Страница 11 из 12
16
Поначалу они пристроились к очередному обозу с беженцами, но потом Крутицын резко свернул с дороги и повел Диму через какие-то леса и топи одному ему известными тропами.
Брестский уже раз десять пожалел, что ввязался в эту, как теперь он называл ее, авантюру, и порой его затуманенный невеселыми думками взгляд, направленный в широкую спину шагающего впереди счетовода, точился неприязнью.
«И чего я вызвался идти с этим?.. Черт дернул за язык!.. Лучше бы рванул на окраину к Рае. Переждал бы все эту канитель, отлеживаясь в ее теплой постели и попивая домашнее сливовое винцо… И плевать, кто в городе: наши ли вертухаи или немцы-хренцы! Э-эх…» Дима представил нежные телеса и горячие объятия своей черноокой подруги и вконец расстроился. В его ботинках хлюпала вода, и какая-то колючая, насыпавшаяся за шиворот дрянь, терзала вспотевшую спину. Брестский вспомнил о корешах: «Небось, думают, что погиб! А я вот он, как последний м…, шагаю неизвестно куда, неизвестно за чем!»
— Эх, пошкворчать бы щас! — с тоскою вслух сказал Брестский, уже зная, что Крутицын не курит, а свои давно закончились, и посмотрел на часы: стрелки показывали без четверти четыре. — Это ж надо: почти три часа пехаем.
— Ничего, парень, нам бы только до наших частей добраться, а там уж видно будет, — сказал, обернувшись, Крутицын, и Дима вдруг подумал, что никакого особенного плана у счетовода нет.
«А если „наши“ не возьмут, а что если откажут? И что тогда прикажешь делать?.. А еще чего доброго просто шлепнут! Скажут, что шпиёны, и шлепнут. Это они запросто…» Вконец расстроенный такими мыслями Брестский чуть не налетел на замершего вдруг Крутицына.
— Слышишь? — сказал тот, поднося к губам палец и показывая глазами вперед, где в просветах между деревьями уже виднелась залитая солнцем опушка. Оттуда доносились отдаленная стрельба и грохот разрывов. Несколько чернобрюхих самолетов с крестами на крыльях, растревожив верхушки деревьев, пронеслись над лесом и умчались в ту сторону.
Крутицын предложил взять левее, и товарищи едва не натолкнулись на немецкую пехоту. Сгрудившись на краю ржаного поля, солдаты надевали каски, ранцы, готовясь, по всей видимости, идти в атаку. Слышался веселый гогот. Рядом на дороге стояли грузовики.
— С комфортом воюют гады! Ишь ты, прям как на работу собираются, — шепнул Брестский Крутицыну. — Вот бы гранату в самую-то кодлу!..
Но счетовод не ответил, внимательно наблюдая за происходящим. Немцы тем временем развернулись цепью и неторопливо пошли через поле к жидкой лесополосе, отделяющей его от другого поля. Рожь доходили им до пояса. Крутицын видел, как офицер, идущий чуть позади, сорвал стебелек и стал ковырять им в зубах. Вслед за пехотой тронулись и запылили по дороге грузовики.
Когда солдаты достигли середины поля, по ним вдруг ударил затаившийся среди высоких стеблей пулемет. Он бил почти в упор, как косой срезая серые, кажущиеся одинаковыми фигуры. Словно поскользнулся и исчез во ржи офицер. Отчаянно крича, немцы бросились в рассыпную. Залегли. С разных сторон затрещали вразнобой автоматы.
Но пулемет внезапно смолк, и спустя некоторое время перестали судорожно жать на курки и немцы. Крутицын увидел, как над покачивающимися на ветру колосьями то там, то сям стали появляться тазообразные каски. Судя по их перемещениям, пехотинцы, рассредоточившись, стремились взять пулеметчика в полукольцо. Но тот словно сгинул, растворился среди ржи, и солдаты потихоньку смелели. Уже не таясь, безостановочно стреляя, они рванули было к месту, откуда их окатили смертоносным огнем. Над срезаемыми пулями колосьями бесновалась, не успевая осесть, колкая пыль.
И тут над полем опять покатилось тяжелое пулеметное: та-та-та-таа! Повалились в рожь нашпигованные свинцом иноземцы, затаились оставшиеся в живых, и только крики раненых да доносящийся со стороны лесополосы грохот нарушали тишину солнечного дня.
Несколько раз пытались подняться пехотинцы и снова, и снова падали в рожь, прижатые кинжальным огнем. Сотни автоматных очередей в который уже раз сходились в одной точке поля, где скрывался невидимый храбрец, и казалось, ничего живого уже не может остаться в их смертоносном перекрестье. Но пулемет, ненадолго замолкая, продолжал отчаянно огрызаться.
С каждым разом немцы подбирались все ближе и ближе к стрелявшему, и наконец в ход пошли гранаты, брошенные с нескольких сторон почти одновременно. Стремительно крутанулись в воздухе их странно длинные ручки, и там, где они упали, вдруг вздыбились невысокие земляные кусты. Средь комьев земли мелькнул, словно почудился, пулеметный ствол и… все стихло.
Брестский стиснул зубы и опустил руку в карман, в котором лежал пистолет. Крутицын, заметив это, отрицательно мотнул головой.
Ветер донес до них обрывки резкой, как лязг затвора, команды, и из ржи медленно приподнялись несколько серых фигур. Сутулясь и безостановочно стреляя, солдаты побежали в сторону пулемета. Через мгновение они уже призывно махали остальным.
Покончив с пулеметчиком, немцы стали быстро перетаскивать к машинам раненых и убитых.
Когда грузовики уехали, а сильно поредевшая цепь достигла все же лесополосы, Крутицын бросился к месту боя. За ним рванул и Брестский. Рядом с разбитым пулеметом, на изуродованном взрывами и истоптанном сотнями ног пятачке лежали четверо. Их тела и лица были сильно обезображены пулями и осколками. На черных от крови изодранных гимнастерках Крутицын заметил зеленые петлицы.
— Пограничники, — прошептал он и снял кепку…
17
Переночевать решили в лесу. Ночи стояли теплые, летние — как говорится, каждый кустик ночевать пустит. Всю ночь Диме снились кошмары: то бежал он через топь на непослушных, все больше увязающих в бурой жиже ногах от развернувшихся цепью и странным образом не тонущих в трясине немцев; то с криками ужаса едва выскакивал из-под падающей стены горящего дома; то чудилось ему искаженное гневом лицо подруги, кричащей что-то страшным и почему-то мужским голосом про ссучившегося, забывшего понятия вора…
Когда Брестский открыл глаза, в лесу еще было темно. Крутицын сидел неподалеку на поваленном дереве и, глядясь в маленькое зеркальце, брился.
— Ну, вы, Сергей Евграфович, ну… — поразился Дима, зябко поежившись, и потер свои колючие щеки.
А счетовод тем временем умылся водой из фляжки и с невозмутимым видом стал заклеивать клочками газеты небольшие порезы.
После скромного завтрака решились наконец выйти на пустынную дорогу, бегущую в сторону Барановичей меж бескрайных колхозных полей. Вдоль дороги чернели остовы сгоревших или просто брошенных машин, валялись раскрытые чемоданы, вещи. Попадались и убитые…
Угнетенные этим зрелищем путники не сразу заметили идущую им навстречу большую колонну военнопленных в сопровождении немецких автоматчиков. Бежать было уже поздно.
— Иди спокойно. Мы с тобой — мирные граждане. Только в глаза конвоирам старайся не смотреть, — быстро сказал Крутицын и потрогал верхнюю губу.
Поравнявшись с колонной, товарищи сошли на обочину. Один из немцев с закатанными до локтей рукавами вдруг обратил внимание на Диму. Конвоир кивком подозвал к себе Брестского, и когда тот подскочил, сунул руку в его оттопыривающийся карман. Голубые глаза солдата радостно заблестели, когда он извлек оттуда пистолет.
— Зольдат, комьюнист? — спросил немец, грозно сдвигая пшеничные брови, и ткнул пистолетом в подбородок Брестского.
— Нет, что вы, нет!.. Упаси Бог!.. — растерянно залепетал Дима, и видно было, как мертвенная бледность проступила сквозь его загар и суточную щетину.
Но немец уже не слушал. Сунув пистолет за поясной ремень, он подтолкнул несчастного дулом своего автомата к колонне и повернулся в сторону Крутицына. Тут счетовод отчебучил такое, что Дима от него вовсе не ожидал.
Сергей Евграфович вдруг рухнул на колени и стал кланяться проходящим мимо немцам. Те весело заржали, показывая пальцами на странного русского.