Страница 100 из 101
— А кто его знает… ночь-то, вишь, какая, — оправдывался часовой.
По степи потянуло предутренним ветерком, сырая прохлада поднималась от земли. Часовой зябко повел плечами и, отставив винтовку, спросил:
— А что, долго еще до рассвета?
— Да недалече… А что?
— Да смены жду. Надоело ночь-то стоять.
— А… так-так!.. Ну ладно. Мы тебя сейчас сменим. — И, не меняя спокойного тона, говоривший продолжал: — А ну, товарищи, забирай его!
Недовольный такою шуткой, часовой раскрыл было рот, чтобы ругнуть вновь прибывших, но прямо на него глядело дуло кольта. Несколько ловких рук в одну секунду связали часового и, забив кляпом рот, положили, словно тюк, в траву.
— Товарищи, дальше следует, второй пост. Мы с Федюковым подойдем к нему и точно так же снимем и его. А за ним начинается самый хутор и стоянка бандитов. Так что ли, Федюков?
— Правильно, товарищ Бутягин. Только надо взять чуточку вправо, по ложбинке, там у них коновязи. Когда заберем последний пост, на холме установим пулеметы — и айда по коням! Одни кони сотни две бандитов передавят.
— Молодец ты, Федюков. Ну, ребятки, вперед! А ты, товарищ Глушков, подожди артиллерию и передай: как только мы откроем из пулеметов огонь, пусть они кроют по бандитам картечью.
— Слушаюсь!
X
Наступление велось с трех сторон. Высадившийся верстах в четырех от хутора отряд взял направление на северо-восток, с тем чтобы занять у самого расположения бандитов позиции и затем по сигналу внезапно атаковать.
Чоновцы, которыми командовал Бутягин, подкрепленные караульной ротой ЧК, шли во фронт. Кавалерия заходила в тыл хуторку и, спешившись, заняла позиции, ожидая общего сигнала к наступлению. Два орудия были установлены против хутора. За буграми, на опушке леса, в густой тени деревьев, прятался бронепоезд, к которому в случае неудачи атаки должны были отходить красные войска. Хутор был окружен. По горизонту уже поползли серые тени, и темная ночь стала медленно уступать место осеннему рассвету.
Оглушительно рявкнули орудия, два гулких взрыва судорожно взметнули к небу полосы черного дыма. Звучное эхо едва успело откликнуться за холмами, как из мрака застучали десятки пулеметов и частые ружейные выстрелы. Казалось, бесчисленные шмели, жужжа, бороздили воздух. Кони сорвались с коновязей и, топча на пути бегущих людей, бешено носились по хутору.
Где-то за буграми грянуло «ура», и новые залпы прорезали темноту. Сотни пуль с воем неслись по степи, вонзаясь в глиняные дома, перелетая через низенькие плетни и заборы, за которыми пытались укрыться еще не пришедшие в себя «воины Иисуса Христа».
Мощное «ура» все росло. Атакующие сбили остатки еще державшихся бандитов и приблизились к самому селу. Сзади за хуторком, там, где дорога вела на станцию, загрохотали ружейные выстрелы, разрывы гранат и четкой дробью застучали пулеметы. Это спешенная кавалерия из засады открыла огонь по убегавшим к станции остаткам недавно грозного отряда «Иисусовых войск».
При первых же звуках разорвавшихся гранат Семка-гармонист, бывший в ту ночь дежурным по отряду, приказал выкатить вперед пулеметы и открыть по наступавшим огонь.
— Не робь… цель на вспышки! — командовал он. — Стрелки, в цепь!.. Кому говорю, в цепь! Куда бежишь, собачий сын! — Размахивая карабином, он бросился навстречу мечущимся в панике по двору людям. — Открыть огонь! Бей, ребяты, залпами. Это разведка красных. Сейчас подойдет батька атаман и в два счета опрокинет противника.
Загоревшийся от снаряда овин озарил канаву, в которой залегла кучка бандитов. В ту же секунду совсем близко грянуло дружное «ура», и ряд гулких взрывов опоясал грохотом и пламенем канаву.
— Обошли! Измена! Обошли! Где атаман? Спасайся!..
Десятки людей, бросая винтовки, перепрыгивая через плетни, кинулись врассыпную, оглашая стонами и криками взбудораженную ночь.
Семка рванулся с места и ловко, словно заяц, стремительными прыжками бросился во двор, туда, где был расположен штаб отряда и где еще развевался бандитский штандарт. Пули с воем проносились над ним. У самых дверей, раскинув руки и подогнув под себя ноги, лежал в луже крови один из часовых. Другого не было совсем. Конь атамана, вырвавшийся из конюшни, со звонким ржанием метался по двору. Штандарт реял над самой дверью, за которой царила мертвая тишина. Семка со всего размаху влетел через сени в горницу и хриплым, задыхающимся голосом закричал:
— Атаман здесь, что ли?
Из-за кустов и плетня, отстреливаясь, выбежали несколько бандитов. Один из них, перебегая двор, ахнул и, взмахнув руками, упал у самого штандарта. Возле него поднялся косматый дымный столб. Огонь, земля и свистящие осколки снаряда взлетели над убитым. Бегущие, огибая место разрыва, бросились низами, через задний двор, к дороге.
Один из них в страхе присел и, озираясь, жалобно закричал:
— Пропали наши головы, как есть кругом оцепили!
Отшвырнув от себя ружье, он поспешно вытащил из кармана красноармейскую звезду и, нацепив ее на фуражку, побежал, согнувшись, вдоль забора. Другой шмыгнул к стогу сена, стоявшему возле атаманской коновязи. Не получив ответа, Семка ринулся было обратно, но блеснувший из сеней огонек на секунду озарил часть горницы и широкую кровать, на которой безмятежно спал человек. Семен бросился к спящему и, дергая его за плечо, крикнул изо всех сил:
— Атаман, вставай, красные в селе!
Стецура качнулся от толчка, не издав ни малейшего звука.
— Да вы что здесь, подохли все, что ли? — заревел Семка.
За окном гремели выстрелы. Разлетелось вдребезги оконное стекло. Семен еще раз сильно встряхнул Стецуру и истошным голосом закричал:
— Ата-ма-ан! Вставай, очухайся, красные на селе! Батько, атаман, вставай, спасайся! Измена!
Под его кулаками Стецура приподнялся, уставясь на Семена мутным взглядом, что-то пробормотал и снова уронил голову вниз.
— Вставай!.. Ну ж, вставай, это я… Семка! — тормоша его, с отчаянием в голосе закричал гармонист и потащил к выходу тяжелое тело пьяного атамана.
Он с трудом выволок его за порог и, быстро оглядевшись, зашептал:
— Да очухайся ты, ну, приди ж в себя, батько. Еще не все потеряно. Бежим в степь… на хутора дальние. Ну! Ну ж, вставай! Спасайся, батько!
Стецура протер кулаками глаза и, широко зевая, проговорил:
— А-а! Се-емка!.. Вина да-а-ай! — и, звучно икнув, лег на землю.
— У-у! Гад!.. — закричал Семка.
Он пихнул ногой валявшегося у порога атамана и бросился к коновязи. Из стога ему навстречу выскочил притаившийся бандит.
— А ну, бросай винта!.. Стрелять буду! — грозно закричал, он, направив в упор на Семку дуло своего ружья.
— Да ты что, очумел, что ли? Это ж я, Семка! — озадаченно сказал гармонист. — Своих не узнаешь, дура!
— Я те дам дуру!.. Кому сказываю, бросай оружию, а то сейчас с винта вдарю! Ну-у! — угрожающе крикнул бандит.
И по его мрачному тону и лихорадочному блеску глаз Семка понял, что тот не шутит. Он тяжело вздохнул и выронил винтовку, поднимая вверх руки.
— Вот то и добре, що ты и есть самый Семка. Это мене вроде как бог помогает, — скручивая ему назад руки, пояснил бандит. — За таких сазанов, як ты да Стецура, большаки меня не то что не тронут, а, гляди, медалю дадут. Ну ты, контра собачья, ложись наземь, а то сейчас прикладом тюкну! — крикнул он, замахиваясь на потемневшего Семку.
Гармонист молча лег на землю. Бандит связал ему и ноги, после чего направился к Стецуре. Взяв спавшего атамана за ноги, он без всяких церемоний подволок его по земле к лежавшему Семке и, уложив рядом, прикрыл своей шинелью.
Выстрелы смолкли. Шум боя затихал. Кое-где еще слышались отдельные крики. Далеко за домами в последний раз застрочил пулемет, было уже совсем светло.
На улице, приближаясь, раздались голоса:
— Сюда, сюда, товарищи, здесь их штаб, только осторожней.
Бандит испуганно посмотрел в сторону и тревожно пробормотал: