Страница 10 из 12
«Да, прав был все-таки сосед насчет роста-то…» — подумал морячок. Почувствовав Костин взгляд, Сотов обернулся и, обнажив в улыбке крупные зубы, весело проорал:
— Не дрейф, полундра, прорвемся!
Пять раз сбрасывали немцы бомбы на позиции полка, но только последний, пятый, показался Косте самым страшным. Невыносимый, леденящий душу вой вдруг наполнил небо, и от этого воя захотелось бросить все и бежать, не разбирая дороги, прочь лишь бы не слышать его.
— Э-э, да они пустые бочки с дырками вместо бомб бросают, хотят нас на тонкость кишки проверить! — закричал Сотов, который упорно продолжал смотреть вверх и лишь в момент взрыва, словно энергично с чем-то соглашаясь, быстро пригибал голову к коленям.
Еще не успел затихнуть рокот уходящих на запад бомбардировщиков, как по окопам пронеслось: «Приготовиться к бою…»
Схватив трофейный автомат, Костя взобрался на специально подсыпанную земляную приступочку — еще один повод для шуток Сотова — и сквозь клочья ползущего над позициями дыма неожиданно близко увидел немцев. Их густые цепи, казалось, перекрывали собой все поле.
«Пи-ють!» — просвистело, пропело у виска. Совсем рядом взметнулось несколько земляных фонтанчиков.
— Ты рот-то закрой, а то свинцовая птичка ненароком влетит! — сказал Сотов, кладя на бруствер винтовку и передергивая затвор. — Сейчас они у нас потанцуют полевое танго…
Словно в подтверждение его слов, с флангов ударили пулеметы, огрызнулась огнем полустертая бомбежкой линия окопов, и немецкие цепи вначале залегли, а потом стали откатываться назад. Новую атаку, судя по всему, они собирались предпринять уже под прикрытием танков, которые в этот момент один за другим выползали по шоссе из леса и съезжали в поле.
— Раз, два, три… двадцать, — считал шепотом Костя, не замечая, что кусает в кровь губы. Сотов, сощурившись, оглаживал заткнутую за поясной ремень гранату.
Нагло подставляя борта, с повернутыми в сторону русских позиций башнями, железные махины неспешно выстраивались в линию на краю поля. За ними замелькали серые фигурки пехотинцев.
В тот миг, когда двадцатая по счету машина съезжала на обочину, а из леса только-только выползла еще одна, вдруг грозно и слаженно рявкнули полковые пушки. Встретившись со снарядом, последний танк тут же выбросил в небо струю огня и черного дыма и замер поперек шоссе. У двадцатого взрывом сорвало башню — видимо, сдетонировал боекомплект, — а сам он боком сполз в придорожную канаву и перевернулся. На поле разом вспыхнули и омертвели еще пять машин. Шестая, закрутилась на месте с перебитой гусеницей. Несколько снарядов разорвалось и среди сгрудившейся на опушке леса пехоты. Мелькнули в воздухе разметанные взрывом тела, беззвучно повалились срезанные осколками деревья.
Оставшиеся танки, взревев моторами, рванули было на позиции полка, но тут снова ударили пушки, и еще шесть машин остались гореть на роковом для них поле. От полного разгрома танкистов спасла налетевшая из-за леса авиация, под прикрытием которой они стали отползать за шоссе.
Полковые артиллеристы стреляли до последнего. Когда первые авиабомбы рванули прямо на батарее, под ноги орудийных расчетов еще катились окутанные дымком гильзы.
Тем временем в лесу на шоссе скопилась огромная масса немецких войск и частей снабжения. Для ликвидации «тромба» (как выразился один из высоких военных чинов) был срочно повернут назад танковый корпус из ударной группировки Гудериана. Последний уже перерезал Минское шоссе восточнее того места, где держал оборону майор Андреев, и стремительно продвигался в сторону Барановичей…
15
Все закончилось внезапно и страшно, когда в тылу вдруг появились немецкие танки. Пока на разгромленной авиацией батарее спешно разворачивали несколько уцелевших орудий, танки уже начали утюжить позиции полка. На батальон Чибисова, проломившись через лесополосу в том месте, где в наспех вырытых укрытиях располагался переполненный ранеными лазарет, вылетело сразу двенадцать машин. Непрерывно стреляя из пулеметов и орудий, они в два счета достигли линии окопов.
— Приготовить гранаты! — успел даже не крикнуть, а почти прохрипеть лейтенант, чувствуя, как внезапно пересохло в горле.
— …товить гранаты! — многократно отраженным эхом побежало от бойца к бойцу, и Чибисов краешком пытающегося найти выход сознания удовлетворенно отметил, что паники нет и в помине. В этот момент одна из машин накрыла его окоп своей грохочущей, воняющей бензиновыми выхлопами массой и, несколько раз крутанувшись, перевалила через бруствер…
— Ну что, дружок, похоже, настал и наш черед помирать! — Сотов, непривычно серьезный, в последний раз обернулся к Соловцу и добавил: — Я первым пойду, а ты уже действуй по обстоятельствам.
Белки его глаз на черном от копоти лице показались Косте ослепительными, отчего взгляд и все лицо Сотова приобрели вдруг особую выразительность и силу. Отставив в сторону винтовку со словами: «Ну бывай, полундра», он полез с гранатой навстречу лязгающей окровавленными гусеницами махине и… тут же исчез в земляном столбе взрыва от рванувшего рядом снаряда. Костю, который как раз готовился выбраться следом, отшвырнуло назад и так приложило о край окопа, что потемнело в глазах…
Когда Чибисов выбрался из завала, не без помощи старшины Кашкарова — неулыбчивого сухощавого сверхсрочника, за время марша и боя успевшего стать его правой рукой, немецкие пехотинцы были уже в двух шагах от них. Заметив командирские кубики, один из солдат наставил автомат прямо на лейтенанта и заорал:
— Хэндэ хох!
Глядя на его напрягшуюся в крике шею, Федор подумал: «А что, если броситься, вцепиться в горло? Быть может, успею задушить гада, прежде чем пристрелят?..»
Шальная, туманящая разум мысль, видимо, отразилась и в глазах и в подавшейся вперед фигуре Чибисова, потому что немец вдруг занервничал и, выпятив побелевшую губу, заорал еще громче:
— Хэндэ хох!
«Сейчас он нажмет на спусковой крючок!» — понял Федор и почти уже сам захотел этого, как вдруг откуда-то сбоку долетел до него глухой голос старшины:
— Не дури, лейтенант, поднимай вверх руки. Родине мы живые нужнее…
Проутюжив окопы, танки повернули назад к лесополосе, чтобы не мешать своей пехоте. Бой откатывался все дальше от исполосованных гусеницами позиций полка. Несколько бронированных махин погнались по соседнему полю за разбегающимися в разные стороны бойцами, расстреливая их из пулеметов. Со стороны КП майора Андреева еще некоторое время слышалась ожесточенная автоматная и ружейная стрельба, ухали взрывы, но вскоре смолкло и там.
Первое, что увидел Костя, когда пришел в себя, были измазанные глиной сапоги. Много сапог…
Немецкие пехотинцы, человек пять-шесть не меньше, с хохотом показывая на Соловца пальцами, столпились над окопом. Заметив, что матросик очнулся, один из солдат под одобрительные возгласы товарищей опустился на колени и, схватив Костю за шиворот, рывком втащил на бруствер. Не помня себя от гнева, Соловец извернулся, пытаясь кулаком достать обидчика, но вместо этого сам получил хорошую затрещину.
— Руссиш вольф! Руссиш марин вольф! [2]— загоготали немцы.
Они подобрали и бескозырку, которую тут же водрузили на гудящую, полную отчаянных мыслей голову морячка. Кто-то из пехотинцев попытался было потрепать его по щеке, но Костя так зыркнул на немца своими злыми, полными слез глазами, что тот отдернул руку и отшатнулся.
— Ахтунг, Генрих, вирт цубиссен! [3]— еще громче заржали солдаты, а в руках одного их них появился фотоаппарат, которым он стал снимать своих товарищей, обступивших русского моряка.
Мимо к шоссе вели первых пленных. Костя вдруг увидел Чибисова: набычившись, уже без портупеи, лейтенант шел, подталкиваемый сзади автоматчиком…
2
Русский волк! Русский морской волк! (нем.)
3
Осторожно, Генрих, укусит! (нем.)