Страница 99 из 295
Отвлекшись на это неожиданно возникшее приятельство, Марина немного забылась, боль потери притупилась. Совесть же ни на минуту не оставляла ее в покое. Тем более, что ходячее свидетельство более счастливой судьбы Анатоля, избери она сама другой путь, все время был у нее перед глазами в лице Долли, такой чистой душой, такой невинной. Стремясь хоть немного снять с себя тяжелый груз мук совести и хоть как-то скрасить свое одиночество, Марина стала чаще, чем раньше, появляться в усадебной церкви. Она так долго стояла перед иконами после службы, что отец Иоанн сам подошел к ней с вопросом, что мучает барыню.
— Не таи в себе свои муки. Вижу, что мучает тебя вина. Да толки ходят, что нет лада в браке твоем. Расскажи, что мучает тебя. Глядишь, решим твою проблему.
— Толки? Кто посмел? — возмутилась Марина, и священник положил руку на ее ладонь, призывая замолчать.
— Не повышай голоса в храме Божьем, негоже это. А толки ходят потому, как люди видят, что барин наш, даруй Господь ему здравия, уехал после Преображения и не воротался более. А пишет токмо к Игнату да Щавелеву Василию Терентьевичу, а супруге своей ни словечка не присылал. Тем паче и она к нему не пишет, — пенял ее по-доброму отец Иоанн. — И даже о тягости своей не написала. А ведь домовые уже заметили, барыня, утренние недомогания твои. А письма к барину и не было. Разве ж это дело?
— Виновата я перед ним. Велики мои грехи, отче, — Марина потупила голову не в силах смотреть в глаза священнику. — Давно я, отче, душу свою не открывала никому, даже на исповеди перед таинством венчания многое умолчала.
Марина взглянула вверх на купольную роспись храма и внезапно почувствовала, как слезы покатились по щекам, как на душе легче становится. Словно все эти дни она ждала именно этой беседы и именно этого человека, чтобы поведать ему то, что творится в ее мечущейся душе, снять с себя груз грехов.
— Прими мою исповедь, отче, — прошептала она, и отец Иоанн кивнул ей ободряюще.
И Марина рассказала тому все: от самого начала, с первого письма к ней Загорского — ее первого греха лжи перед родителями. Правда, она до полусмерти боялась, что отец Иоанн сурово осудит ее за ее падение, за ее обман, за все ее грехи. Но тот, выслушав ее исповедь, лишь сказал:
— Нет более тяжкой кары, чем муки совести за совершенное, и, если искренна ты, барыня, в своем стремлении исправить свои ошибки, то прими спокойствие в свою душу, ибо Бог видит твое раскаяние. Что касается твоего горя, то вот мой тебе совет — отпусти ты его. Чем дольше ты будешь плакать по покойному, тем дольше будешь терзаться, да тем меньше будет покоя его душе. Поминай его в молитвах своих, и того достаточно будет. Прими мир в свою израненную душу. Теперь же основная твоя задача — стать примерной супругой своему мужу да наплодить ему деток.
— Но как получить мне прощение супруга, ведь мы столь далеки друг от друга? — спросила Марина.
— Смири грех гордыни и направь ему свои мольбы о прощении, ведь до сих пор ты так и не сделала этого. Прося прощения у Господа, ты совсем забыла о том, перед кем виновата в первую очередь. К нему и обратись теперь за прощением. «Да прилепится жена к мужу…», вот и ты отринь остальное да взор свой к супругу обрати.
Прав, прав отец Иоанн, несмотря на свои годы (по виду ему не было и сорока лет от роду), так думала Марина весь остаток дня. Вон и мать уже которое письмо пишет, что негоже ей гордыню свою показывать, а надобно к мужу ехать в Петербург, в ноги ему упасть, умолить о прощении. Мол, совсем забудет в противном случае свою супругу Анатоль. Но пришла осенняя распутица, куда при ней ехать-то? И Марина отложила свой отъезд за Покров, когда придут легкие морозы, и дороги станут получше. Но уж Покров миновал, а она так и не собралась…
Когда Игнат пришел как обычно к вечернему чаю и сообщил, что надобно выделить деньги на небольшие подношения нескольким дворовым ко дню именин, как заведено было издавна у Ворониных, она так глубоко задумалась над своим положением, что не сразу вникла в его просьбу.
— А что за день завтра? — спросила она, давая свое согласие на это.
— Так, барыня, завтра ж Сергий Радонежский, — ответил дворецкий и с удивлением заметил, как побледнела барыня и быстро махнула рукой, отпуская его.
Она расценила разговор с отцом Иоанном накануне дня именин своего любимого, как знак свыше, что время пришло отпустить душу Сергея, не терзать ее и свою собственную. Весь последующий день Марина провела в молитвах и говении. Она поминала своего любимого, как ей и говорил отец Иоанн, но так усердно нынче, так запальчиво, чтобы потом отпустить его, не вспоминать его более ночами, не возвращаться в прошлое, не погружаться более в сладкие ее сердцу воспоминания. Она просила Господа упокоить Сергея, простить многие грехи его.
— Смилуйся над ним, Господи, прости ему грехи его, как я простила ему все прегрешения его передо мной, — шептала она перед образами до самого рассвета.
После Марина поднялась с колен и прошла в свой кабинет к бюро, в одном из ящичков которого она хранила дорогие ее сердцу вещицы. Здесь была и пачка писем от Сергея, перевязанная тонкой атласной лентой, и засушенные цветы чубушника, что он прислал ей тогда, в Петербурге, были несколько его зарисовок с Кавказа. Одну из них она особенно любила: на фоне гор Сергей нарисовал самого себя, стоящим, широко раздвинув ноги и заложив руки за спину. Ветер развевал его волосы и расстегнутый мундир.
Марина провела пальцами по нарисованному лицу Сергея, легко касаясь бумаги. Но она не чувствовала ее, под ее рукой ей мнилась теплая кожа, слегка колючая на подбородке от однодневной щетины. Как она любила касаться его, словно заранее знала, что век их любви недолог, что Сергей будет рядом лишь несколько дней! А он в ответ на ее ласку, поворачивал голову и нежно касался губами ее пальцев…
Марина смахнула с глаз набежавшие слезы. Потом аккуратно свернула листок с зарисовкой, сложила в большую шкатулку, что принесла с собой в кабинет, к остальным реликвиям своей любви и быстро повернула ключ в замке. Когда проснется дом, она вызовет к себе Агнешку и велит той спрятать эту шкатулку куда-нибудь в такое укромное место, чтобы Марина сама не нашла бы ее вовек. А няньку свою заставит дать клятву, что ни при каких обстоятельствах, как бы ни уговаривала Марина ее вернуть ей шкатулку, не поддавалась на уговоры. Не стоит Марине возвращаться опять в воспоминания, ведь в прошлое возврата не бывает. Потом, спустя годы Агнешка вернет ей эту шкатулку, и Марина спрячет ее уже в своей спальне, чтобы по истечении совершеннолетия своего дитя открыть ему историю своей любви, плодом которой он или она является. А может, и не откроется вовсе, Бог покажет…
В последний раз Марина провела пальцами по дереву шкатулки, словно прощаясь с ней и ее содержимым.
— Прости меня, — прошептали ее губы. — Мне нужно жить дальше…
На следующее утро в разговоре с Игнатом Марина вскользь, как бы мимоходом упомянула:
— А что, барин часто пишет к тебе?
Игнат смутился, отвел взгляд и тихо сказал:
— Дак раз в полмесяца весточку получаю. Вы уж простите, барыня, но барин меня о вашем здравии спрашивал. Вот я и написал ему, что у вас это… болезни утренние…
— И верно, Игнат Федосьич, сделал, — улыбнулась Марина. — А пойдешь почту отдавать, так ко мне зайди — письмо барину забери.
Вспыхнувшие ярким светом радости глаза старика стали подтверждением для Марины правильности ее поступка. Она сразу же, не раздумывая долго, присела за бюро и принялась за послание к супругу. Что ей написать? Какие слова способны смягчить его сердце и заставить его принять объяснения ее обмана? Марина долго сидела перед чистым листком бумаги, но так и не смогла придумать, что ей написать. Когда время подходило уже к завтраку, Марина просто принялась писать обо всем, что происходило в усадьбе во время отсутствия Анатоля в Завидово. Написала о знакомствах с соседями и остальными губернскими дворянами, спрашивала его совета, принимать ли ей приглашения на балы и рауты, что последуют после Филиппова поста. Написала она и своем приятельстве с молодой соседкой, между строк при этом так и не смогла скрыть, как ее тяготит ее одиночество здесь.