Страница 99 из 101
Когда все смолкло, худой рабочий-старик неловко встал и, бочком пробираясь вперед, подошел к застывшему у стола докладчику.
— Товарищ Фролов! Вот ты говоришь — идея. А как же насчет федюковской измены? — с болью в голосе спросил он.
Зал мгновенно стих. Глаза всех устремились на председателя ЧК, ожидая от него ответа.
Минута прошла в глухом молчании. Предчека гордо откинул голову назад и твердо, коротко сказал.:
— Товарищи, через неделю вы здесь, в этом зале, будете судить Федюкова.
VIII
Темная ночь. Спит Бугач, спят домишки. В глубоком сне молчат пустынные слободки.
На далеком вокзале суетливо бегают мерцающие огоньки и глухо, с надсадою стонет маневровый паровоз. У здания ревкома зацокали копыта. Чей-то тихий, приглушенный голос спросил:
— Эй… кто тут есть?
Из серой, непроглядной мглы так же тихо раздалось:
— Товарищ Глушков?
— Я. Готовы вы, что ли?
— Готовы, все в сборе.
— Ну, так сейчас к вокзалу. Только со стороны товарной, там на путях стоит поезд без огней. Живо занимать теплушки, чтобы без шума и не курить!
— Не бойсь, знаем, не маленькие, — ответили из тьмы голоса.
— Старшой кто? Ты, что ли, Саенко?
— Я, товарищ Глушков.
— Ну, вперед! — И конный растаял в темноте.
Было около двенадцати часов. На запасном пути заброшенной и почти не обслуживаемой товарной станции бесшумно мелькали люди, рассасывавшиеся по темным, неосвещенным теплушкам. В вагоны втаскивались пулеметы. Люди тихо рассаживались по нарам, коротко перебрасывались словами. Вскоре таинственный поезд без огней тронулся с места.
…Атаман Стецура совсем близко подошел к осажденному городу, и если бы не бронепоезд красных, то атаман вряд ли удержался бы от искушения атаковать врага. Разведка банды почти доходила до слободок Бугача, но, вовремя обнаруженная и обстрелянная красными, без потерь отошла назад. Красные были осведомлены о продвижении отряда и проводили ночи в караулах и охранении. Часть кавалерии Стецуры под командой Луценко и Кабанова была направлена в сторону слободок, чтобы ночью тревожить красных.
Черная, густая ночь стояла над степью, и хуторок, в котором расположился атаман, совсем потонул в непроглядной тьме. Развьюченные кони жевали овес и мягко шлепали в темноте своими ласковыми, отвислыми губами. Тихая ночь убаюкала людей, и дремавшие часовые широко позевывали, мечтая о скорой смене. Почти весь отряд, за исключением штаба, спал мертвым сном.
За столом сидели атаман, есаул, Федюков и Тоня. На кровати лицом к ним полулежала Агриппина, с любопытством и недоброжелательством разглядывавшая новую товарку. На столе шипел ярко начищенный самовар, чернели куски холодного мяса и стояли две четверти с розовым пенистым вином. Тоня, с переброшенным через плечо полотенцем, перетирала чашки.
— Ну, значит, Антонина у нас будет за хозяйку. Отставку тебе, Гриппа, от хозяйства объявляю, — засмеялся Стецура.
Он потянул Агриппину за руку, посадил рядом с собой на скамью.
— Ну, други дорогие, прошу к столу, поближе, потеснее. Чем богаты, тем и рады. Вот, бог даст, возьмем через денек-другой город, тоды уж покутим всласть. Так ли, Гриппа? — И он шлепнул по спине свою соседку.
Та глянула на атамана и молча кивнула головой.
— А ты, Тоня, хозяйничай. Режь, наливай, задабривай. Чтой-то мне сегодня выпить хочется, — продолжал Стецура.
— Видать, скоро в городе будем, — засмеялся Федюков.
— Надо думать, что к счастью, — поддержала его Тоня, накладывая на тарелку атамана холодное мясо.
— Ну, выпьем, — сказал атаман, протягивая руку чашке, доверху наполненной вином.
— Выпьем, — подтвердил Федюков.
И все пятеро высоко подняли свои чашки.
— За нашу удачу и за разгром красных! — проговорил есаул, чокаясь.
— Аминь, — спокойно и уверенно закончил Стецура.
Федюков поднял над головою свою чашку и громким и проникновенным голосом повторил:
— За нашу удачу и за разгром врага!
— Что же ты, Федюков, только с нею чокнулся? — обиделся Стецура, указывая на Тоню.
— Потому что вы, други, выпили первыми, не дожидаясь меня, — засмеялся Федюков и весело продолжал: — А чтоб не было обидно, давай выпьем и с тобой, атаман.
Чаще звенела посуда, и весело пенилось вино. Головы пьющих приятно хмелели, и сами собою начинали развязываться языки. Тоня раза два небрежно, как бы вскользь, взглянула на часы, висевшие на стене, и атаман, случайно приметивший этот взгляд, с пьяной фамильярностью и игривым смешком спросил ее:
— Ты что, красавица, на часы поглядываешь? Скучно тебе с нами, что ли?
— Да нет. Просто Сему жду. Сема скоро придет.
— А, Семка! Жених твой богоданный! Али уже муж, а? Ну-ну, не таись. Скажи нам, може, уже муж? — пьяно смеялся Стецура, хватая Тоню за полные локти и стараясь прижать к себе. — А то, если нет, мы тебя сами, без попа, обвенчаем. Вон выбирай — кого хочешь, бери любого. Хочешь есаула, хочешь Федюкова, хочешь меня… А?
— Вот последняя бутылка, а потом и спать, — улыбаясь, сказала Тоня и, взяв с окна бутылку, медленно разлила вино по чашкам. — Ну, все до дна за мое здоровье! — И, пригнувшись к самому лицу Стецуры, она задорно посмотрела на него.
— Все до дна! — повторил атаман и, не отрывая губ от чашки, выпил вино.
Есаул молча проделал то же самое.
— А ты чего не пьешь, Федюков? Пей за ее здоровье!
— А я маленько погожу, — с улыбкой ответил тот, отодвигая от себя чашку.
— Чего годить-то? Пей — и вся. А потом спать, — пьяно бормотал не замечавший пристального взгляда Федюкова Стецура.
Слегка покачиваясь, он прошел к постели и, грузно бухнувшись на подушки, хрипло сказал:
— Гриппа, ну-ка, скидай с меня сапоги. — Не дождавшись ответа, он сонно приподнял голову и, внезапно раздражаясь, повторил: — Кому говорят… скидавай!.. Два раза, что ль, просить?
Но адъютантша не слыхала бормотания рассерженного Стецуры. Разметав руки вдоль стола, она спала крепким, безмятежным сном. Ее голова свисла над краешком стола, и начинавшее терять равновесие тело медленно сползало со стула.
— Ну… — снова начал Стецура и сейчас же оборвал неоконченную фразу, видя, как есаул, поднявшийся было с места, тяжело рухнул на скамью. — Ишь… черт… на… ли… зался, — еле ворочая языком, пролепетал терявший сознание Стецура.
В каком-то колеблющемся тумане он близко от себя увидел широко раскрытые, устремленные на него зрачки Федюкова. Комната заходила ходуном. Огни лампы взметнулись к потолку, и черная, тяжелая пелена грузно легла на грудь атамана. В ушах трещали и лопались сухие и звонкие колокольчики. Потом наступила тишина.
— Сильное у тебя винцо, Тоня. Каких молодцов с ног посшибало! — не выпуская из рук голову Стецуры, негромко проговорил Федюков и, полуобернувшись к бледной Тоне, сказал: — Готов… А ну, взгляни, товарищ Попова, который теперь час!
— Около двух, — тихо, спокойно ответила девушка, и только вздрагивающие уголки губ да смертельная бледность лица говорили об охватившем ее волнении.
— Через час наши атакуют хутор. Укладывай по местам приятелей и давай уносить отсюда ноги. Через полчаса будет поздно.
Девушка кивнула и стала помогать Федюкову, аккуратно укладывавшему атамана в пышную, пуховую постель. Прикрутив лампу, оба спокойным шагом прошли мимо дремавших у штандарта часовых. Один из них приподнял было голову с брошенного на землю седла, но, увидя знакомую фигуру Федюкова, успокоился. Где-то вдали лаяли сторожевые псы. Маленький хуторок безмятежно спал.
IX
— Кто идет? — раздался из темноты оклик часового.
На черном гребне холма появились фигуры.
— Свои.
— Что пропуск? — спросил часовой.
— Пуля.
— Проходи. — Успокоенный ответом, часовой опустил винтовку, сделал несколько шагов навстречу идущим.
— Что, браток, своих не узнал? — весело спросил человек, подходя вплотную к часовому и ударяя его по плечу.