту.

— Эльза тебе не говорила, согласилась она взять с собой Ангелику? — спросил Адольф.

— Куда? Ах, это… Не знаю. Я спрошу.

— Руди, а почему ты… меня никогда не спросишь… — Он запнулся, но Рудольф понял:

— Я не считал себя вправе.

— Какое право?! Я бы мог спросить тебя о чем угодно.

— Я прочитал твою записку… Неужели так серьезно?

— Что? Наши ссоры или мои чувства?

— Я бы не спрашивал о ссорах, если бы не догадывался о чувствах.

— Это какое-то безумие… Почему ты не спросишь, что я собираюсь делать с ним?

— Что ты собираешься делать с ним?

— А что ты посоветуешь?

— Адольф, разве можно…

— Можно, можно, черт подери! Если я сам решить не в состоянии! А результат, как ты его назвал, — пингвиньи базары!

— Но чего ты сам хочешь?

— Хочу, чтоб была моею! Хочу жениться на ней. Вспомни всех дур, которые ко мне липли! В первый раз хочу жениться! Хочу. — Он тяжело дышал, ожидая ответа.

Прошла минута, еще…

— Что же ты молчишь? Гесс сильно потер виски.

— Я не знаю, чего ты ждешь от меня…

— Нет, знаешь! — Адольф внезапно так стиснул его локоть, что тот едва терпел боль. — Говори!

— Ты… не можешь жениться на ней. Гитлер опустил руки. Дыхание его прерывалось, лицо взмокло от пота.

— Почему?

— Вы родственники. Это повредило бы… в глазах…

Гесс чувствовал, что его опять начинает му-тить. В какой-то миг он едва не крикнул: «Не слушай меня! Не слушай никого! Делай как знаешь!». Но не крикнул, молча смотрел себе под ноги. Теперь озноб бил обоих — одного от резкой боли в висках, другого от мокрой травы, холодного ветра, темноты вокруг.

Они повернули назад. Как легко было спускаться и как тяжело давался каждый шаг назад, вверх по холму! Уже у веранды Адольф присел на ступеньку и, обхватив голову подбежавшей Берты, стал смотреть в немигающие собачьи глаза.

— Руди, я давно хотел тебя спросить. Почему тогда, в двадцать четвертом, ты ко мне вернулся? Я ведь стал ничем, меня вычеркнули. Почему ты снова поверил?

— Я поверил раз и навсегда, и это случилось не тогда. — Гесс сел рядом и достал сигареты. — Я закурю, ничего?

Адольф поглядел на него, точно не понимая.

— А если бы сейчас — снова с нуля? Ты остался бы со мною?

— Конечно. И не я один. А это значит — уже не с нуля. Как и в двадцать четвертом.

— Нет, не то. Я про другое. Если бы я остался совсем один… Просто голый болван на необитаемом острове?..

— Построили бы плот и добрались куда-нибудь.

— А если бы я стал тонуть и потащил тебя за собою?

— Я отлично плаваю. Мы справились бы.

— И все-таки — почему?

— Да потому! — Гесс рассердился. Чувства друга к Ангел икс были понятны ему и вызывали ответную боль, но все эти аллегории с тонущими болванами… Что на него находит? В любви мне ему объясняться, что ли? Он не видел, что Адольф улыбается. Гесс не понял бы этой улыбки, и если б заметил, то рассердился бы окончательно.

Они вернулись в дом и сразу прошли наверх, минуя гостиную, где в этот час расположилось досужее общество. Туда забежала Берта, оповестив о возвращении с прогулки хозяина, и Эльза, извинившись, поднялась в спальню. Она была еще сердита на мужа и ждала объяснений, но он, казалось, уже обо всем забыл. Он даже не повернулся к ней, а продолжал стоять спиною, упершись руками в подоконник.

— Если я тебе не нужна, я вернусь в гостиную, — сказала она.

— Эльза, я хотел спросить… Если со мной что-нибудь случится, ты не уйдешь от меня?

У нее в первый момент округлились глаза, потом закипело возмущение. Ну что это, в самом деле? Как можно задавать такие вопросы? Но она вспомнила, что он вернулся после прогулки с Адольфом, и кто знает, о чем они говорили.

— Я не уйду, — отвечала она сдержанно. — А в каком случае ты бы ушла? Просто черт знает что такое.

— Только если бы ты прогнал меня. Возможно, у меня хватило бы гордости.

Он молчал.

— Хотя, возможно, и тогда я бы осталась. Он наконец повернулся и посмотрел ей в глаза.

— Руди, если допрос окончен, я пойду. Роберт опять пьян, а Гели взяла с него слово, что он научит ее стрелять в темноту.

— Ты что, решила ее удочерить?

В шумной гостиной царствовала Елена в окружении шести мужчин. Пуци дразнил жену откровенным флиртом с хорошенькою Евой, которая своей молодостью заняла здесь больше места, чем ей полагалось; к тому же девушка оказалась наделена способностью к мимикрии, и их оживленный разговор привлекал всеобщее вниманье.

Еще одна пара расположилась у окон, и непонятно было, что они там высматривают. Роберт Лей указывал в темноту, а Гели, самовольно явившаяся в гостиную и уже проглотившая две рюмки коньяка, вглядывалась туда блестящими от приятного возбуждения глазами.

Эльза вошла впереди мужа и возвратилась к многочисленной компании, оживленно обсуждавшей проблему дуэлей, а Рудольф, налив себе коньяку, уселся неподалеку от Роберта и Ангелики, которые тотчас изъявили желание к нему присоединиться.

Гели всегда робела в присутствии Гесса, но, чувствуя опору в лице Лея, решилась все же поднять на него глаза. И тотчас их опустила. Роберт, поняв, что фюрер лег спать, окончательно расслабился. Влив в себя громадную, чуть не в пол-литра рюмку (она так и называлась «рюмка Лея»), он потянул Гесса к окну, чтобы в очередной раз поведать историю о том, как во время войны «эти сволочи» сбили его аэроплан, как он падал с ночного неба — «из тьмы во мрак» — и прощался сам с собой.

— Ты летчик, Руди, и ты меня поймешь. Мне кажется, что тот Роберт Лей так и остался там и все еще летает. Если бы был Бог…

— Бог умер, старина, и небо пусто. Но даже такое, оно всегда будет призывать нас. Мы выпьем за тех, кто уже не откликнется.

Они представляли собой физическую противоположность — высокий, прекрасно сложенный, с неуловимым изяществом в движениях и мягким взглядом ярких глаз Рудольф Гесс и крепко сбитый, резкий, нервный Роберт Лей, два бывших летчика, каждого из которых по-своему обласкала война.