Замок из песка

Сашенька Ледовской сидел рядом и смотрел на меня печально и как-то странно. Моя кисть автоматически отдернулась.

— Я только хотел пригласить тебя на танец, — просто сказал он. Я обернулась и увидела, что танцуют почти все, в том числе и Никитина в паре с «гигантской каракатицей» Мокроусовым. А в общем, мне было все равно: сидеть ли, уставившись на фонарь за окном, танцевать ли, вяло переминаясь с ноги на ногу… Через минуту мы с Сашей уже стояли посреди комнаты, и обнимающиеся пары то и дело толкали нас с разных сторон.

Но все оказалось не так просто. Его рука уверенно лежала на моей талии, дыхание тепло ласкало висок. Да еще и кассета, как назло, домоталась до знаменитого хита Джо Дассена. «Если в мире нет тебя…» — неслось из маленьких хрипящих колонок. А я понимала, что в моем мире больше нет Алеши Иволгина, что он не хочет в мой мир и сегодня решительно выдворил меня из мира своего. Слабым, но пронзительным отголоском проснулась жалость к себе самой. За что, почему со мной поступили так жестоко и сделали так больно?.. А совсем рядом были почти его глаза, почти его брови, почти его губы. И эти губы тянулись к моим губам неуверенно и зовуще.

Я запрокинула голову и, еще плохо соображая, что делаю, встретила его поцелуй. Кстати, это был первый поцелуй в моей жизни.

Оторвавшись от моих губ, Сашенька улыбнулся.

— Все будет хорошо, — прошептал он, проведя пальцами по моей щеке. — Все обязательно будет хорошо. Не переживай так, Настенька! Ты ведь просто чудесная! Я красивее тебя женщины не видел, честное слово! У тебя такие волосы! А глаза!.. И вообще ты такая… прозрачная. В тебе чувствуется порода.

Он снова потянулся к моим губам. И тут я наконец опомнилась. Пьяную одурь как рукой сняло.

— Что ты делаешь?! — зашипела я, как дикая кошка. — Пользуешься тем, что мы выпили? Тем, что мне плохо? Да?

Слава Богу, моей сообразительности хватило на то, чтобы не ляпнуть: «Ты же Ларискин!» А Лариска тем временем смотрела на нас поверх плеча Мокроусова. И лицо ее было таким растерянным и жалким, что меня кинуло сначала в жар, а потом в холод. Весь ужас содеянного доходил до моего сознания постепенно.

Пьяно-разудалым движением сошвырнув со своей талии руку Ледовского, я выскочила в коридор, тут же поскользнулась на бутылочном осколке и едва удержала равновесие, ухватившись за дверной косяк. Сашенька выбежал следом.

— Ну чего ты? Чего? — Он попытался поймать мою кисть и поднести к своим губам. Я так резко дернула рукой, что саданулась локтем о стену. — Из-за подружки, да? Так это все глупости!.. Лариса, конечно, веселая, славная. Но как женщина она меня и не привлекает вовсе. А вот ты…

Мое состояние было уже близким к истерике. Никитина, которую я сегодня так гнусно предала, когда-то учила, что за фразами типа: «Ты так по-женски привлекательна, соблазнительна, очаровательна и т. д.» обязательно следует дубово-прямолинейное: «Я хочу тебя!»

— Отстань от меня! — Голос мой дрогнул и сорвался. — Очень прошу, отстань… Я тебя видеть не могу, меня сейчас стошнит.

И это было правдой. Голова ужасно кружилась, тяжелая тошнота мучительно подкатывала к горлу. «Термоядерная» смесь водки с шампанским сделала свое черное дело. И еще мне казалось, что у меня двоится в глазах. Черты Сашиного лица постепенно теряли четкость, расплывались, и вместо них проступали похожие, но совсем другие, любимые черты.

Я резко встряхнула головой и прикрыла ладонью глаза. Ледовской же по-шутовски развел руками.

— Ну что ж, тошнит так тошнит. — Он усмехнулся. — Тогда я провожу тебя до комнаты и уйду.

— Не надо до комнаты! Не пойду! — испуганно возразила я.

— А где же ты ночевать собираешься?

— А вот это не твое дело!

Последняя фраза показалась мне ужасно гордой и не менее загадочной. Стараясь держаться ровно, я зашагала по гулкому коридору. Сашенька пошел следом. Перед комнатой Ирки Шаховой я остановилась и решительно забарабанила в дверь. Через минуту послышалось шлепанье босых ног.

— Настя, ты одна? — шепотом осведомилась Ирка.

— Да, — ответила я без тени сомнения.

Дверь открылась, на пороге показалась хозяйка в одной коротенькой ночной рубашке. Переведя насмешливый взгляд с Ледовского на мою пьяную физиономию, она коротко бросила: «Заходи» — и почти втащила меня в комнату. На мое счастье, одна кровать оказалась свободной, на трех других спали сама Ирка и ее гостьи. Я упала прямо поверх одеяла и зарылась лицом в подушку. Но уснуть толком не удалось. Во всяком случае, мне показалось, что бешеный стук в дверь раздался уже через секунду. А следующим ощущением были чьи-то железные пальцы, ухватившие меня за лицо.

— Ты что делаешь, стерва?! Ты что, зараза, творишь?! — орала Никитина, нещадно мотая мою голову по подушке. И тут же, демонстрируя блестящую школу актерского перевоплощения, тишайшим голоском извинялась перед хозяйкой комнаты. — Извини, Иринка, я сейчас уйду и мешать не буду.

Потерроризировав меня минуты три, она успокоилась. Да и Шахова смягчила ситуацию, предположив, что трясти меня все равно бесполезно, потому что я ничего не соображаю. Соображала я все, но вот реагировать почему-то никак не могла. Как сквозь туман донесся Ларискин голос: «Они, когда пришли, целовались?», Иринкин ответ: «Нет», и хлопанье входной двери…

Наутро мне было плохо, стыдно и страшно. Шахова философски подсмеивалась и над моей нечаянной «распутностью», и над никитинской горячностью. Ей-то, конечно, было смешно! А я боялась вернуться в собственную комнату. Пришлось отправить туда Иринкину гостью в качестве парламентера. Она-то и сообщила мне, что Лариска мрачная и обиженная, но домой мне прийти разрешает и передает, чтобы я не трусила…

Когда я вошла, Никитина, прямая, как воспитанница Смольного, сидела на кровати и смотрела в окно. Рядом, на спинке стула, висели ее вчерашние бархатные брюки. Я тоскливо замялась на пороге.

— Проходи, — бросила она, не оборачиваясь, а потом грустно добавила: — Я сама во всем виновата. Умные люди заводят страшненьких подруг. Одна я такая идиотка…

А двадцатого января, всего неделю спустя, жизнь моя круто переменилась. К этому времени мы с Никитиной уже помирились, хотя холодок в отношениях, конечно же, еще чувствовался. Я понемногу пришла в себя и решила, что стану абсолютно счастливой не только без Алексея, но и назло ему! Естественно, он должен был видеть всю безмерную глубину моего счастья. Поэтому с подношениями цветов было покончено, а вот с билетами в первый ряд — нет. И одевалась я теперь вызывающе ярко. В тот день на мне было маленькое, едва прикрывающее попу черное платье с золотыми блестками и американские туфельки на семисантиметровой шпильке. А в ушах болтались длинные серьги, формой напоминающие эмблему физиков — атом, мечущийся по орбите.

Я сидела в первом ряду, закинув ногу на ногу, и молила небеса о том, чтобы Алексей кинул один, всего лишь один взгляд в зал. Здравый смысл подсказывал, что с ярко освещенной сцены скорее всего ничего не видно и вместо рядов кресел — черная дыра. Но желание встретиться с ним взглядами было сильнее здравого смысла. И еще я ловила себя на неприятной мысли: ненависти, ярости и обиды уже нет! А есть только привычная собачья тоска и трепет сердца где-то у самого горла.

В антракте я вышла в холл и встала у лестницы, опершись локтями о массивные перила. Мне было грустно и хорошо одновременно. От многочисленных стоек буфета, словно ленты от хвоста воздушного змея, тянулись очереди. Еще одна, не менее длинная очередь тянулась от двери женского туалета. Все были чем-то заняты: кто — ожиданием, кто — поглощением купленных пирожных и бутербродов с красной рыбой. А этот человек не был занят ничем. Он просто смотрел на меня. Сначала я почувствовала его взгляд и только потом, обернувшись, увидела высокого пожилого мужчину, направляющегося ко мне раскованной походкой барса перед прыжком.

— Здравствуйте, — произнес он, прислоняясь спиной к перилам. — Позвольте спросить, как вас зовут?