Страница 115 из 295
Анатоль не желал, чтобы детская была в мезонине. По его мнению, там было слишком душно и тесно для ребенка. Он настоял, что детскую комнату перенесли вниз в хозяйскую половину дома, в просторную комнату с большими окнами. Кроме того, Анатоль намеревался заказать в Петербурге новую колыбель. Он считал, что прежняя, в которой спал когда-то он сам, недостаточно удобна и красива для «его деточки». Он наблюдал пристально, как часто ест и спит ребенок, отмечая каждую деталь в его поведении или внешности. Выступившая на личике крохе как-то сыпь однажды привела его в ужас, заразив при этом своей нервозностью и страхом Марину, доведя ту до слез.
— Ну, чумные, — улыбалась Агнешка, осмотрев Елену. — То ж жировички. Бывае такое у дзитей, бывае. Зусим не страшна.
— Ты уверена? — спрашивал Анатоль, ероша волосы. — Уверена? Может, доктора позвать?
— Навошта [225]доктора? Не трэба гэту пьянь сюды! Упэуненая ли я? Я, барин, уже трецье колено Ольховских тетешкаю. Уж про немаулятау [226]я ведаю поболее любога немцу!
— Ну, першы раз такого варята [227]батьку бачу на своем веку, — говорила Агнешка Марине, когда они остались после наедине. — Так к дзитю-то прикипел! Ох, а ты, моя гаротная [228], зусим празрыстая стала. Як жа табе с постели-то подняцца, ведь и есць-то не ешь.
— Так Великий Пост же нынче, Гнеша. Грешно же, — отвечала Марина, пригубливая питье из трав, приготовленное для нее нянечкой по рецепту Зорчихи. Оно было горьким, и Марина не смогла удержаться и скривилась.
— Господи, какая гадость!
— А сколько еще предстоит вам принимать, моя дорогая, — сказал с улыбкой на губах Анатоль, входя в комнату. — Еще два года, не меньше. Надеюсь, свое другое зелье Зорчиха сварит вам повкуснее.
Он присел на краешек кровати и переплел свои пальцы с Мариниными, этим невинным жестом подтверждая ту близость, что отныне установилась меж ними.
— Вас не страшит подобная отсрочка с наследником? — тихо спросила его жена. Зорчиха приходила через два дня после родов, принесла травы, необходимые для приготовления восстанавливающего питья для Марины, а также сообщила обоим супругам, что им предстоит еще два года воздержаться от повторной тягости.
— Тело твоей жены, барин, еще не может выносить и родить дитя. Ему нужен отдых. Не хочешь потерять ее, выжди время. Разумеется, ты можешь посещать ее спальню. Я буду давать барыне особое лекарство, чтобы не затяготеть. Иначе пока нельзя.
Анатоль даже задумываться не стал над этим — он готов был пойти на многое, лишь бы Марина была в полном здравии. О чем и не преминул сообщить сейчас супруге.
— О, мой ангел, у нас впереди целая жизнь! Два года — это словно капля в океан, — проговорил Анатоль, целуя Маринины пальцы. — Самое главное для вас сейчас — поправиться. Только это. Когда пребывает ваша семья?
— После того, как установятся дороги не раньше, — ответила ему жена. — Думаю, не раньше Вознесения. Да и Леночка станет уже постарше, попокойнее к гостям.
Марина была наслышана от Дуняши, что Анатоль вначале противился присутствию в доме местной шептуньи, и только угроза потери жены вынудила его пустить ту на порог. Но как Дуняша не старалась узнать о причинах подобного, так и не смогла выяснить их — дворня молчала, словно воды в рот набрала. Марина восхищалась подобной верностью хозяевам, но чисто женская черта — любопытство так и снедало ее. Разумеется, спросить саму Зорчиху она не могла — в глубине души она немного побаивалась эту женщину, перед которой отступил ход времени и оставил ее вечно молодой и красивой. Поэтому после недолгих колебаний решилась нынче спросить своего супруга напрямую, тем паче, судя по всему, у того было довольно приподнятое настроение.
Сначала Анатоль молчал, и Марина решила, что тот не расскажет ей, но он все-таки начал говорить:
— Я всегда считал ее разрушительницей своей семьи, ведь мой отец любил ее, а не мать до самого своего конца. Разумеется, когда я был помладше, я ничего этого не понимал — частых отлучек отца из дома, их постоянные скандалы с матерью, ее истерики. А потом, когда мне десять, я узнал правду — мать мне рассказала ее в запале, после очередной ссоры с отцом. Что мой отец еще до женитьбы на моей матери был влюблен в одну крепостную, что брак с матерью был вынужденным с его стороны. Что сначала он пытался делать вид, что у них с матерью нормальный брак, но вскоре все тайное вышло наружу. Что у отца есть в селе любовница, которую он и посещает, уже не таясь матери. Я помню, тогда дождался отца на лестнице, чтобы спросить его, правда это или нет. Ведь я и подумать не мог, что родители так далеки друг от друга, что мать так страдает.
Он приехал ночью. Я уже почти спал на ступеньках, но проснулся, едва он ступил в переднюю. Я спросил его, где он был. Он промолчал, только взгляд отвел в сторону. И я все понял. Понял, что это правда. Помню, что закричал на него, что он не имеет права уходить к этой своей сельской шлюхе (прости, моя дорогая, но такова сея история), что не имеет права обижать мать, эту святую, любящую его женщину. Он ударил меня тогда по лицу. Первый раз за всю мою жизнь. Я заплакал, отец ранее не бил меня по лицу. А потом сквозь слезы заметил, что и он плачет. Понял, что и ему несладко в этой ситуации. Отец сказал мне тогда: «Любовь чертовски странная штука. Она не выбирает, когда и к кому ей прийти, кого осчастливить, а кого принизить, заставить страдать. Дай Бог, чтобы, когда ты подрос, мой сын, ты был в числе тех редких персонажей, кого она возносит на небеса, а не тех, кого низвергает в ад».
Марина вздрогнула при этих словах, почти пророческих для Анатоля. Ведь его любовь не вознесла на небеса, она до сей поры причиняла тому лишь боль и страдания. Как его матери, вдруг подумалось Марине. Бедная женщина — любить и знать, что она никогда не сможет быть любима тем самым, единственным для ее сердца!
— Мать до последнего пыталась удержать отца в доме, — продолжал меж тем Анатоль. — Теперь я понимаю, что все эти тягости, подорвавшие ее и без того слабое здоровье, были вынужденными, просто попытками привязать к себе отца. И он на время прекращал свои визиты в село, когда мать была в тягости, чтобы не травмировать ее психику, но вот очередная тягость либо прерывалась в середине срока, либо заканчивалась мертворожденным, и спустя несколько месяцев отец опять начинал пропадать у Зорчихи. А потом… потом мать не смогла разрешиться от бремени.
— А Зорчиха? Неужели она не смогла ей помочь? — спросила Марина.
— Я всегда думал, что не захотела. Думал, что она желала смерти матери, ибо тогда отец станет свободным от уз брака. Но только сейчас понял, как заблуждался. Зачем Зорчихе было это нужно, ведь она свободно любила и была любима? Отец никогда не смог бы ввести ее в дом, значит, ей ни к чему была смерть матери. А тогда, в день, когда на свет появилась Елена, Зорчиха сказала мне, что мать сама не пожелала принять ее помощи. Предпочла смерть, чем помощь от рук ненавистной ей соперницы.
Как это глупо, подумала Марина, но промолчала. Оставить своих детей сиротами из-за собственного упрямства. Теперь, когда Марина сама стала матерью, она понимала, что никакие страсти в мире не стоят того, чтобы сделать свое дитя несчастным.
— А что было дальше? — спросила она.
— Дальше? Мать схоронили. Зорчиха не могла помочь матери из-за нежелания той, но, слава Богу, спасти Катиш она все-таки сумела. Отец по-прежнему ходил в село в небольшой домик Зорчихи на окраине. Он уговорил-таки ее перестроить ее жилище, хотя она всегда была против его милостей. Она не крепостная, а живет только собственным даром — тут врачует, там роды примет. Крестьяне на нее молиться готовы, как бы это грешно не звучало. Так и жили они с отцом: вроде бы и вместе, но в то же время врозь. А потом отец уехал в ту поездку, отвозил борзых (ты знаешь, Завидово славится ими, у нас что-то типа завода). Приехал совсем больным. Позвали Зорчиху тут же. А она только взглянула на него и всех погнала вон из комнаты, строго-настрого запретив заходить кому-либо, кроме нее. По ее приказу дом окурили травами, а всю одежду отца, все бумаги, все, что было при нем в поездке, сожгли.
225
Зачем (бел.)
226
младенцев (бел.)
227
сумасшедшего (бел.)
228
горемычная (бел.)