Антиквар

– Есть хотите?

Лиза едва успела привести себя в порядок, но все равно готова была расцеловать подполковника за этот внезапный налет.

– А знаете, пожалуй – хочу. Я, кажется, не ел с утра. А утром… Дайте-ка вспомнить. Да! Утром пил кофе. И все.

– Безобразие.

Закуски появились на столе быстро и так же быстро исчезли.

Похоже, подполковник Вишневский действительно был голоден. Однако с едой покончил быстро – и вроде не обратил особого внимания на то, чем, собственно, угощался.

– Значит, так. Игорь Всеволодович, вам фотографию Галины Щербаковой предъявляли для опознания?

– Собирались. Но не успели.

– Понятно. Взгляните.

Игорь и Лиза вдвоем склонились над фотографией.

– Боже правый!

– Да, Елизавета Аркадьевна, выглядела наша дама не лучшим образом. Полтора года интенсивной химиотерапии. К тому же фотограф запечатлел ее не в самый счастливый момент жизни. Хотя кто его знает? Смерть для нее, возможно, стала избавлением. К тому же яд быстродействующий. Вряд ли она успела понять, что происходит.

Лицо женщины на фотографии было лишено жизни.

И почему-то было ясно – таким или почти таким оно было всегда.

Мелкие, заострившиеся черты.

Широко распахнутые светлые глаза, почти без ресниц.

Маленький, неправильной формы череп, покрытый редкими слипшимися волосами.

– Нет, это не она. Нет. Та была, конечно, нехороша собой, но не настолько. Простите.

– Не спешите с ответом, Игорь Всеволодович. Вы, помнится, что-то говорили о странности лица, очках с дымчатыми стеклами, за которыми не видно глаз. Поминали вроде бы парик. И неестественно темные брови.

– Да, мне действительно показалось, что на ней парик. И брови тоже были какие-то странные.

– Правильно показалось. Парик, кстати, мы нашли. Теперь смотрите.

Вишневский придвинул к себе фотографию, из внутреннего кармана пиджака достал ручку – бесцеремонно, короткими резкими штрихами стал рисовать что-то прямо на поверхности фото. Со стороны смотрелось забавно и чуть нелепо – респектабельный, взрослый господин действовал будто расшалившийся ребенок. Казалось, в следующую минуту он подрисует на лице, изображенном на фото, усы. Как водится.

До усов, однако, дело не дошло.

– Художник из меня, конечно, скверный. Но суть вроде схватил верно. Взгляните. Если так?

– Так? Ну, в общем, – да. Что-то есть. Похоже. Возможно, действительно она.

– Полагаю, так и есть.

– А собственно, что это дает?

– То есть как что дает? Едва ли не главное – подтверждает версию Игоря. То есть Галина Щербакова действительно являлась ему на салоне.

– Вот именно, что являлась. Как призрак. Но – простите мою неблагодарность, Юра, – мы, собственно, и не сомневались в этом.

– Вы, может, и не сомневались, но…

– Это она не сомневалась. А я было уже начал… Насчет призрака – очень верно замечено.

– Ну нет! Давайте обходиться без мистики. А если с мистикой – то без меня.

– Хорошо, виновата. Юрий Леонидович, вы установили важнейший факт. Но все же с точки зрения мотива и всей дальнейшей фантасмагории – что это дает?

– С точки зрения общей фантасмагории, это отнюдь не единственный и не самый главный факт, который я установил сегодня. И вчера. Но, милые мои, прежде чем требовать с меня отчета, не желаете ли поделиться собственными достижениями? Меня последнее время начинает тяготить практика односторонних подходов. Один юный, но подающий надежды сыщик желал намедни получить аргументированные ответы на вопросы, которые по долгу службы должен распутывать самостоятельно.

– Вы с ними общались… с ребятами из МУРа?

– Разумеется.

– Как они?

– Что именно – как? Как поминают вас? Исключительно недобрым словом. Как сами? Пока – в относительном порядке. По поводу вашего побега разнос, разумеется, был зубодробительный, но до оргвыводов дело не дошло. Пока. Все ждут результатов оперативных действий. И я, между прочим, тоже.

Они говорили по очереди: сначала Лиза – об итогах питерской поездки, затем Игорь – о своих виртуальных находках.

Вышло коротко.

И оба, как никогда остро, почувствовали, что, по сути, не раздобыли ничего, всерьез заслуживающего внимания.

А радость, восторг, усталость – суть одни эмоции.

Не более того.

И сразу вернулось забытое школьное чувство вины. Когда не выучен урок и домашнее задание сделано кое-как. Через пень-колоду.

Но Вишневский был великодушен.

Хотя несколько загадочен.

– Что ж. Про «птицу» – это, пожалуй, важно. И главное – укладывается в общее русло. Над этим надо работать. Про заминку в карьере генерала – браво, Игорь Всеволодович! Надоест торговать антиквариатом – приходите к нам в аналитики. Модная, между прочим, специализация. Просто нарасхват. Про то, что у художника Крапивина был сын… Не знаю. Возможно, интересно для искусствоведов. Пользы для нашего дела пока не вижу. Хотя, откровенно говоря, история все более увязает корнями в прошлое. И – кто знает? – возможно, в итоге дотянет до тех далеких времен, когда сына одного художника приписали другому. Однако – пока не дотянула – давайте по порядку. Итак, вчера я некоторое время провел в нашем архиве. Дело об убийстве ваших родителей, Игорь Всеволодович, между прочим, хранится там.

– Вот как? Но почему? Отец был… как это говорится, «под колпаком»?

– Наверняка был. Но причина не в этом. О ней и собственно о деле – чуть позже. Так будет логичнее. Сначала – по поводу генерала Щербакова. Карьера его действительно покатилась под гору, и причиной тому – прав Игорь! – стала супруга. Дело, однако, было не только в том, что она побывала в плену. Два дня в гестапо… К тому же там, под пытками, она вела себя воистину героически. Не выдала никого. Словом, за это карать не посмели бы даже тогда. Проблема, однако, заключалась в том, что, пройдя через гестаповскую мясорубку, Нина Щербакова осталась на всю жизнь тяжелобольным человеком. Больным не только физически, но и душевно. Правда, зачать и произвести на свет ребенка она все же умудрилась. После освобождения ее почти сразу же отправили в тыл, в Москву. И разумеется, стали лечить самым добросовестным образом – героиня-партизанка, супруга Героя Советского Союза. Словом, приставили лучших врачей, в том числе психиатров. Вернее – психиатра… А тот, известный уже тогда деятель… Кстати, жив и поныне, по сей день при делах. И между прочим, в больших неладах с моей женой. Она – такая коллизия! – тоже психиатр, правда, твердит постоянно, что – новой формации. Относительно этого мэтра говорит примерно следующее: и сегодня всем прочим методам и препаратам предпочитает галаперидол. Знаете, что это за штука?

– Что-то очень болезненное и очень вредное для организма…

– Необратимо разрушающее личность, если быть точным.

– Превращает человека в животное…

– Можно сказать и так. Но это – к слову. Так вот, в ходе лечения Нины Щербаковой этот славный доктор – не знаю уж, посредством каких манипуляций – выведал страшную тайну героической партизанской семьи. Оказалось, что жена боевого генерала на самом деле классово чуждый элемент – потомок старинного дворянского рода. И – главное! – генерал знал об этом, но скрыл информацию от родного лубянского ведомства. Пошел на подлог, обманом выправил жене фальшивые документы. Правда, было это двадцать лет назад, в гражданскую, когда боец Щербаков был еще несознательным юнцом, а княжне Несвицкой исполнилось…

– Как вы сказали?

– Что именно?

– Как фамилия этой женщины, жены… Настоящая фамилия?

– Несвицкая.

– Боже правый! Вот уж действительно – корни уходят в прошлое. Причем все глубже.

– И позвольте полюбопытствовать – куда ж они теперь потянулись?

– Иван Крапивин был крепостным князя Несвицкого, и Душенька, Евдокия Сазонова – та, что на портрете, – тоже. Их застали вместе, пороли. Ее запороли насмерть. Его спасли меценаты, отправили учиться в Италию, но ничего лучше ее портрета он создать не смог. А может, и не хотел. Все пытался восстановить портрет, то есть написать его заново – по памяти. Можно сказать, помешался на этом. Но не смог. И умер в Италии полусумасшедшим. Правда, вот теперь выясняется – оставил сына.