Страница 5 из 87
Пещера находилась примерно в полдороге от гребней гор, возле небольшого источника. Вообще-то говоря, это не была пещера в собственном смысле слова — просто во время землетрясения возле отвесного спуска с гор упали три гигантские скалы и образовали закрытое пространство. Должно быть, кроме нас это место облюбовали и другие — пещера была устлана густым слоем сухой травы. Струя выбивается из скалы, падает в каменную раковину, всю зеленую от водорослей, и устремляется далее по узенькому каменному желобку. Возле источника приютилось небольшое святилище, посвященное нимфам, — побелевшая ниша со светильником, и в ней несколько небольших потрескавшихся глиняных фигурок, к которым иногда приносят букеты цветов.
Когда я пришла, все было тихо и пещера была пуста. Я знала, что так оно и будет. Но было еще слишком рано. Огонек в кумирне [18]едва мерцал. Я вынула кувшин с маслом из потаенного места, где его прятала, и наполнила светильник. Нужно было еще подрезать фитиль; на это потребовалось чуть больше времени. Я помолилась нимфам — они ведь добрые существа и всегда оберегают меня, когда я за городом. Но, похоже, моя молитва провалилась в глухую бездонную пустоту, как если бы все духи-охранители этого места или исчезли куда-то, или почивали, или были попросту равнодушны ко мне. Я погрузила лицо в естественную, выбитую струей каменную раковину; ледяная вода обожгла меня, но я сумела взять себя в руки. Я почувствовала, как моя кожа туго натягивается и начинает пылать от этого вяжущего прикосновения. Глотнула воды — и тут вспомнила, что у меня весь день маковой росинки во рту не было. Но я не чувствовала голода да и, если честно, не могла бы сейчас переварить никакой пищи.
Попив воды, я вернулась назад, уселась у входа в пещеру, завернулась в плащ и стала ждать.
Сосны были здесь гораздо реже, так что я могла ясно разглядеть полную луну и звезды над головой. «Ну, теперь-то он должен прийти! — думала я. — Должен, должен!» При каждом треске веточки, при самом слабом шорохе в темноте я напряженно всматривалась в ожидании. Нет, уже восемь дней — ничего. Ни письма, ни записочки. Ни объяснений, ни извинений. Кого ни спросишь, все пожимают плечами и уходят от ответа. Но у всех в глазах — жалостливое сострадание.
Время шло. Луна неумолимо продолжала свое шествие по небу, за ней стремили свой бег звезды Плеяды. Уже далеко за полночь, а я по-прежнему бодрствую в одиночестве.
Когда на востоке обозначилась первая полоска серого света, я пустилась в путь по горной тропке, не произнося ни слова, стараясь ни о чем не думать. Когда я вошла во двор, первая, кого я встретила, была наша девушка-кухарка, набиравшая воду в фонтане. Увидев меня, она тут же сложила большой и указательный пальцы и сделала решительный жест от дурного глаза. От век к вискам у меня точно сплелись тонкие раскаленные проволоки; кожа туго обтянула пылающую голову, искры гнева пробегали по каждому нерву.
Я легла на кровать, словно на дыбу. Сквозь ставни насмешливо пробивался утренний свет. Затянули свой хор петухи — наступил день, ясный, осенний, полный несбыточных обещаний. «Дайте поспать, — взмолилась я, — дайте поспать, а то умру!» Тут я вспомнила, что у меня в ларце, где стоят флаконы с благовониями, хранится (по причинам, о коих мне остается лишь догадываться) небольшой фиал из радужного стекла, который Алкей привез мне в подарок из Египта и о котором я забыла на целых двадцать пять лет. Теперь в памяти всплыли его слова, сказанные с жесткой, но доброй хитринкой в глазах:
— Это тебе, моя дорогая, благословенное средство для забвения. Спрашиваешь, зачем оно тебе? Возможно, сейчас оно и не нужно. Все твои чувства открыты солнцу, ты тянешься к свету, как бутон, который вот-вот раскроется. Но позже… Позже сама поймешь. Не думаю, впрочем, что у тебя достанет благодарности за то, что я о тебе так забочусь. Боги наделили тебя, Сафо, многими редкостными дарами, но благодарность едва ли входит в их число.
— Средство… забвения?! — повторила я, до того удивленная его мягкой и вместе с тем колкой речью, что даже позабыла рассердиться, хотя следовало бы. (Впрочем, я тогда уже не была юной и бесшабашной — это было как раз перед моим двадцать пятым днем рождения.)
— Да, в самом деле. Бывает, что и старик Гомер [19]подремывает. Ты будешь польщена, моя милая. Этот крохотный фиал стоил мне дороже, чем даже я мог себе вообразить.
— По-моему, ты ищешь чего-то для себя, раз делаешь мне такой подарок, — язвительно сказала я.
Я давно знала, что Алкей не равнодушен к деньгам.
— Может быть, — согласился он, но в глазах его мелькнула искорка удивления. — Можешь поупражнять свой пытливый разум в поисках причин моей щедрости. Могу сказать только, что действует это снадобье безотказно. Мне его продал один совершенно ужасный жрец в Мемфисе [20], и спросить о доказательствах его действенности для меня было все равно что осквернить египетскую гробницу. Но я недавно испытал его на Лике, и, представь, результаты были воистину впечатляющими.
Я неуклюже взяла у него из рук стеклянный фиал, сгорая от смущения, что и Лика впутали в это дело. Это был черноглазый отрок с черными, блестящими, длинными, как у девушки, волосами. Ему едва исполнилось четырнадцать, когда Алкей подобрал его на обратном пути из Египта. Впоследствии он из озорства подзадоривал его строить глазки моему младшему брату Лариху.
— Да, я еще не назвал тебе дозу, — сказал Алкей, не сводя с меня глаз. — Как ты понимаешь, это не столь уж несущественно. Три капли на чашу вина — и ты превосходно выспишься за ночь, пять — даруют тебе забвение на целых полсуток, ну а десять капель, — тут Алкей сделал выразительный жест, — это уже смерть. И главное, дозу не следует повторять. Прежде чем решиться принять это снадобье, убедись сначала, есть ли у тебя под рукой монетка, чтобы отдать Харону [21]…
…Теперь, много лет спустя, я снова и снова вертела фиал в руках, переживая обиду за холодный взгляд и колкие речи Алкея, за хитринку в глазах. Но теперь забвение мне было необходимо, как никогда прежде. Я взяла небольшой кувшин вина, который Праксиноя ставит на мой столик возле постели (Когда же это началось? Четыре года назад? Пять лет?), отлила немного в чашу и смешала с водой. Затем я открыла фиал и понюхала: сладкий, навевающий дремоту, усыпляющий запах. Я тщательно отмеривала капли. Одна… Две… Три… Непроницаемая пауза. Четыре… Пять…
— А почему бы не больше? Быстро и без мучений.
— Нет. Я не доставлю ему такого удовольствия. Конечно, какое изысканное наслаждение — подтвердить правоту сказанного четверть столетия назад! Нет! Решительным жестом я вновь заткнула фиал стеклянной пробкой. Затем — покуда не передумала — сделала два быстрых шага к окну и кинула фиал туда. Короткий, отрывистый звук — это драгоценный сосуд шмякнулся о каменные плиты. Так сказать, для полноты ощущений. Я взяла чашу, чувствуя, что совершенно истощена; сухая, жгучая агония переполняла мои члены. Уснуть. Мне необходимо уснуть. Но тут мне внезапно пришла в голову другая мысль. Я быстро направилась по коридору в тихую комнату с закрытыми ставнями — это была комната дочери моей Клеиды. Я не думала о ней весь вчерашний день да и несколько дней до этого. Прошла уже неделя, как она ушла к Мегаре — в большой квадратный дом, что в цитадели. Я почувствовала, будто это ушел некий странный, случайный гость, не оставив никаких следов своего присутствия. «Она отвергла меня, — подумала я, — и мне нужно вытравить ее из моего сознания, в порядке самозащиты».
Клеида, любимая моя Клеида, но ведь не всегда же было так! Ты была для меня точно золотой цветок, и мы любили друг друга, не ведая ненависти, ярости и ужасных слов непрощения — разве случались они прежде? А что ныне? Вина, ревность, горечь — и это плоды нашей счастливой весны?
18
Кумирня — небольшая языческая молельня с кумирами, то есть статуями, изваяниями греческих божеств.
19
Гомер — поэт, стоящий у истоков греческой литературы, имя которого связано с древнейшим литературным жанром греков, героическим эпосом; особенно с «Илиадой» и «Одиссеей». Уже в древности о личности и времени жизни Гомера не было известно ничего достоверного. Он изображался в виде слепого старца. Принято считать, что он жил примерно в VIII в. до н. э.
20
Мемфис — город в Египте
21
Харон — грязный, седой, угрюмый старик, переправляющий души преданных погребению умерших через Ахерон, реку в преисподней, и получающий за это обол (мелкую монету), который клали в рот умершему.