Замок из песка

Приходилось выкручиваться и переводить стрелки на Иволгина. А его разговоры с Иветтой Андреевной всегда заканчивались одним и тем же: веселым сверканием глаз и по-детски озорным:

— Да это Настька всякую чепуху выдумывает! Сама перед премьерой дрожит, а во мне какие-то «признаки» выискивает… Не слушайте ее, Иветта Андреевна. Все нормально!

Впрочем, в основном мы все-таки занимались. До бесконечности репетировали мои мягко простертые арабески и воздушные сисоли. Я по сотне раз на дню замирала на его высоко поднятых руках, а потом кружила в плавных турах. И снова выбрасывала ногу в батмане и легко опускалась на нее, завершая прыжок.

— Это признание, это нежность! — повторяла Иветта Андреевна, сидя в своем кресле рядом с роялем. — Еще мягче пластика, Настенька! Еще романтичнее! Полет Лебедя, понимаешь?.. Кстати, колено назад до конца отводи… И каждый жест словно в туманной дымке… Давай-ка сначала. И руки работают, и плечи, и лопатки, и вся спина! Поступь настороженная, озираешься, точно прислушиваешься. Движения трепетные. Увидела его — отстранилась! Закрыла лицо крылом! И это не только испуг — настороженность, внимание! Интерес к нему, понимаешь? Нормальный женский интерес!

А я смотрела из-под своей руки-крыла на Алексея и не могла не думать о другом: почему в Северске не нашлось такого педагога, как эта немолодая балерина? Почему за двадцать лет в театре Иволгину не помогли стать тем, кем он стал здесь за какие-то полгода?

Зигфрид у Алексея и в самом деле получался очень хороший. Если бы не его больная нога, я была бы на сто процентов уверена, что в Праге мы просто оглохнем от аплодисментов. Учитывая травму, уверенности оставалось процентов на девяносто… А вот Алексей ужасно комплексовал по моему поводу.

— Все сорвется! Все сорвется! — стонал он, мотаясь по комнате из угла в угол. — Все равно рано или поздно поймут, что ты — не Серебровская. Рыбаков скоро возвращается, он Настю в лицо знает…

— Ну и что? — холодно спрашивала я, уже несколько подуставшая от его постоянной раздражительности. — Пока ведь он не вернулся? Вот и живи себе спокойно. Лучше о «черном» па-де-де думай. Мажешь там иногда, сам знаешь…

— О па-де-де думать? А о том, куда мы лететь будем, когда все откроется, — забыть?

— Слушай, это ведь с самого начала была твоя идея!

— Да, моя! А теперь ты от меня отвязаться хочешь, поэтому и про колено постоянно напоминаешь?.. Я из тебя Серебровскую сделал, а потом, естественно, не нужен стал?

Я мысленно считала до десяти, чтобы не заорать, заставляла себя вспомнить о том, что Иволгин сейчас просто больной, несчастный человек, а потом спрашивала:

— Значит, по-твоему, можно быть или Серебровской, или никем? С ее фамилией я балерина, а со своей — так, сплошное недоразумение?

— Естественно, недоразумение! — кричал он, коротко и яростно ударяя кулаком в стену. — У тебя с психикой не все в порядке! Это же подумать смешно: потащилась в Москву неизвестно зачем, неизвестно к кому! Тебя звали сюда? Нет, ты скажи, тебя звали?.. Если бы не твое явление в моей ванной, я бы никогда в эту историю и не вляпался.

Я уходила в ту же самую ванную плакать, а Алексей, виноватый и раскаивающийся, через несколько минут начинал стучать в дверь и просить:

— Ну прости меня, пожалуйста, Маша… То есть Настя. Извини, а?

И было совершенно неясно, какую Настю он имеет в виду: на этот раз все-таки меня или свою Серебровскую?

Впрочем, вопрос, зачем я притащилась в Москву, тревожил не только Иволгина, но и кое-кого еще. Ирка Лапина, похоже, поставила своей целью доказать, что сделала это я совершенно зря. На репетициях она постоянно бросала язвительные реплики, замечая малейший мой промах, и не упускала случая иронично протянуть:

— Ну-у, для Сусловой это, конечно, просто отлично, а вот для Серебровской, простите, — лажа!

Правда, в последнее время Лобов стал довольно резко ее одергивать, да и я, стараниями Иветты Андреевны, давала все меньше и меньше поводов для критических уколов. Но Ирка все равно не унималась и перемирие подписывать не спешила. Поэтому я изрядно удивилась, увидев ее как-то вечером на пороге нашей квартиры.

— Привет, — улыбнулась Лапина, переступая через порог, — я вот тут рядом гуляла, решила к вам зайти. Не прогонишь?

— Нет. Проходи, пожалуйста…

Но в приглашении она, похоже, не особенно и нуждалась. Обогнув меня, повесила на плечики свою рыжую замшевую куртку, расшнуровала высокие сапоги. Сделав губы буквой «о», подправила перед зеркалом помаду на губах.

— Настя, кто там? — крикнул из кухни Алексей.

— Я, Лешенька, я! — хохотнула Ирка, не дав мне раскрыть рта.

На кухне послышалась возня, легкий звон, шуршание бумаги. Похоже, «великий конспиратор» Иволгин прятал от посторонних глаз свои лекарства. Но, видимо, с логикой и сообразительностью у него в последнее время было туго. Потому что, когда мы с Лапиной появились из коридора, лекарств на холодильнике действительно уже не было, зато свернутая постель по-прежнему лежала под столом.

Ирка скользнула по матрасу ироничным взглядом и уселась на табурет, закинув ногу на ногу.

— Ну что, братцы-кролики, чаем меня поить будете?

Я молча включила воду и начала наполнять чайник.

— Ты зачем пришла-то? — Алексей посмотрел на Лапину без особой приязни. — Что-нибудь нужно?

— Посмотреть на тебя, солнышко, нужно! Пообщаться с тобой и нашей звездочкой. А что, нельзя?

— Ну-ну, общайся…

— Можно, да? — Ирка развернулась и демонстративно поставила обе ноги на матрас. — Смешные вы, ребята, все-таки. Смешнее, чем я думала… Особенно ты, Лешик. Ну и она, конечно, тоже хороша…

Обо мне Лапина говорила исключительно в третьем лице.

— …Вот смотрю я на вас и думаю: неужели нельзя было правдоподобия ради такой малостью пожертвовать? Даже постельки отдельные себе соорудили! Нет чтобы, как нормальные люди, спать вместе, тогда бы, глядишь, и на любовничков больше смахивать стали…

— Ир, можно без длинных скучных прелюдий? — Я развернулась от мойки с чайником в руках. — Я понимаю, тебе это кажется остроумным, но время уже позднее, нам скоро спать…

— Тебе — в комнате, ему — на кухне? — снова поинтересовалась она. — Хотя как хотите: можно и без прелюдий… Я вот очень долго смотрела на вас и размышляла: ради кого вся эта возня? Сначала думала, ради нашей Настеньки, чтобы ей и денежек подзаработать, и какое-никакое имя сделать. А потом поняла: нет! Она на чужую фамилию горбатится! А кто такая Суслова, народ ведь так и не узнает! Сусловой ведь как будто и в природе нет!

Чайник в моих руках начал мелко дрожать.

— …Тогда по-другому раскинула: может, ради Лешеньки? И тут все сложилось! Точно, думаю: Рыбаков, когда приехал, так уж хвастался, что первоклассную Одиллию в Северске отхватил, ну и партнера к ней в придачу. Только вот партнер явился, а солисточки все нет… Вот и решил наш умный Лешенька подобрать ей замену… Испугался, бедненький, что тебя из труппы вежливо попросят, да? И где ж ты эту девочку нашел? На какой помойке? На такой кошмарной, что даже спать с ней не решился?

На Иволгина было жутко смотреть. Красивые его губы, нервно искривившись, дрожали, глаза светились злым, нехорошим огнем, правая бровь коротко дергалась.

— Ты, стерва, сказки свои сюда рассказывать пришла?! — Он вскочил, с грохотом отодвинув от себя стол. — Зависть заела, что не ты «Лебединое» танцуешь, а Настя?

— Так ее тоже зовут Настя? — Ирка невозмутимо цокнула языком. — Надо же, какие бывают совпадения!

Я лихорадочно соображала, что делать. Допустить сейчас ссору между Лапиной и Иволгиным значило спровоцировать разборки в театре. По-хорошему, нужно было выяснить, чего Ирка добивается, и доходчиво, но твердо объяснить, что она не права.

Чувствуя затылком яростный, загнанный взгляд Алексея, я все же спокойно достала из шкафчика чашки и плеснула в них заварки.

— Так, давайте все-таки не будем греметь столами и ломать стулья… Ир, у тебя какие-нибудь неприятности сегодня, да? Расскажи, что случилось, может, мы как-нибудь поможем?