Замок из песка

Кириллу явно польстили внимание и грусть, с которыми я разглядывала картину. Во всяком случае, наблюдал он за мной с явным удовольствием. А когда я отошла от мольберта, вдруг сказал:

— Настя, мне очень бы хотелось написать ваш портрет. Приходите ко мне в мастерскую, когда вам удобно. Это займет не так уж много времени.

— Я бы с удовольствием. Но времени, к сожалению, нет совсем. — Мне снова представились утренние пробежки от дома до «оптовки», потом разгуливание по Черкизовскому рынку с сумкой-тележкой и наконец вечерний обход Домов культуры.

Кирилл отказом опечалился, но надежды не потерял:

— А чем вы занимаетесь, что у вас совсем не остается времени?

— Тете помогаю, на ры…

Я хотела сказать про беляши и трубочки, но Антон вдруг перебил меня:

— Настя — балерина. Причем очень хорошая балерина, — и на секунду задержал на мне взгляд своих удивительных глаз.

Кирилл загрустил еще больше:

— Ну вот, первый способ вербовки натурщицы не сработает… Я хотел сказать, что куплю вам за это сладостей. Каких захотите: хоть конфет, хоть халвы, хоть пирожных. Но вам ведь сладости нельзя? И вообще лакомствами вас не соблазнишь?

Я рассмеялась и пообещала милому художнику, что обязательно приду ему попозировать. Позже. Как только разберусь со своими проблемами. А уже в машине спросила у Антона:

— Почему ты сказал Кириллу, что я балерина? Постеснялся знакомства с рыночной торговкой?

— А ты ощущаешь себя в душе рыночной торговкой? — Он удивленно повел бровью. — Мне почему-то казалось, что нет… И потом, есть еще такая штука: мысль, облеченная в слова, начинает действовать. По принципу: «как скажешь, так и будет». Вот я и сказал, что ты прекрасная балерина…

— Вовсе не прекрасная. Я и всегда-то это знала, а сегодня, на «Озеро» глядя, еще больше поняла… Понимаешь, уходит из меня все, чем меня четыре года в училище накачивали. Да во мне это и до хореографического было, а сейчас — нет… И не в технике дело. Точнее, не только в ней…

— А зачем ты приехала в Москву? — неожиданно спросил Антон. — Почему сбежала из своего Северска, если там и с театром все складывалось?

Я секунду помедлила. Проще всего было бы сказать все как есть: мол, поехала за любимым мужчиной, надеясь неизвестно на что и мечтая-то, собственно, только видеть его рядом. Но подобная откровенность вдруг показалась мне неуместной. Да и взгляд Антона, внимательный, изучающий, странный, почему-то тревожил и смущал.

— Карьеру делать поехала, — соврала я. — В Северске прим и без меня хватает, а здесь труппа одна театральная образовалась. Молодая совсем, практически без репертуара. Тем более знакомые ребята уже сюда уехали… Но пока я их базу нашла, они уже в другой Дом культуры перебрались. И никто не знает — куда… Что ж поделаешь? Искать буду.

— А название у них какое-нибудь есть?

— Не знаю.

— Ну а фамилия главного балетмейстера или директора?

— Рыбаков у них балетмейстером. Только по одной фамилии его через справочное не найти.

— Кроме справочного, есть множество других каналов, — усмехнулся Антон. — И давай-ка еще на всякий случай фамилии твоих знакомых, которые в этой труппе уже танцуют.

— Иволгин Алексей, — тихо произнесла я, чувствуя, как привычно и немного жутко холодеет в груди при звуках любимого имени. — Алексей Александрович… Просто я про него одного точно знаю. Остальные, может, зацепились, а может — по другим театрам разбрелись.

— Разберемся, — кивнул Антон и завел машину.

Возле подъезда мы попрощались. Формально нас больше ничего не связывало, кроме его призрачного обещания помочь отыскать труппу Рыбакова. Да мне и не хотелось с ним видеться больше! В конце концов, кто он такой? И сердце мое, и мысли были заняты только Алексеем. А Антон? Ну что Антон? Я испытывала к нему чувство человеческой благодарности, и с ним было легко и надежно.

Наверное, мне просто не хватало именно этой надежности, потому что, когда он спросил: «Можно ли приехать завтра?», я ни с того ни с сего ответила: «Можно».

На прощание он сжал кончики моих пальцев, но только в рамках приличия. И я заметила, что у него очень красивые руки с чуть набрякшими суставами и удлиненными фалангами пальцев…

— Ты посмотри, руки-то какие красивые! — качала головой Жанна Викторовна, разглядывая фотографию Иволгина — не ту, что висела у меня над кроватью в Северске, а другую — из «Конька-Горбунка». — А лицо, а фигура!.. Не то что этот твой хлыщ на иномарке.

Фотография была извлечена на свет Божий в связи с некоторой смутой, поселившейся в моей душе. До сего момента она преспокойно лежала на дне сумки и успокаивала меня одним фактом своего существования.

— И почему ты мне раньше своего Алешу не показывала? Я и не знала, что у тебя портрет есть, — недоумевала хозяйка.

— Не знаю. Наверное, не хотела себе лишний раз душу травить.

— А сейчас, значит, появилась такая надобность?

Надобность действительно появилась, но говорить о ней не хотелось. Ночью мне приснился Антон. Почему-то во сне он ласково касался моей шеи, собирая волосы на затылке, и обещал, что никуда-никуда не уйдет. «Известная толковательница снов» Никитина наверняка сказала бы: «Тебе, миленькая, просто мужика хочется!» И, может быть, оказалась бы права. Но верить в это не хотелось…

Как не хотелось и думать об Антоне! Поэтому я вот уже час разглядывала фотографию Иволгина, пытаясь пробудить в своих чувствах к нему былую пронзительность и остроту. Но Алексей с фотографии смотрел не на меня, а на Жанну Викторовну. А я смотрела на циферблат будильника: Антон должен был заехать через час.

Закончив любоваться, хозяйка авторитетно заявила:

— Послушай бывалую и опытную женщину: такая любовь, из-за которой можно вот так в никуда кинуться, до смерти не забывается! Конечно, ты устала, ждать замучилась. Да и потом, каждой бабе приятно, когда мужик с нее глаз не сводит. А этот-то хмырь на тебе прямо дырочку гляделками проедает… Но найдешь своего Лешеньку, и все забудется! А с этим мафиози свяжешься, неизвестно, чем все еще кончится.

— Да он не мафиози! — пыталась робко протестовать я. — Очень приличный человек. И не нравится он мне вовсе. Нам просто приятно проводить время вместе.

— Ага! Время проводить! Знаем мы, о каком он «времяпрепровождении» думает… И не мафиози, конечно же! Только ведь кто-то засветил ему поперек лба, так что аж шрам остался…

Антона Жанна Викторовна по-прежнему не любила. Он отвечал ей спокойной вежливостью, а меня успокаивал:

— Это же совершенно нормально. Она тебя завела, как приемную дочку, а теперь боится: вдруг из-под носа уведут? Вот и волнуется…

Сегодня мы с ним собирались на вечеринку, которую устраивал кто-то из его институтских друзей. Вечеринка посвящалась какой-то имениннице, а заодно и всем бывшим одногруппницам.

— Собираемся нечасто, — Антон, держа на руле правую руку, левой поправлял галстук. — А Восьмого марта у всех свои семьи, свои дела. Вот и повелось, что в этот день поздравляем всех девчонок.

На заднем сиденье лежала огромная охапка роз. Штук, наверное, пятьдесят, не меньше. Цветы предназначались тем самым девочкам: Наде, Марине, Кате, Наташе и Оле. Имена я знала от Антона. Он утверждал, что и девушки знают о том, что он приедет не один, и относятся к этому без тени ревности.

И все же я волновалась. Надела свое самое элегантное, но в то же время строгое платье. Благо в последних числах августа заявило о своем приходе бабье лето, и погода позволяла носить длину до середины колена и короткие рукава. Платье на первый взгляд было очень простеньким. Темно-вишневое, обрисовывающее фигуру, с вырезом под горлышко и пряменькими рукавчиками, оно не изобиловало никакими наворотами. Но я его очень любила. Кроме того, на голове мне удалось соорудить нечто невообразимое. Волосы у меня и всегда-то были хорошими, а после того, как я час пролежала в ванне с питательной маской на голове, они и вовсе стали смотреться роскошно.