Дорогой Джим

Но для меня сейчас лето мало чем отличалась от зимы. Крутя педали велосипеда, я не чувствовала ничего, кроме ледяного холода, сковавшего мое сердце.

Ифе по-прежнему не ела ничего, кроме моркови.

Я пыталась подсунуть ей хлеб, лососину, пыталась соблазнить ее тонким ломтиком ветчины или овощами, но все было бесполезно. Она отворачивалась даже от черного шоколада, который до этого постоянно таскала из холодильника. День за днем моя сестра-близняшка сидела в постели, отказываясь от всего, кроме этих крохотных очищенных морковок с улыбающимся кроликом на целлофановой этикетке. Сказать по правде, я, дура такая, считала, что после всего случившегося Ифе тоже начнет строить планы убийства, кинется разыскивать старый отцовский карабин и станет каждые несколько минут выглядывать из окна, подкарауливая своего обидчика. Но сколько мы с Фионой ни твердили ей, что пора наконец обратиться в полицию или вызвать доктора, все было бесполезно — Ифе только мотала головой. Иногда она сползала с постели и, босая, выходила из дома — дойдя до опушки леса, долго стояла там молча, прислушиваясь к шуму ветра над головой. Ифе могла торчать там часами — а вернувшись, только кивала нам и снова забиралась под одеяло, открывала очередной пакет с дурацким кроликом на упаковке и принималась грызть морковку.

По ночам мы с Фионой по очереди караулили снаружи.

До этого я в жизни столько времени не проводила на воздухе, первые несколько дней у меня постоянно кружилась голова — наверное, от переизбытка кислорода. Я любовалась сверху нашим городом, а заодно пыталась вспомнить, как мы жили тут раньше — до того, как у всех из-за заезжего seanchai до такой степени снесло крышу, что люди как будто напрочь разучились соображать. Туристический сезон начался, как обычно, и голоса парней, фланирующих по главной улице и распивающих на ходу последнюю пинту, кружили над холмом, точно вороны, вылетевшие на охоту.

Фиона обложилась своими книжками и удобно свернулась калачиком на диване.

Я привезла свой приемник.

В одну особенно чудесную ночь, когда высыпавшие на небо звезды висели над вершинами холмов, напоминая сверкающие в луче света стеклянные шарики, я вдруг ни с того ни с сего завелась с пол-оборота. Фиона уже спала на диване, прижав к груди очередную дурацкую книжонку про Аменхотепа, а звуки, доносившиеся из комнаты старушки Ифе, подсказали мне, что она смотрит какое-то дурацкое шоу — одно из тех, что ставят целью выяснить, кто в этой стране танцует хуже всех.

Взявшись за рукоятку настройки, я принялась рыскать по эфиру в поисках какого-нибудь нового голоса. Эвви отправилась погостить к родителям в Россию, пообещала, что вернется через месяц. Я ненавидела одно это название — Сочи — город, из которого она когда-то отправила мне первую эсэмэску, — ненавидела, поскольку не могла поехать туда за ней. Я чувствовала себя одинокой, брошенной, а потому была зла, как черт. Мне хотелось поговорить еще с кем-то, не только с родственниками — так, просто разнообразия ради. И вот как раз в эту самую ночь мое желание исполнилось. Голоса выплывали ко мне, поднимались из глубины эфира — а я, как рыбак, забросив сеть, вылавливала их один за другим.

Мне встречались рыбаки, промышлявшие в Ирландском море и сейчас как раз возвращавшиеся домой с полным грузом лосося, и легкомысленные женщины, которым нечем было заняться. Поприветствовав их, я принималась снова крутить ручку настройки, оставив их тоскливо махать вслед невидимому кораблю, на котором я бороздила эфир. Потом из пустоты возник еще один голос — очень старой, давно растерявшей все иллюзии женщины. Назвавшись Общественным Сознанием, она стала с пеной у рта требовать, чтобы мы ради блага своей страны отказались от любой общественной собственности, какая только есть. Потом она растаяла вдали точно так же, как рыбаки с траулера. Из наушников понесся треск и шорох помех. И как раз когда я уже решила было выключить приемник — так меня достали сопливые парнишки, пристававшие с вопросами, во что я одета, — после того, как я, в сотый раз отстучав ключом свои позывные, в сотый уже раз нарвалась на какого-то идиота, которому постеснялась бы даже кивнуть на улице, я вдруг услышала его.

— Говорит Ночная Ведьма. Кружу над крышами ваших домов, над деревьями и над вашими головами, — раз за разом повторяла я, пока окончательно не впала в уныние. — Кто-нибудь меня слышит?

Раздался оглушительный треск, словно кто-то вдалеке слишком энергично включил приемник. А потом я вновь услышала знакомый завораживающий голос.

— Я так рад, что снова слышу тебя, — ответил мужчина. Это прозвучало так мягко, словно он поглаживал радиоволны. — Я скучал по тебе. И по твоей подруге тоже. Как у вас дела?

Сердце, подпрыгнув, застряло у меня в горле. Лицо горело огнем… Я знала, кому принадлежит этот голос. И все же должна была спросить… на всякий случай.

— Прежде чем мы продолжим, назови себя.

Я уставилась на отсвечивающую зеленым шкалу настройки… на стрелку, замершую возле 3101.3 МГц, — и дождалась. Голос сказал мне то, что я и без того уже знала. Потому что и сумасшедшие, и прорицатели проникают в человеческое сердце через одну и ту же дверь, верно? А потом, ухватив за хвост надежду, которую ты лелеешь в душе, принимаются вертеть ручку настройки, пока она не поддается — хочешь ты этого или нет.

— Я — Страж Ворот… так, кажется, в прошлый раз окрестила меня твоя подруга, — проговорил он. Потом я услышала мягкий смешок — так когда-то посмеивался мой отец. — Мы, кажется, говорили о любителях рассказывать разные истории. Насколько я помню, вы тогда мне не поверили. — Он шумно выдохнул — словно набрал в грудь слишком много воздуха. Мне показалось, он расстроен. — Расскажи мне что-нибудь, дорогая. Вспомни все, что произошло в Западном Корке за последние несколько месяцев. А потом ответь мне, чему ты теперь склонна верить.

Я не сразу ответила — повернула голову в сторону гостиной, откуда доносилось мирное посапывание Фионы, и какое-то время прислушивалась. Оно да еще дурацкие вальсы, пробивавшиеся из спальни Ифе, убедили меня, что будет лучше, если я не стану звать сестер, а проделаю все это одна.

— Откуда ты так хорошо его знаешь? Я имею в виду — нашего сказочника? — шепотом спросила я.

Послышался слабый треск горящей бумаги — судя по всему, Страж Ворот прикуривал сигарету. Потом он шумно затянулся.

— Потому что… видишь ли, он шлет мне кое-что. Годами это делает.

— Что он шлет? О чем ты говоришь? — спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности равнодушно, и чувствуя, как ледяной ужас, волной прокатившийся по всему телу, сковал меня до самых кончиков пальцев.

— Сувениры, — ответил Страж Ворот, с удовольствием покатав на языке это слово, как будто оно показалось ему слишком мягким по сравнению с тем, что он собирался сказать. — Сувениры из своих странствий. Они прибывают — в коробках и в конвертах, в зависимости от того, что, как он считает, мне пригодится больше. — Страж Ворот выпустил дым в микрофон и со вздохом добавил: — Только на этой неделе почтальон приносил их дважды.

Какое-то время я молча таращилась в окно, за которым стояла ночь.

— И что было внутри? — сделав над собой усилие, пробормотала я.

— Подарок. Подарок, который ты вряд ли захочешь увидеть, — с подчеркнутой грустью в голосе проговорил Страж Ворот. Прежний отеческий тон, так раздражавший меня, исчез, теперь в его голосе слышалось только сожаление. — Или даже представить себе.

— Не знаю… А ты уверен, что мы говорим об одном и том же человеке? — севшим голосом спросила я. Теплый бриз с залива стал вдруг казаться ледяным и промозглым. — Тот, о котором думаю я, просто насильник и убийца — и к гадалке не ходи.

— Разъезжает повсюду на том же красном «винсент-комет» — это он? — настаивал Страж Ворот.

Могла ли я забыть об этой детали? Джим даже договорился, что трое мальчишек из местной школы будут по очереди приглядывать за его драгоценной игрушкой, чтобы быть уверенным, что ни неуклюжий турист, ни какой-нибудь выпивоха не поцарапают его сокровище. Джим всегда платил наличными, и ребята были просто счастливы.