Страница 45 из 48
Впервые в жизни он столкнулся с эгоизмом, таким же безграничным, как и его собственный. Та, другая Мари была отомщена, а что касается Toute a toi — вот когда она может торжествовать.
— Чего же вы теперь ждете от меня? — спросил Куэрри. — Ответной любви?
— Это было бы очень мило, но если вы не захотите, так им придется отослать меня на родину.
Он подошел к двери и отворил ее. Мать Агнеса маячила в конце коридора. Он сказал:
— Я сделал все, что мог.
— Вы, наверно, заставляли эту бедняжку выгораживать вас?
— Мне она, конечно, во всем призналась, но магнитофона у меня нет. Какая жалость, что церковь осуждает установку потайных микрофонов.
— Могу я попросить вас, мосье Куэрри, чтобы вы больше не появлялись в нашем доме?
— Я и без просьб не появлюсь. Но вы сами будьте поосторожнее с этим маленьким динамитным патроном, что в той комнате.
— Это несчастная, невинная молодая женщина…
— Ах, невинная! Пожалуй, вы правы. Да избавит вас Бог от всяческой невинности. Грешники, по крайней мере, знают, что творят.
Перегоревшие пробки еще не починили, и ноги сами привели его по тропинке в миссионерский поселок. Ливень ушел к югу, но вспышки молнии нет-нет да и колыхали небо над рекой и лесной чащей. К зданию миссии надо было идти мимо дома доктора. В окне у него горела керосиновая лампа, и сам он стоял рядом и вглядывался в темноту. Куэрри постучал в дверь.
Колэн спросил:
— Ну, что там у вас?
— Она упорствует в своей лжи. Это единственное, что поможет ей бежать.
— Бежать?
— Бежать от Рикэра и из Африки.
— Отец Тома держит там совет. Меня это не касается, и я ушел.
— Они, наверно, захотят, чтобы я уехал?
— Ах, если бы настоятель был здесь! Отец Тома — личность не совсем уравновешенная.
Куэрри сел к столу. Атлас по лепре был открыт на странице с пестрыми завихрениями рисунков. Он спросил:
— Что это такое?
— У нас это называется «рыбка плывет вверх по реке». Вот эти яркие пятнышки — это бациллы, кишащие в нервных стволах.
— Когда я сюда добрался, — сказал Куэрри, — мне думалось, что дальше путей нет.
— Ничего, пронесет. Пусть выговорятся. Нам с вами есть еще над чем поработать. Больница построена, и теперь надо заняться передвижными амбулаториями и проектом новых уборных, о котором я вам говорил.
— Мы имеем дело не с больными, доктор, и не с вашими пестрыми рыбками. Их поведение можно определить заранее. А эти люди вполне нормальны и здоровы, и за их поступки ручаться нельзя. Похоже, что мне, так же как и Део Грациасу, не суждено добраться до Пенделэ.
— Я не подчиняюсь отцу Тома. Можете жить у меня, если вас не испугает, что спать вам придется в моей рабочей комнате.
— Нет, нет. Вам нельзя ссориться с ними. Вы здесь так нужны. А мне придется уехать.
— Куда же вы уедете?
— Не знаю. Странно, не правда ли? Когда я приехал сюда, мне казалось, что я не способен испытывать боль, и это меня очень беспокоило. Вероятно, прав был миссионер, которого я встретил тогда на реке. Он сказал, что страдания рано или поздно придут. И вы мне говорили то же самое.
— Я очень жалею, что так вышло.
— А про себя я этого, пожалуй, сказать не могу. Вы как-то говорили, будто, страдая, начинаешь чувствовать, что приобщаешься к бытию человеческому со стороны христианского мифа. Помните? «Я страдаю, следовательно, я существую». Нечто подобное написано у меня в дневнике, но, когда я это написал и при каких обстоятельствах, не помню. Да и вместо «страдаю» там было какое-то другое слово.
— Если человек вылечился, — сказал доктор, — разве можно пускать его силы на ветер!
— Вылечился?
— Вам больше не понадобится делать анализы соскобов.
4
По рассеянности отец Жозеф вытер нож о полу сутаны и сказал:
— Все-таки не следует забывать, что обвинение держится только на ее словах.
— Зачем ей было выдумывать такую страшную историю? — спросил отец Тома, — Ребенок-то, по-видимому, ожидается на самом деле.
— Куэрри столько для нас сделал, — сказал отец Поль. — Мы должны быть благодарны ему.
— Благодарны? Вы это серьезно, отец? После того как он выставил нас на всеобщее посмешище? «Отшельник с берегов Конго. Святой с прошлым». Сколько всего о нем было написано в газетах! А что теперь будут писать?
— Вас эти писания радовали больше, чем самого Куэрри, — сказал отец Жан.
— Конечно, радовали. Я в него верил. Я думал, что он появился здесь с добрыми намерениями. И даже выгораживал его перед настоятелем, когда тот предостерегал меня. Но в те дни я ведь знать не знал, что его заставило приехать сюда.
— А если теперь узнали, поделитесь с нами. — Отец Жан говорил сухо и односложно, как на дискуссиях по богословской этике, когда все то, что касалось сексуальных грехов, надо было подавать без всякой эмоциональной окраски.
— Я только могу предположить, что он бежал из Европы от каких-то неприятностей с женщинами.
— Неприятности с женщинами — термин не точный, а кроме того, разве нам не предписано бежать от этого? Святой Августин советовал не спешить в таких случаях, но его советом руководствуются далеко не все и не везде.
— Куэрри прекрасный строитель, — упорствовал отец Жозеф.
— Так что же вы предлагаете? Чтобы он остался в миссии и жил во грехе с мадам Рикэр?
— Конечно, нет, — сказал отец Жан. — Мадам Рикэр завтра же должна уехать отсюда. Судя по вашим же словам, он не жаждет отправиться следом за ней.
— На том дело не кончится, — сказал отец Тома. — Рикэр потребует раздельного жительства. Может быть, даже подаст на Куэрри в суд и начнет бракоразводный процесс, и тогда вся эта поучительная история попадет в газеты. Куэрри и без того их интересует. Как вы думаете, генерал обрадуется, когда прочитает за завтраком о скандале в нашем лепрозории?
— Конек, к счастью, уже поставлен, — сказал отец Жозеф, все вытирая и вытирая нож, — но нам еще столько надо строить.
— А что, если просто подождать? — сказал отец Поль. — Кто знает? Может, она все выдумала. Может, Рикэр не предпримет никаких шагов. В газетах ничего не будет. Ведь им не интересно показывать миру такого Куэрри. Может, вся эта история и не дойдет до ушей или глаз генерала.
— А вы думаете, епископ так ничего и не узнает? В Люке сейчас, наверно, только и разговоров что об этом. В отсутствие настоятеля я несу ответственность.
Заговорил брат Филипп — впервые за все время.
— Там кто-то ходит, — сказал он. — Отпереть дверь?
Это был Паркинсон, мокрый до костей, потерявший дар речи от спешки. Он водил ладонью по левой стороне груди, будто стараясь усмирить зверька, что сидел у него под рубашкой, как у спартанца.
— Подайте ему стул, — сказал отец Тома.
— Где Куэрри? — спросил Паркинсон.
— Не знаю. Должно быть, у себя.
— Рикэр его разыскивает. Он ходил к сестрам, но не застал его там.
— А откуда вы знали, где искать?
— Она оставила дома записку Рикэру. Мы бы догнали ее, да машина сломалась у последней переправы.
— Где сейчас Рикэр?
— Бог его знает. Темнотища-то какая. Может, сбился с дороги и ухнул в реку.
— Он виделся с женой?
— Нет. Какая-то старая монашка вытолкала нас обоих за дверь и заперлась на ключ. Тогда он еще пуще взбеленился. Мы с ним и шести часов не спали с тех пор, как выехали из Люка, а это было больше трех дней назад.
Он покачивался взад и вперед, сидя на стуле.
— О, если б этот грузный куль мясной… Цитата. Из Шекспира. У меня больное сердце, — пояснил он отцу Тома, которому слабое знание английского мешало следить за ходом его мыслей. Остальные слушали внимательно, но понимали и вовсе немного. Всем им только становилось ясно, что дело безнадежно запутывается. — Дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь выпить, — сказал Паркинсон.
Отец Тома обнаружил шампанское на дне одной из бутылок, которые все еще стояли на столе среди куриных костей и расковырянного вилками недоеденного суфле.