Деньги миледи

Едва Изабелла успела упомянуть, сие прискорбное обстоятельство, как голос ее милости, на этот раз явственно донесшийся из внутренних покоев, прервал ее воспоминания.

— Изабелла! — кричала леди Лидьяр. — Изабелла! Да где же ты?

Подбежав к двери, Изабелла проворно отворила ее перед гостем.

— Пожалуйте, сэр!

— А вы? — спросил Гардиман.

— Я сейчас приду, сэр. Выполню только одно поручение ее милости.

Она все еще придерживала дверь, умоляюще глядя то на гостя, то во внутренний коридорчик.

— Ох, и попадет мне от миледи, если вы сейчас не зайдете! — наконец сказала она.

После таких слов Гардиману ничего не оставалось, как безотлагательно проследовать в будуар.

Затворив дверь. Изабелла немного постояла на месте, чтобы прийти в себя.

Девушка уже прекрасно поняла, какие чувства она пробудила в госте. Не станем отрицать: восхищение столь важной особы очень льстило ее самолюбию. К тому же Гардиман был высок, хорош собой, и у него были такие большие, ясные глаза… Стоя теперь у двери с опущенной головой, горящими щеками и загадочной улыбкой на устах, она, казалось, похорошела еще пуще прежнего. Лишь когда часы на камине пробили половину, Изабелла наконец очнулась и, взглянув мимоходом в зеркало, направилась к рабочему столу леди Лидьяр.

Мистер Моуди, покорно выполнявший роль банщика при Тобби, все же не забывал и об интересах хозяйки. Он напомнил ее милости, что письмо с ценным вложением осталось незапечатанным. Леди Лидьяр, которая ни о чем, кроме своей собаки, не могла думать, пробормотала:

— Пусть Изабелла сходит, ей все равно нечего делать. Пригласи сюда мистера Гардимана, — продолжала она, обернувшись к Изабелле, — потом возьми на моем столе письмо и запечатай его.

— Когда все сделаете, положите письмо обратно на стол, — добавил педантичный Моуди. — Я сам им займусь, как только ее милость меня отпустит.

Вот какое поручение задержало Изабеллу в гостиной. Она зажгла свечу, растопила сургуч, закрыла конверт и приложила печать, даже не полюбопытствовав взглянуть на адрес. Все мысли ее занимал мистер Гардиман. Оставив запечатанное письмо на столе, она вернулась к камину и принялась внимательно изучать собственное отражение в зеркале. Время шло, а Изабелла предавалась созерцанию своего прелестного личика. «Он, должно быть, видел столько красавиц, — размышляла она, то упиваясь победой, то вновь умаляясь до ощущения своей полной ничтожности. — Что ж он все-таки во мне нашел?»

Часы пробили четыре. Почти в тот же миг дверь будуара отворилась и вышел Роберт Моуди, избавленный наконец-то от обязанностей собачьего лекаря.

Глава 5

— Ну, что? — нетерпеливо спросила Изабелла. — Что сказал мистер Гардиман? Вылечит он Тобби?

Моуди сумрачно, исподлобья взглянул на девушку.

— Мистер Гардиман, по-видимому, понимает животных, — отвечал он несколько натянуто. — Он приподнял ему одно веко, заглянул в глаз и сказал, что ванна не нужна.

— Ну же, — торопила Изабелла, — продолжайте! Ванна не нужна, а что нужно — он сказал? Или сделал что-нибудь?

— Он вынул из кармана нож с острым лезвием.

Слабо вскрикнув, Изабелла в отчаянии заломила руки.

— Ах, мистер Моуди! Неужели он его зарезал?

— Зарезал? — повторил Моуди, негодуя при мысли о том, с какой любовью она относится к собаке и с каким безразличием к человеку в лице его самого. — Как же, зарезал! Он пустил этому сукину сыну кровь…

— Сукину сыну?! — вспыхнув, переспросила Изабелла. — Это гадкое прозвище, мистер Моуди, подойдет скорее некоторым людям! Если вам не угодно звать Тобби по имени, тогда извольте в моем присутствии называть его хотя бы… собакой.

— Прекрасно! — с издевкой произнес Моуди. — Мистер Гардиман пустил этой собаке кровь, чем немедленно привел ее в чувство. И мне поручено вам сообщить… — Он умолк, словно то, что он сейчас скажет, ему в высшей степени неприятно.

— Так что вы должны сообщить?

— Меня просили передать, что мистер Гардиман желает дать вам наставления по дальнейшему уходу за больным.

Изабелла устремилась получать свои наставления, однако у самой двери Моуди преградил ей путь.

— Очень уж вы торопитесь побеседовать с мистером Гардиманом, — заметил он.

Изабелла удивленно вскинула на него глаза:

— Как? Вы же сами только что сказали, что он меня ждет — хочет объяснить, как выхаживать Тобби!

— Ничего, подождет, — угрюмо возразил Моуди. — Когда я выходил, он был очень занят: распевал вам дифирамбы перед ее милостью.

При этих словах бледное лицо дворецкого еще больше побледнело. С появлением в доме Изабеллы время его, как и обещали прорицательницы из людской, пришло. Наконец-то непроницаемый Роберт почувствовал зов пола, наконец-то познал муки любви — непрошеной, несчастливой и безнадежной любви к женщине, которой он в отцы годится. Не раз уже он откровенно говорил Изабелле о своих чувствах. Но ревность, до сих пор незаметно тлевшая на дне его души, вспыхнула с такой силой впервые. Женщина, хоть сколько-нибудь знающая мужчин, по одному его виду, даже не слушая, тотчас догадалась бы, что отвечать тут следует как можно осторожнее. Однако юной и легкомысленной Изабелле недосуг было взвешивать свои слова.

— Стало быть, мистер Гардиман хорошо обо мне отзывался? — весело рассмеявшись, отвечала она. — Вот и славно! Очень даже любезно с его стороны. Надеюсь, вы не ревнуете, мистер Моуди?

Моуди же, в его теперешнем состоянии, был совершенно неспособен делать скидку на молодость, беспечность, в конце концов, просто хорошее настроение собеседницы.

— Мне ненавистны ваши воздыхатели, кто бы они ни были! — пылко воскликнул он.

Изабелла с непритворным изумлением взглянула на своего странного поклонника. То ли дело мистер Гардиман — тот во всем обращался с ней, как с настоящей леди.

— Какой вы чудной! — сказала она. — Шуток не понимаете. Я же совсем не хотела вас обидеть.

— Обидеть вы не хотели, о нет! Вы нарочно хотели меня помучить!

Румянец на щеках Изабеллы сделался ярче. Вся ее веселость разом пропала, взгляд посерьезнел.

— Не люблю, когда мне бросают обвинения, которых я не заслужила, — сказала она. — Я ухожу. Будьте любезны меня пропустить.

Наговорив лишнего, Моуди совершил уже одну оплошность. Теперь он желал лишь примирения — но и тут оплошал. Видя, что девушка и впрямь собирается уходить, он грубо схватил ее за руку.

— Опять вы убегаете от меня! — сказал он. — Неужели я вам так противен, Изабелла?

— Я запрещаю вам называть меня Изабеллой! — вырываясь, сердито отвечала она. — Пустите меня! Мне больно.

С горестным вздохом Моуди отпустил ее руку.

— И как с вами говорить — не знаю, — просто сказал он. — Сжальтесь надо мной.

Будь у дворецкого хоть мало-мальский опыт в общении с юными, как Изабелла, дамами, он ни за что не стал бы так прямодушно и в такой неподходящий момент взывать к ее состраданию.

— Сжалиться? — презрительно переспросила она. — И это все, о чем вы можете попросить после того, как чуть не вывихнули мне руку? Да вы просто медведь!

— Зачем же все время насмехаться надо мной? — вскричал он. — Вы ведь знаете, что я люблю вас всей душой! Сколько раз я просил вас быть моей женой — вы только смеялись. По-вашему, это все шуточки? Господи, чем я заслужил такую пытку? Нет, это невыносимо! Я сойду с ума!..

Глядя в пол, Изабелла носком изящной туфельки обводила узоры на ковре. То же самое он мог бы повторить хоть на древнееврейском наречии — и с таким же успехом: из сказанного она поняла бы ровно столько же. Сильные чувства, коих она сама явилась невольной причиной, лишь пугали и озадачили ее.

— Боже мой, — вздохнула она, — неужели трудно поговорить о чем-нибудь другом? Почему нельзя просто быть друзьями? Простите, что я об этом говорю, — кокетливо улыбнувшись, продолжала она, — но ведь по годам вы вполне могли бы быть мне отцом.

Голова Моуди поникла.

— Это так, — глухо проговорил он. — Но мне есть что сказать в свое оправдание. Мужчины моих лет становятся обычно хорошими мужьями. Я посвятил бы свою жизнь тому, чтобы сделать вас счастливой, с гордостью выполнял бы каждое ваше желание. Не попрекайте меня годами: в молодости я не предавался распутству, и теперь вы найдете во мне больше нерастраченной нежности, чем в любом юноше. Подумайте: может быть, сердце, так безгранично преданное вам, заслуживает не одного только презрения? Я прожил жалкую, одинокую жизнь; но вы, Изабелла, как легко вы могли бы наполнить ее радостью! Милая моя, со всеми вы любезны и добры. Зачем же вы так жестоки ко мне?