Визит в абвер

— Да, он прав, — бросил реплику Эккес. — Какой сейчас отпуск!

— Я мог бы принести моему шефу большую пользу здесь, при штабе. В русском прифронтовом тылу я обогатился опытом, который очень пригодится новичкам. Тем более что условия для нашей работы там резко усложнились. Безлюдные в прошлом леса сейчас наводнены чекистами. Они охотятся не только на блуждающих солдат вермахта, но и на нашего брата.

— Ваше предложение можно рассмотреть, — пообещал Баркель неохотно.

— В противном случае я мог бы присоединиться к гауптману Шустеру, — предложил Ромашов на всякий случай. — Радист моего класса ему пригодился бы. Да и работать там мне сподручнее, проще… Знакомая стихия…

— А он дело говорит, — заметил генерал, обращаясь уже непосредственно к шефу абверкоманды. — Его инициативы вполне уместны. И разумны.

Что оставалось Баркелю? Не мог же он теперь на глазах у всех расписаться в своей несостоятельности. Не мог честно признаться командующему, что Ромашов у него под подозрением. Получится, как в той поговорке: начинал за здравие, а кончил за упокой. Глупейшая ситуация! Не благоразумнее ли промолчать, оставить сомнения при себе? Отпуск был предложен с задней мыслью — потянуть время, еще покопаться в душе Ромашова. Об этом командующий даже не догадывается. А то, что он советовал тут, как использовать Ромашова в дальнейшем, начальнику абверкоманды даже на руку. Будет на кого вину свалить, если что. Не видит Баркель особого риска и в том, чтобы послать радиста в отряд гауптмана. Какая разница, где с ним расправиться, если что. Свое мнение на сей счет он готов высказать и сейчас.

— Да, господин генерал, — решился все-таки Баркель, — второй вариант тоже заслуживает внимания. Учитывая серьезные изменения на фронте, я и сам обещал гауптману прислать еще одного радиста.

— Как видите, нам не до отпусков. Да и кому отпуск — этому атлету? Прежде я соглашался с вами только потому, что Ромашова и в глаза не видел. А, оказывается, он у вас орел. Да и настроен по-боевому. Так что поступайте, исходя из интересов разведки…

Церемония награждения на этом и закончилась. Командующий отпустил всех, кроме Баркеля, а затем вызвал адъютанта и приказал ему никого в кабинет не пускать и по телефону ни с кем не соединять.

— Сначала хочу предупредить вас, майор, — начал Эккес в явно доверительном тоне, — наш дальнейший разговор будет строго конфиденциален. То, что я вам сообщу, должны знать только вы и никто больше. Ни одна душа, поняли?

— Так точно, господин генерал! — заверил Баркель, готовясь услышать что-то очень важное.

— Как помните, мой отъезд в Берлин произошел весьма срочно. Именно по этой причине, а не потому, что я мог запамятовать, пришлось отменить известное мероприятие. Событие, о котором я узнал в столице, будет иметь непредсказуемые последствия. Еще раз предупреждаю.

— Слушаюсь, господин генерал. Хранить тайну разведчик умеет.

— Открылся заговор против нашего фюрера… На северо-востоке Германии, в Вольфшанце, произошло покушение. Адольф Гитлер серьезно пострадал, но остался жив.

— Это ужасно… Как это ужасно… — запричитал Баркель. — Кто мог?… Кто посмел?…

— Вот в этом-то и дело, — продолжал генерал. — Более того — вся тайна. О самом факте сообщают, а вот о заговорщиках торопиться не станут. Постараются вывести на чистую воду всех до единого.

Тут генерал замолчал. Потер ладонью свой широкий, в наметившихся морщинах лоб, пристально посмотрел на разведчика, спросил:

— Как вы относитесь к слухам? Стоит ли им верить?

— Смотря каким, — уклончиво, еще не придя в себя, — ответил Баркель.

— Самым, что ни на есть, серьезным. Например, о том, что в числе заговорщиков оказался и ваш бывший шеф.

— Адмирал Канарис? — воскликнул майор, заерзав на стуле, и на его лице проступила бледность.

— Этот слух не с улицы и не с берлинских рынков. Он очень достоверный.

— Но как можно в такое поверить? Вильгельм Канарис — это же создатель нашей разведки и контрразведки. Отец абвера. Еще недавно сам фюрер произвел его в адмиралы. И вдруг такое!

— Наверное, и мне, и особенно вам со временем придется поверить, — задумчиво, но и без тени сомнения, проговорил Эккес. — А пока советую вам держать этот «слух» в глубокой тайне. Информацию мою примите к размышлению. Конечно, наедине…

Генерал сказал то, что считал возможным сказать. Ни одним словом больше. Сообщил факты, да еще какие! Ему не понравилась первая реакция абверовца — проступившая на его лице бледность. Что это, только профессиональная солидарность? Или и впрямь стало жаль генерала. Ведь уже заранее нетрудно предсказать, чем это для него кончится. На кого замахнулся! А был он, рассказывают, человеком скрытным и очень хитрым. Резиденцию Канариса в Берлине называли «лисьей норой», а его самого «хитрым лисом». Неужто в абвере все под стать своему бывшему шефу? Пожалуй, дискуссию с майором лучше не затевать, правду от него все равно не услышишь. Мудро сказал философ: «Мысль изреченная есть ложь». Сейчас тем более…

После молчания, продолжавшегося несколько минут, Эккес спросил:

— У вас есть ко мне просьба? Может, как всегда, вам нужен самолет?

— Истинно так, господин генерал. Поскольку гауптман Шустер уже обосновался на постоянной базе, ему необходимы кое-какие грузы.

— Что именно?

— Оружие, боеприпасы, продовольствие.

— Продовольствие? — удивился генерал. — Он что, не в состоянии добыть его на месте?

— Я советовал ему поначалу этим не заниматься. Опасно настроить против себя крестьян. Тем более что во время отступления мы кое-что прихватили. На первый случай могу из собственного резерва.

— Значит, самолет все-таки нужен?

— Как видите.

— Рейхсмаршал при встрече в Берлине дал мне понять, что бомбардировщики нужно использовать лишь по прямому назначению. Русских надо бомбить и бомбить, иначе их не остановим.

— Но разве подрыв их тыла менее важен? — осмелился возразить Баркель. — Я же кроме автоматов и патронов могу послать гауптману тонны взрывчатки. Объекты для ее применения найдутся: железнодорожные и телефонные узлы, линии электропередач, мосты. Мои агенты в тылу Красной армии могли бы более активно вести рельсовую войну. У меня на складах имеется взрывчатка, замаскированная под консервные банки с тушенкой и термосы. Положи в рюкзак и путешествуй…

— Это уже совсем другое дело. Диверсии в прифронтовом тылу нам крайне нужны. К большому сожалению, русским эшелонам пока никто не препятствует, даже наша хваленая авиация. — Генерал нахмурил брови и, побарабанив пальцами по крышке стола, наставительно произнес: — Суть нашего понимания задач разведки в тылу противника непременно сообщите гауптману. Заодно с грузами отправьте к нему и своего радиста. Кстати, как вы, майор, ни хитрили, но я понял: между шефом абверкоманды и его лучшим радистом пробежала черная кошка. Почему?

Баркель не готов был к такому вопросу и в ответ лишь пожал плечами.

Собирали Ромашова в полет недолго. Ему выдали новую рацию, сухие аккумуляторные батареи и компас. Пистолет «ТТ», с которым он прилетел, старшина команды оставил у себя. «Будет нужен, гауптман выдаст», — сказал он, не вдаваясь в объяснения. Парашют положили в багажник машины.

До аэродрома провожал сам шеф. Он нет-нет да и поглядывал на Ромашова, удивляясь его олимпийскому спокойствию… Странно. Совсем не то творилось в душе шефа. Можно было подумать, что этот полет за линию фронта предстояло совершить ему самому. Да, нервы, нервы! Расшатались они за войну. Трудно стало владеть собой. Еще хуже старческой рассеянности прогрессирующая мнительность. Постоянно боишься оказаться глупее противника… И все это из-за них, русских. Баркель имеет с ними дело с первого дня. Если бы теперь у него спросили, оправдались ли его былые надежды, ответил бы только отрицательно. Почти вся энергия ушла на поиск верных, преданных Германии людей. Он искал их в покоренных городах. Искал на полях сражений — сразу после отгремевшего боя, когда еще дымилась и багровела кровью земля. Случалось, вытаскивал из подбитых танков, обвалившихся траншей и окопов, сам приводил их в чувство, лишь бы потом послужили ему верой и правдой. Он шастал по лагерям, вывозил оттуда казавшихся безнадежными, откармливал и отпаивал их. А что толку? Теперь-то можно и подытожить. Отвечали ли они ему верностью? Понимали ли, за что надо сражаться? Или это опять нервы? Сгущаешь, Баркель, краски, все мажешь черным. Ведь были же, были! Тот же Царьков. Ну, сорвался напоследок, пожадничал, так ведь раньше-то служил честно. А Ромашов? Не зря ли ты засомневался в нем? На тебя же работает, твою славу приумножает. История с покойным полковником и его портфелем еще нуждается в серьезной проверке. Остаются и кое-какие загадки. Взять того же писаря. Сам приполз оттуда, сам предложил себя абверу, испытание выдержал, да и работал аккуратно. И вот на тебе: как в воду канул.