Страница 3 из 38
Доктор Уайброу решил прекратить разговор, резко поднявшись со своего места. Услышанное произвело на него сильное и тягостное впечатление. Чем дольше он слушал, тем непреодолимее укреплялось в нем убеждение в дурных качествах собеседницы. Напрасно старался он пересилить себя, напрасно пытался думать о ней как о женщине с болезненно-чувствительным воображением, как о человеке, осознающем в себе тягу ко злу, что дремлет во всех нас, и старающемся раскрыть сердце лучшим сторонам своей натуры, — ничего не выходило. Внутренний голос шептал: «Не верь! Берегись!»
— Я уже высказал свое мнение, — раздумчиво произнес он. — Медицина не может найти в вас никакого признака внутреннего умственного расстройства, во всяком случае, насколько я в этом смыслю. О переживании вашем скажу одно: если вы и больны, то ваша болезнь, по моему мнению, скорее нуждается в помощи духовной, чем в совете врача. Будьте уверены в одном. Все, что вы мне сказали в этой комнате, не выйдет отсюда. Ваше признание будет бережно храниться мною.
Женщина выслушала его с какой-то угрюмой безропотностью.
— И это все? — спросила она.
— Все, — ответил он.
Она положила на стол небольшую пачку денег.
— Благодарю вас, сэр. Вот вам за труды.
С этими словами женщина встала. Ее дикие черные глаза выражали такое отчаяние, презрение, ужас и безмолвную тоску, что доктор, не выдержав, отвернулся. Однако мысль, что ему надобно взять от нее деньги, даже не деньги, а вообще что бы то ни было, неожиданно возмутила его. Не оборачиваясь, врач произнес:
— Возьмите назад, ничего не нужно.
Женщина, казалось, не слыхала его. Глаза ее все еще были воздеты к небу. Медленно, сама себе она прошептала:
— Пусть придет конец. Я устала бороться. Я покоряюсь.
Она закрыла лицо вуалью, поклонилась врачу и вышла.
Доктор позвонил и вышел в переднюю следом. Внезапное любопытство, совершенно недостойное и совершенно непреодолимое, возникло в его душе. Покраснев как мальчишка, он сказал закрывавшему дверь слуге:
— Проследите за дамой до дома и узнайте, как ее зовут.
Слуга посмотрел на господина, сомневаясь, не обманывает ли его слух. Доктор хмуро глянул в ответ. Слуга торопливо схватил шляпу и выбежал на улицу.
Доктор вернулся в приемную. Странный переворот свершился в душе его. Что если незваная гостья оставила в доме после себя некие флюиды? Что, если и сам он уже отравлен ими? Какое дьявольское наваждение позволило ему так унизиться в глазах собственного слуги? Как мог он заставить человека, служившего ему верой и правдой в течение стольких лет, сделаться на старости лет шпионом? Эти мысли уязвили доктора, он вновь выскочил в переднюю, распахнул входные двери — поздно! Слуги нигде не было видно. Оставалось лишь одно средство, обычно избавлявшее врача от досадных ощущений. Он велел подавать карету и отправился объезжать пациентов.
Если бы репутация доктора Уайброу не была столь незыблемой, она бы рухнула в этот день. Никогда медик не был так нелюбезен со своими подопечными, никогда не был так брезглив и неприятен. Он вернулся домой ранее обыкновенного, крайне недовольный собой.
Слуга, не дожидаясь расспросов, смущенный удрученным видом хозяина, заявил:
— Имя дамы — графиня Нарона. Она живет…
Доктор, не дослушав, безмолвно наклонил голову и прошел в приемную. Плата за труды, от которой он отказался, еще лежала на столе. Доктор вложил ее в конверт, запечатал, адресовал в «Кружку для бедных» ближайшего полицейского участка и вызвал слугу, которому велел наутро отнести конверт по указанному адресу. Верный своим обязанностям, слуга задал обычный вопрос:
— Обедаете дома, сэр?
После минутного колебания, доктор ответил:
— Нет, сегодня я обедаю в клубе.
Наиболее покладистое из человеческих нравственных качеств — совесть. В зависимости от расположения духа хозяина она то строго судит его, вынося суровые приговоры, то находится с ним на короткой ноге и в наилучших отношениях, словно сообщница. Поэтому, когда доктор Уайброу вторично выехал из дому, он даже и не пытался скрыть от себя, что направляется в клуб с единственной целью — узнать, что болтают в свете о графине Нароне.
Глава III
Бывали времени, когда мужчина, чтобы собрать сведения о ком-либо, отправлялся в дамское общество. Теперь он отправляется за тем же самым в курительную своего клуба.
Доктор Уайброу вынул сигару и оглядел собратьев. Комната была полна, но разговор шел вяло. Доктор самым невинным образом внес в него недостававшее оживление. На его простодушный вопрос, не знает ли кто из присутствующих графиню Нарону, курительная ответила воплем изумления. Никогда (с этим согласился весь конклав) и никто не задавал здесь более нелепого вопроса. Всякая сущая душа, имеющая хоть малейшее притязание на место в обществе, знает графиню Нарону. Искательница приключений с самой черной репутацией в Европе — вот на каком мнении о женщине со смертельной бледностью лица и сверкающими глазами сходились члены клуба. К этой характеристике каждый добавил свою порцию злословия. Все сведения, касающиеся графини, подвергались сомнению. Сомневались, действительно она была по национальности далматкой, за каковую себя выдавала. Сомневались, действительно ли она состояла в браке с графом, чьею вдовой себя называла. Сомневались, действительно ли человек, сопровождавший ее в путешествиях под именем барона Ривера, является ее братом. Ходили слухи, что упомянутый барон является завсегдатаем всех крупных картежных домов за границей. Ходили слухи, что его так называемая сестра чуть было не была замешана в знаменитый венский процесс об отравлении, что ее знавали в Милане как австрийскую шпионку, что ее квартира в Париже была объявлена притоном и разгромлена полицией и что, наконец, ее появление в Англии является естественным следствием парижской авантюры. Только один член собрания высказался в защиту графини, заявив, что ее доброе имя несправедливо и жестоко оклеветано. Но человек этот имел адвокатскую контору, и вмешательство его приписали духу противоречия, свойственному его профессии.
Его спросили насмешливо, что он думает об обстоятельствах, сопровождающих помолвку графини. Адвокат невозмутимо отвечал, что эти обстоятельства делают честь жениху и невесте и что он считает будущего мужа графини человеком, которому можно позавидовать.
Услышав об этом, доктор вновь возбудил всеобщее удивление, спросив, как зовут господина, который женится на графине. Одноклубники единодушно решили, что милейший доктор есть не кто иной, как второй Рип-ван-Винкль, [1]и только что очнулся от двадцатипятилетней спячки. Правда, окружающие снизошли к профессии мистера Уайброу, к тому, что он конечно же не имеет ни времени, ни наклонностей слушать болтовню на обедах и балах. И все-таки тот, кто не знает, что графиня Нарона заняла у лорда Монтберри в Гамбурге крупную сумму, а затем завлекла его в свои сети, заставив сделать предложение, тот, вероятно, и о самом лорде Монтберри никогда не слыхал. Клубная молодежь, разыгравшись, послала одного из слуг за «Книгой пэров», и, забавляясь, молодые люди прочли доктору родословную этого вельможи, прибавляя к ней известные им подробности:
— Герберт Джон Вествик, первый барон Монтберри из королевского графства Монтберри в Ирландии. Пожалован званием пэра за военные подвиги в Индии. Родился в 1812 году. Доктор, заметьте, ему теперь сорок восемь лет. Не женат. Женится на будущей неделе, доктор, на восхитительном создании, о котором мы только что говорили. Наследник титула, второй брат его сиятельства Стивен-Роберт женат на Элле, младшей дочери Сайласа Мордена, реннигетского ректора, имеет трех дочерей. Младшие братья его сиятельства, Фрэнсис и Генри, — не женаты. Сестры его сиятельства: леди Барвилль — замужем за сэром Теодором Барвиллем, баронетом, — и Анна — вдова покойного Питера Норбери, эсквайра, владельца Норбери-Кросса. Запомните хорошенько родню его сиятельства, доктор. Три брата: Стивен-Роберт, Фрэнсис и Генри; две сестры: леди Барвилль и миссис Норбери. Никто из этих членов семьи не будет присутствовать на свадьбе, и каждый из пятерых употребит все силы, чтобы помешать этому браку, если только графиня предоставит им хоть малейшую возможность. Прибавьте к враждебным членам семьи еще одну оскорбленную родственницу, не упомянутую в «Книге пэров», молодую девицу…
1
Имя одного из голландских колонистов Нью-Йорка, приключения которого описаны Вашингтоном Ирвингом. Как-то в окрестностях Катскиллских гор Рип-ван-Винкль встретил незнакомца с бочонком и помог ему донести ношу до пещеры в скалах, где обнаружил группу странных людей, игравших в кегли с самыми серьезными лицами и в самом таинственном молчании. Поначалу Рип очень испугался, но, когда страх развеялся, потихоньку отведал напитка, который он помогал нести незнакомцу. После этого он впал в глубокий сон и проспал четверть века, хотя ему это время показалось одной ночью. За четверть века жена его умерла, дочь вышла замуж, друзья или умерли, или разъехались, или переменились, а главное — произошла революция, колонии сбросили английское иго и стали известны как Американские Соединенные Штаты. (Прим. перев.).