Страница 255 из 295
В числе визитеров прибыл и доктор Мандт, придворный медик самого императора, сменивший недавно на этом посту доктора Арендта, а это могло означать только одно — государь уже в курсе событий, что имели место за Волковской заставой, и это не могло не вносить дополнительную тревогу в это ожидание беды, что сгустилось тучей над этими людьми в комнате. Нет, Сергей не беспокоился за себя, но в этой истории был замешан и Арсеньев, почти не имеющий никакой вины в этой дуэли, ведь он должен был быть секундантом последующей за ней, второй дуэли.
С ним приехал и капитан Шангин, флигель-адъютант Его Императорского Величества. Аккуратно ступая по паркету, чтобы каблуки сапог не так громко стучали в той напряженной тишине, нарушить которую редко кто из собравшихся в комнате решался, он прошелся в руке Марине, а потом направился к Сергею и Павлу, что стояли немного в стороне от других.
— Какие вести? Еще нет никаких? — Шангин вздохнул, запустив ладонь в волосы. — Ужасное происшествие, ужасное. Мы узнали только под вечер. Господа, государь очень гневается. Очень. Еще не стихла молва после дуэли поручика Лермонтова с де Барантом, а тут эта… Ох, худо будет всем участникам, худо. Что же было причиной этого поединка? Об этом гадает весь Петербург, и наша служба в том числе. Анатоль Михайлович не выезжал столько времени из-за траура, где и когда они успели заиметь ссору с кавалергардом? Карточный долг? Личное оскорбление? Что же? — он не получил ответа на свои вопросы от собеседников, да и не ждал их, прекрасно зная, что такие вещи мало кому открывают. Потом он немного помолчал и снова заговорил, обращаясь к Сергею. — Подписан приказ на ваш арест. Крепость до дня разбирательства. Сожалею. А вы, граф, пока под домашним арестом. Пока мало что известно о вашем участии в этом деле. Не исключено, что если будет доказана и ваша вина, пойдете под суд. Жаль, что вы в отставке — военные суды снисходительнее в этом вопросе.
— Павел Григорьевич не участник дуэли между Анатолем Михайловичем и фон Шелем. Прошу вас походайствовать за него, — Сергей быстро прервал возражения Арсеньева, а после продолжил. — Как вы полагаете, будет ли мне позволено остаться здесь до… до того, как …
— Думаю, да. Переговорите об этом с офицером, что едет сюда, чтобы осуществить ваш арест.
Так все и вышло. Сергей, предупрежденный о визите офицера своего полка, вышел в передние комнаты, чтобы никто из присутствующих, а особенно Марина, которой и так хватило горести на нынешний день, не увидел, как он отдает свою шпагу прибывшему. Загорский отправил своему генералу записку, прося позволения остаться у одра раненого друга, пока не решится ситуация, и тот пошел ему навстречу. Вместе со шпагой Сергея офицер получил и обещание явиться в крепость и отбыл тут же из особняка Ворониных. Получив эту возможность сказать последнее «Прости» своему другу, Сергей смог перевести дыхание.
Под вечер к собравшимся в комнате вышел доктора. Господин Арендт, слегка сгорбившись будто под тяжестью той вести, что он принес этим людям, ждавшим новостей о состоянии раненого, прошел сразу же к Марине, которая резко выпрямилась в кресле, заметив его движение, взял ее за руку.
— Крепитесь, графиня, крепитесь, — начал тихо доктор, и сердце Марины с размаху вдруг ухнуло куда-то в живот, закружилась резко голова. — Задета бедренная артерия. Ваш супруг потерял много крови, но не это вызывает во мне опасения. Мы остановили кровотечение, мой коллега превосходно справился с этим, но появилась опасность отмирания тканей… вероятнее всего, это некроз, а затем гангрена…
— Гангрена? — переспросила Марина, не понимая, что означают эти слова для нее. Зато мужчины поняли это: Арсеньев прикрыл глаза не в силах справляться более со своими эмоциями, а Сергей вздрогнул от той боли, что защемила сердце. Нельзя было сказать, что он не знал. Но услышать это от господина Арендта было окончательным приговором.
— Он умирает, графиня, — тихо сказал доктор Арендт, и все тут же, как по команде, отвели глаза от лица Марины, от которого вмиг отхлынули все краски. — Я не могу сказать достоверно, сколько времени он будет в сознании. Он сильный и здоровый мужчина, и быть может, будет жив еще около недели, может, меньше. Но исход все равно один. Я скажу вам, когда настанет пик, когда придет пора прощаться.
После этих страшных слов посетители потянулись медленно к выходу, покидая этот дом, чтобы вернуться завтра, и на следующий за ним день, и после, чтобы успеть попрощаться с человеком, которого они хорошо знали, уважали или попросту заискивали перед ним и его положением. Только Арсеньев и Загорский остались в доме — покинув эти стены сейчас, они рисковали не вернуться более, чтобы проститься с другом, ведь каждый из них был под отсрочкой ареста. Они-то и уговорили Марину подняться наверх и немного отдохнуть.
— Вам понадобятся еще силы, — убеждал ее Арсеньев. — Быть может, сон принесет еще и временный покой вашей душе.
Нет, хотелось ответить ему Марине. Покой мне принесет только одно утешение — прижаться к крепкой мужской груди, выплакать все слезы у него на груди, ведь только его руки могли принести ей этот временный покой, временное облегчение, помогли перенести эту страшную боль терзающую сердце. Но это было невозможно — меж ними была отныне такая пропасть, которую и, имея крылья, тяжело было бы перелететь. И она без возражений ушла в свою половину, предварительно распорядившись о покоях для гостей и доктора, что оставались в доме.
Марина думала, что сон не придет к ней, после всех этих слез, боли, нервного потрясения, что она испытала ныне, но ее тело решило за нее, и она беспробудно проспала до трех пополудни следующего дня. Она даже перепугалась, что все свершилось, пока она спала, послала узнать, и только заверения Тани, что барин еще жив, смогло успокоить ее.
Траур. Черное шелковое платье со слегка укороченными рукавами, что она носила по своему маленькому сыну. Отныне ей суждено надевать чернильно-черные одежды еще долго, ежели… ежели это случится. Марина не хотела думать об этом, тщательно лелея в душе тот покой, что пришел к ней после отдыха. Ведь впереди у нее еще было немало горестей.
Эти несколько дней, что последовали позднее, слились у Марины в один бесконечный, настолько они были похожи друг на друга. Приезжали и уезжали многочисленные посетители, прибывали фельдъегеря из дворца за последними вестями о состоянии здоровья раненого, ходили по комнате от окна к двери Сергей и Арсеньев, сменяя друг друга у постели Анатоля в соседнем салоне.
Марину же туда пускали только, когда он спал. Анатоль не хотел видеть ее, когда приходил в сознание, и это причиняло ей такую острую боль, что становилось тяжело дышать. Она не верила правдивым и искренним словам Арсеньева, который твердил ей, что это отнюдь не из-за каких-то личных чувств к ней. Просто Анатоль слишком горд и самолюбив, не хочет, чтобы она видела его состояние, его кровь и боль, его слабости. И это было истиной.
А еще Анатоль очень не хотел, чтобы она видела его слезы, которые он проливал, лежа на софе в этом салоне, осознавая, что сам и своими руками разрушил то, что начали они выстраивать вдвоем совсем недавно. Что разрушил жизнь своей сестры и фон Шеля. Он видел, что тот не желает этого поединка, как потом не желал стрелять в него. Быть может, написанное было всего лишь эмоциями, глупыми и безрассудными, просто выплеснутая на бумагу обида. А он пошел на поводу у своих демонов и одним махом разрушил несколько жизней…
Марина приходила к нему, когда он спал. Тихонько опускалась на колени подле софы и смотрела на него. В ее душе в единый клубок сплетались многочисленные эмоции: боль от предстоящей потери, гнев и обида на него за то, что он натворил. Иногда ей даже хотелось ударить его, закричать на него, и она еле сдерживала себя при этом, выпуская весь свой гнев наверху, в своей половине, протыкая ножом для бумаг диванные подушки. Этот совет дал ей Сергей, когда увидел, насколько она напряжена, насколько в ней бурлят эмоции.