Страница 2 из 11
– Пусть хоть Лиечка поживет спокойно, – шепнула на прощание, – без тасканий по казармам и гарнизонных сплетен! Уж я-то нахлебалась за двоих! А мы с отцом обеспечим!
В ее простодушном обещании таилось глубокое неверие в мою способность прокормить семью. Во время обеда она оживленно рассказывала о младенческих годах моей будущей жены. О кори, коклюше, дифтерите, простудах, диатезе и красоте, проявившейся уже в раннем возрасте, а также о всеобщей любви и восхищении окружающих. Послушать ее, так Лия в детстве из болезней не вылазила, но была при этом первой красавицей в детском саду, школе, гарнизоне и генштабе. И теперь вот в вузе. Так что мне, можно сказать, повезло. И папа-генерал в придачу. Старшая сестра Лии Нонна, смуглая, серьезная до мрачности, с диковатым взглядом раскосых глаз девушка, просидела весь обед молча, уткнувшись в свою тарелку. Мое обаяние на нее не подействовало. Мне даже показалось, что она меня не заметила.
К моему изумлению, Лия, пылкая во время жениховства, во-первых, оказалась фригидной. А во-вторых, по паспорту она была не Лия, а Лолита. Лолита Нурбекова! Иногда меня посещала мысль: да знай я раньше, что она Лолита, я бы, возможно, никогда!.. Интересно, знают ли родители Лолит, кто такая Лолита? Читали ли? Или просто слово понравилось?
Очи страстные, с чертиками, львиная грива, раздувающиеся от страсти ноздри крупноватого восточного носика – все это оказалось потемкинскими деревнями. То есть Лия не была в полном смысле фригидной, некоторый опыт у нее все-таки имелся, и желания просыпались время от времени. Но обещала она больше, чем давала. Позже я понял, что для нее главное – блистать на публике, вызывая восхищение масс, поражать, слушать охи-ахи, царить в душах и попирать поклонников ногами, поддерживая репутацию роковой женщины. А тут какой-то надоедливый мужик в единственном числе пристает в постели, чего-то ожидает, требует, руки тянет… Павшая и разграбленная крепость уже не нужна завоевателю, и он бросает ее на милость сорных трав и воющих шакалов.
Кто-то из-за нее стрелялся в гарнизоне, не до смерти, к счастью; мордобои случались. Один раз на моих глазах – глазах законного мужа. Подрались два типа откуда-то из глубинки. Один с ней танцевал, а другой тоже хотел, а тот, первый, не позволял. Мне было стыдно, как никогда в жизни, а Лия, раздувая ноздри, сияющим взором следила за ходом поединка, не обращая ни малейшего внимания на мои настырные попытки увести ее прочь. Прекрасной варварке хотелось зрелищ и вечного праздника. Между делом – поездок на иноземные курорты, бриллиантов, мехов, дорогой еды и баснословно дорогой одежды в невероятных количествах. Она не могла принадлежать одному мужчине, с ее точки зрения, это было бы нечестно по отношению к другим.
Кухня? Ну уж нет! Равно как и учеба. С грехом пополам дотянула моя жена до диплома – профессура стонала от ее ответов, посещаемости, а академические дамы – еще и от туалетов. Рита Марковна, ведущая разговорную практику, говорила, закатывая глаза: «Вячеслав Михайлович, при всем моем к вам уважении, выше «удовлетворительно» – никак, поймите меня правильно!» Конечно, я ее понимал правильно и чувствовал себя отцом дебильного недоросля, у которого, как делился в кулуарах профессор Баран Николай Евменович, историк, одна извилина, да и то прямая. Рита Марковна, с которой он делился, мне же и донесла.
Николай Евменович Баран – ходячая легенда и ходячий анекдот нашего вуза. Фамилия Баран хороша тем, что носящему ее человеку никогда не дадут кличку. Зачем? Все равно лучше не выдумаешь. У доцента Савина, например, кличка Кощей Бессмертный, или просто Кощей, из-за клацающих железных зубов; профессор права и менеджмента, Гилярий Альбинович Нижник, проходит под кличкой Нужник; профессор философии Петр Гаврилович Меркулов, с лысой, как бильярдный шар, головой, известен как Фантомас, причем кличка тянется со времен выхода на экран популярного французского фильма и передается по наследству от выпускников молодняку, который скорее всего и не знает уже, кто такой Фантомас. Ваш покорный слуга – Милорд. Мне не особенно нравится, так и представляешь себе изнеженного фата в кружевных манжетах. Но не я же ее себе выдумал – vox populi [2], так сказать.
Скучаю я по институту, что и говорить. Моя альма-матер… То есть теперь это уже университет – новые времена, новые игрушки. Сначала я учился там, потом преподавал… Хорошо было тогда – физиологии больше, чем интеллекта, и прекрасное пищеварение. Профессор Баран читал нам историю. Я подавил смешок. С ним казус как-то раз приключился в незапамятные времена – он умудрился получить новую кликуху прямо на международном семинаре по археологии, который по традиции раз в три-четыре года проводился в городе по инициативе кафедры истории нашего вуза.
Обстановка в тот памятный день была самая торжественная, присутствовали видные ученые из соцстран, наша профессура, представители культуры, пресса, разумеется, мы, студенты, члены обществ любителей истории и археологии, нумизматики, сфрагистики [3]и т. д., а также передовая общественность и коллекционеры-единоличники. В президиуме – гость из Польши, Януш Карчмарский, два профессора из Германии, один – Иоганн… не помню фамилии, что-то похожее на «Шнапс», другой – Детлеф Ганусяк из Берлинской академии; парторг института Андрей Милованович Шмыгало, профессор Баран. И другие замечательные лица.
Ну, доклады там, приветственные речи, то да се, атмосфера официальная и приподнятая. Под занавес, когда основная программа была выполнена, к микрофону мелкими рыбешками рванулись разномастные кружковцы. Одним из первых – археолог-любитель, пенсионер Родион Германович Ворона. Мы, студенты, экстатически засучили ногами, предвкушая зрелище; у Шмыгало отвисла челюсть; председатель растерялся и упустил драгоценную минуту, а пенсионер-археолог, в прошлом бухгалтер фабрики индпошива обуви, бодро цепляясь за колени аудитории, уже пробирался к сцене. Почему, выйдя на заслуженный отдых, Родион Германович ударился в археологию, никто толком не знал. По слухам, нашел у себя в огороде серебряную монету Карла IV, занесенную, видимо, наполеоновскими солдатами, а может, какими-нибудь шведами, и заболел краеведческой горячкой. Его коньком была хронология поселений древних славян и перевалочные форпосты на пути из варяг в греки. В тот памятный день он подготовил сообщение на тему «Проявления тотемизма и фетишизма в религиях древних славян», где, спотыкаясь на трудных словах, доказывал, что всякое древнеславянское поселение «имело свое божество в форме материального фетиша, но значительно чаще в виде животного-тотема, образующего мир мифических первопредков общественных групп-родов».
Если отбросить шелуху, то смысл его сообщения сводился к тому, что при закладке фундамента жилых помещений, «домов, как говорится», наши предки, оказывается, приносили в жертву черного барана, а не козла, петуха или других животных, как упоминает ряд уважаемых отечественных и зарубежных историков в своих монографиях.
Войдя в раж и брызжа слюной, Ворона кричал с кафедры:
– Баран! Черный баран! Черный баран с рогами! Шерсть черного барана… баран, барану, барана… с рогами!
Студенческий контингент был в отпаде. Иностранцы, сидевшие в президиуме и не понимавшие ни слова, кроме «баран», были уверены, что речь идет об их ученом коллеге – приветливо кивали ему, улыбались и жестами показывали, что хоть и не все понимают, но главное ухватили и присоединяются к оратору в его похвальном слове. Профессор Шнапс поднял кверху большой палец, потом сцепил руки в замок и потрясал ими над головой.
Профессор Баран наливался краской. Председатель, побледнев и хватая воздух в предчувствии последствий, пискнул:
– Регламент!
Его поддержал парторг, но Ворону голыми руками не возьмешь.
– Сию минуточку, – умильно улыбался он, прижимая ладони к груди, – совсем чуток осталось!
2
Vox populi ( лат.) – глас народа.
3
Сфрагистика (от греч. σφραγιζ – печать) – вспомогательная историческая дисциплина, изучающая печати (матрицы) и их оттиски на различных материалах.