Дорогой Джим

Оуэн снова бросился бежать — он бежал не останавливаясь, пока небо не потемнело. Черный шатер, усеянный бриллиантовой россыпью звезд, раскинулся у него над головой, ослепив его своим великолепием. Что это там… Неужто Малая Медведица? А что это за полоска мерцающих огоньков, словно вышитая бисером, протянулась рядом с ней? Что, если покойный брат сейчас смотрит на него со звезд, гадал Оуэн… сможет ли он узнать его сейчас? Но память о Неде, который когда-то давно, в детстве, указывая на звезды, называл их «сверкающими глазами Бога», исчезла, поглощенная голодом, сжиравшим его изнутри. Его новая кровь — кровь волка — взяла свое. Какое дело волку до созвездий и небесных светил — ведь отсутствие луны теперь означало лишь то, что в темноте охотникам будет непросто отыскать его след. Повернув лобастую голову, волк прислушался. Что-то двигалось в траве. Легкая добыча.

В ту же самую ночь Оуэн пировал — ему удалось поймать кролика, и он проглотил его почти целиком, успев насладиться тем, как несчастная жертва бьется у него в зубах. Но не успел он покончить с кроликом, как почувствовал новый, еще более острый голод, заглушивший все звуки вокруг. В конце концов, насквозь промокший и уставший от долгой погони, Оуэн свернулся клубком под деревом и попытался уснуть. Подушечки на его лапах, изодранные в кровь, нестерпимо болели. Глаза слипались — последние воспоминания о том времени, когда тело принца покрывали изысканные шелка и бархат, а не серая волчья шкура, когда он лежал не под деревом на траве, а между девичьих ног, когда восседал на троне в Большом зале, где сотни оскаленных волчьих голов взирали на него со стен, мало-помалу растаяли, сменившись одним острым желанием — выжить… Выжить любой ценой!

Волк, которым стал Оуэн, решительно отказывался занять место на стене Большого зала — пусть даже в виде искусно выделанного чучела.

Единственное, что еще оставалось в нем человеческого, — глупый детский страх.

Долгое время Оуэн лежал, свернувшись клубком, слушая надтреснутые голоса деревьев и улавливая каждый шорох, каждое движение, каждый удар сердца крохотных существ, которые рыскали поблизости в темноте: кроликов в траве, голубей, ворковавших в ветвях у него над головой, даже сову в глубине леса. Перевоплощение завершилось. Проклятие старого волка пало на его голову, слова предостережения до сих пор звучали в его ушах. Оуэну внезапно показалось, что его череп вот-вот взорвется. Щелкнув челюстями, он разинул пасть.

И вдруг, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, запрокинул голову и протяжно завыл.

IX

Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу Джима — сидя на высоком барном табурете, он упивается аплодисментами… ублюдок.

— Так заканчивается первая часть моей истории, — объявил он невозмутимо, как и положено искусному рассказчику, делая вид, что не замечает, как все вокруг, от рыбаков с траулера, с суровыми, обветренными лицами, до девчушек в топиках, изо всех сил старающихся быть похожими на Пэрис Хилтон, умоляюще стиснули руки в надежде, что он продолжит свой рассказ — как дети, сгорающие от желания услышать волшебную сказку. Кивнув, Джим уже собирался исчезнуть в толпе, когда в зале вдруг зазвенел чей-то голос.

— Так что же случилось с Оуэном? Неужели ему суждено на всю жизнь остаться волком?

Я обернулась — догадаться, кому принадлежит этот кокетливый голосок, не составило никакого труда. Сара Мак-Доннел, в своем лучшем и самом соблазнительном наряде, одном из тех, что позволяют полюбоваться краешком трусиков, поскольку состоят из потертых джинсов, спущенных на бедра так низко, что остается только удивляться, на чем они держатся, и коротенького, едва прикрывающего грудь, топика. На ногах у нее красовались украшенные сверкающими стразами туфли на высоких каблуках. Глядя на Джима, Сара захлопала густо накрашенными ресницами и улыбнулась. Мне не раз случалось видеть, как она отрабатывает этот взгляд перед карманным зеркальцем в своем банке, когда там нет клиентов. Саре только-только исполнилось двадцать, она была хороша, как майский день, и при этом глупа, как пробка. Серьги в ее ушах выглядели так, словно она потихоньку отковыряла их-от стены какого-нибудь индийского ресторана.

Ладно, ладно… Возможно, я несколько сгустила краски, и она намного симпатичнее, чем я ее описала… К тому же о мертвых как-то нехорошо говорить плохо, верно? Прости меня, Матерь Божья. Но разве девушка не имеет права немного ревновать? И разве это такой уж непростительный грех, если она решила признаться в этом, уже догадываясь, как мало ей осталось жить на этом свете?

Как бы там ни было, Джим не клюнул на эту удочку, а когда ответил, то сделал вид, будто отвечает сразу всем, а не одной Саре. Привернув свое неотразимое обаяние, словно фитиль в лампе, он оставил бедняжку Сару в полной темноте, вместо этого обратившись к нам.

— У всех правдивых и достоверных историй есть начало, середина и конец, так что имейте терпение, — объявил он, и девушка в вылинявших джинсах удивленно вздернула брови. Все было ясно, как божий день. Похоже, до этой минуты ей просто не приходило в голову, что мужчине хватит духу сказать ей «нет», особенно когда она столь щедро обнажила свое тело. — Так что если кому-то интересно, что будет дальше, можете найти меня в одном из городков по соседству. Я пробуду в этих краях еще пару дней, — продолжал Джим, снова указав на джентльмена с азиатскими чертами лица, сидевшего у барной стойки. — Томо — видите его? Он что-то вроде моего… как бы это сказать? Импресарио? Нет, наверное, правильнее всего будет назвать его моим менеджером, потому что Томо, как стрелка компаса, всегда показывает, где меня можно найти. Верно, Томо?

Томо, слегка повернув голову, улыбнулся, но я заметила, что особой убежденности в этой улыбке не было. То, что раньше мне показалось джинсовой курткой, теперь больше смахивало на штормовку на манер той, что носят рыбаки, со множеством карманов, куда они суют крючки, поплавки и прочую мелочь. Я обратила внимание, что туго набитые карманы куртки оттопыриваются, будто в них хранится что-то тяжелое. Сама штормовка оказалась грязно-бурого цвета. Обращенный к Джиму взгляд ясно говорил, что Томо мечтает только об одном — поскорее убраться отсюда, правда, я не могла понять почему. Пару раз я заметила, что он украдкой разглядывает меня. Но тогда я не придала этому особого значения. Внезапно сообразив, что внимание всех собравшихся в зале обращено к нему, желтолицый друг Джима отвесил толпе преувеличенно низкий поклон, взмахнув руками, словно танцор, которому случилось пропустить лишнюю рюмку.

— Это верно, леди и джентльмены, а также юноши и девушки, словом, все, у кого довольно смелости, чтобы послушать оставшуюся часть истории, — проговорил он голосом настолько тихим, что его можно было принять за детский, и это почему-то поразило меня. Этот парень совершенно не был похож на какого-нибудь китайского жулика. Судя по его выговору, я бы не удивилась, увидев его отирающимся в какой-нибудь забегаловке в самом центре Каслтаунбира, хотя по виду и манере вести себя он смахивал на точную копию Джима, правда сильно уменьшенную. Скорее всего, ему не больше двадцати пяти лет, однако выглядел он намного старше, как будто сигареты и выпивка оставили на его лице свой неизгладимый след еще с тех пор, когда ему стукнуло десять. — Трудно заранее точно сказать, где мы будем, однако что-то мне подсказывает, что через денек-другой у нас, возможно, возникнет желание навестить добрый город Эдригойл. Мне говорили, что там есть неплохая гостиница под названием «Старые мечи». Так что приходите… Приходите все, если будет желание. И приводите с собой друзей — тех, кто тоже не прочь послушать интересные истории.

С этими словами Томо взялся за старую фетровую шляпу и нахлобучил ее себе на голову. Я готова была поклясться, что слышу, как звякнула мелочь, которую благодарные слушатели накидали ему в шляпу. Ребятишки захихикали. Потом, бросив в сторону Джима еще один пронизывающий взгляд, он снова поклонился толпе.