Страница 14 из 58
В схеме этой все казалось естественным. Да и вел себя Освальд так уверенно и просто, что подозрения должны были развеяться, как дым.
В вопросах хозяйственных Освальд придерживался самых передовых взглядов. Делился далеко идущими планами интенсификации и индустриализации сельскохозяйственных работ, внедрения современнейшей технологии во все отрасли производства на селе. Был убежден, что все его задумки найдут поддержку и в «Партизане», и в районе.
Как и минувшей ночью, он, не чинясь, довез полковника из колхоза до города, ехали на этот раз вдвоем. Беседу вели серьезную и обстоятельную, как добрые товарищи.
Все же сходство Освальда с бандитом «Цыганом», как ни высмеивал свою подозрительность Гендрик Петрович, не давало ему покоя. И он решил на другой же день отправиться в Таллинн. «Узнаю у наших ребят, — думал он, — есть ли отметка об исполнении приговора по делу «Цыгана». Ну, а если есть, значит, с души тяжелый камень долой».
«Не от старости ли эта моя подозрительность? — размышлял Гендрик Петрович, сидя в удобном кресле «Икаруса». — Не покажусь ли я людям смешным?»
Семь лет возглавлял Освальд агрономию в крупном совхозе, член партии, был на руководящей работе в солидной районной организации. Да и боевое братство с Гуннаром Суйтсом в истребительном батальоне в самом начале войны. «Ну что, по сравнению с этим, значит сходство? Да, может, и чудится мне это сходство?».
Но двойная складка меж сдвинутыми бровями у офицера при свете костра и точно такая же складка у Сиреля стояли перед глазами.
Автобус проезжал недалеко от хутора, где жили родители покойной жены Купера. Старый деревянный дом покосился, говорят, в нем одно время был устроен птичник. Гендрик Петрович давно не заглядывал сюда, хотя часто вспоминал и о ласковой жене, и о старшем ее брате, Ильмаре Куузике, которого «кайтселийтчики» зверски изуродовали тут же, во дворе родительского дома, и повесили на суку столетней ели. За то, что не вступил в их банду. За то, что гордился своим зятем, Гендриком Купером, коммунистом.
Возвратился Купер из Таллинна поздно вечером. Сведения, полученные им, не оставляли сомнений. Бандит «Цыган» носил имя Михкеля Укка, был изобличен не только в убийстве семьи парторга, но и во многих других тяжких преступлениях и расстрелян здесь, на территории республики. Вот, пожалуйста, приговор суда, а вот и отметка об его исполнении. Все настолько точно и убедительно, что спорить не о чем. На приложенной к делу фотографии — он, старый знакомый, «Цыган», сходство с Освальдом Сирелем поразительное, но встречаются же на свете двойники!
Кажется, делу конец. А на сердце не было спокойствия. И во сне явился Освальд Сирель — кривлялся, хохотал: «Жил тогда — живу теперь!»
Сон так подействовал на Гендрика Петровича, что он решил: заболел, надо лечиться. И долго не выходил никуда из дому.
3
А в колхозе «Партизан» уже приступил к работе новый агроном. Встретили его здесь отлично. Не сговариваясь, будто авансом за будущие успехи, колхозники одарили Освальда Сиреля дружбой и уважением.
Конечно, секрет такого отношения — в председателе, в Гуннаре Суйтсе. Это он переманил опытного специалиста из районного центра, он, не скупясь на похвалы, представил его вначале правлению, а потом и общему колхозному собранию. Уж на что осторожным и строгим в подборе людей считался Видрик Осила, в третий раз избранный секретарем партийного бюро, но и он снял свои большие роговые очки, зачем-то тщательно протер их платком и дружелюбно улыбнулся Освальду.
А бригадир первой полеводческой бригады Аксель Рауд, человек с маленькой птичьей головкой, небрежно посаженной на верхний конец длинного худущего туловища, похлопал Гуннара по плечу:
— Молодец, председатель, толкового человека выискал. Как со дна морского жемчужину достал!
У Гуннара была мысль съездить в город, навестить старого друга Купера, да захлестнули дела. А вырвется свободный часок — отдавал его жене.
Долго, очень долго оставался Гуннар завзятым холостяком: первая его любовь не дождалась фронтовика, вышла за другого. Думал, станет женоненавистником. Но вот приехала в колхоз новая учительница младших классов да так увлекла его, что забыл о всех прежних обидах. Семейная жизнь протекала счастливо — бывший разведчик любил жену самозабвенно, гордился ею, беспрекословно исполнял все просьбы сельской школы, в которой его Хельми работала.
Тринадцатый год председательствовал Гуннар Суйтс в полюбившемся ему «Партизане». Колхоз давно перешел на гарантированную оплату труда, разбогател и прославился высокими урожаями пшеницы, картофеля, гибридной брюквы. Да только тяжело заболел и вышел из строя чудотворец здешних урожаев старый Пеэтер Янус, отпросился на пенсию. Прямо-таки счастье, что удалось заполучить Освальда Сиреля!
Шел Гуннар однажды из правления домой вечером. Шел быстро и посвистывал весело.
— Гуннар! — остановил его вдруг знакомый голос.
— Эрна, ты? — узнал он в темноте по белой кофточке да тонкой фигурке проживавшую по соседству доярку Эрнестину Латтик. — Что так поздно?
— Задержалась на ферме. Ну, да не в этом дело… Поговорить надо.
— Говори.
Зашагали рядом — теперь медленно, не торопясь. Ждал Гуннар разговора о хозяйственных делах.
— Ты его хорошо… давно знаешь — нового агронома? — вдруг ошарашила его вопросом Эрна.
— А как же! — удивился Гуннар, уловив в голосе и взгляде доярки какое-то беспокойство, почти тревогу. — С войны. Вместе были в одном батальоне. А что случилось?
— Странно.
— Почему странно?
— Да так, наверное, показалось. — Эрна недоуменно пожала плечами, замолчала. Но перед самым домом председателя, прощаясь, переспросила:
— А батальон-то чей был? Красной Армии?
— Да ты что, рехнулась! — вспылил Гуннар. — Не фашистский же, надо думать!
Он стоял, широко расставив ноги, большой и сильный.
— Не обижайся, — тихо сказала Эрна, взяв его за руку. — В тебе-то я не сомневаюсь. Слава богу, в здравом уме. А вот новый наш агроном больно похож на одного карателя, которого я видела осенью сорок первого.
— Да сколько же тебе лет было?
— Двенадцать.
Эрна на минуту умолкла, потом заговорила снова. От волнения ее грубоватый грудной голос зазвучал на низкой, будто надтреснутой ноте.
— Нет, ты не думай, что я была слишком мала. Я все, все отлично помню — этого нельзя забыть, никак нельзя забыть. Он пришел в нашу школу утром — тот, который похож на агронома, и его приятели. Схватили нашу учительницу и давай над ней измываться. «Комсомолка? Пионервожатая? Поганая большевичка?!» Орут да плетью — по лицу, по лицу. А она действительно была у нас комсомолка, первая наша пионервожатая в деревне Катри.
Эрна всхлипнула, и Гуннар ласково обнял ее за плечи.
— Да что ты? Что ты? Ну, было и быльем поросло.
— Нет, ты послушай. Бандиты, значит, хлещут ее, ножами покалывают, а начальник ихний, тот, что с Сирелем схож, отвернулся, вроде ему скучно или противно. Дети в голос ревут. Учительницу кровью заливает. Тогда тот начальничек и говорит так сочувственно: «Пожалеть надо. Детишки очень уж за учительницу свою тревожатся. Дайте ей отдохнуть. — И улыбнулся, гад. — В землице отдохнуть».
Страшные картины пытки, о которых рассказывала Эрна, вставали перед глазами Гуннара, словно он сам был очевидцем. Словно он, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, рвался из пут и ничего поделать не мог. А ребята, школьники, под дулами автоматов копали яму-могилу в школьном дворе. И столкнул в эту могилу вожак еще живую учительницу. А бандиты его, пошучивая да посмеиваясь, засыпали ее землей.
Эрна уже не рассказывала, она плакала, уткнув голову в плечо председателя, и почти беззвучно шептала:
— Ох, как страшно было, Гуннар! Ох, не забыть мне того. Как погляжу на нашего агронома, как улыбнется он, так и рвется из самого сердца: он! он! — Эрна дрожала, как в лихорадке.
Гуннар почувствовал, что его самого трясет озноб. Однако взял себя в руки. Нельзя же было поддаваться внушению — мало ли что рисует пережившей тяжкую беду женщине больное воображение.