Антиквар

Марина Юденич

Часть первая

Часть вторая

Эпилог

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

Марина Юденич

Антиквар

Часть первая

Санкт-Петербург, год 1831-й

Серый петербургский день, короткий и хмурый, каких большинство выпадает на долю имперской столицы, медленно перетекал в сумерки. Промозглые, подернутые сырой холодной дымкой, опускались они на торжественные проспекты и убогие задворки, одинаково окутывая все густым темно-синим туманом.

Был ноябрь.

Первый снег уже упал на Северную Пальмиру с бесцветных небес, лежащих низко и угрюмо.

Но не прижился.

Расплылся грязной кашицей на мостовых, канул в тяжелых черных водах Невы.

Неуютной была эта пятница, 11 ноября 1831 года.

Неприветливой и унылой.

Однако ж не всюду.

Вереница роскошных экипажей – один наряднее другого – неспешно двигалась по Английской набережной. Кучера, красуясь, поигрывали вожжами, сдерживая ретивую прыть лошадей, запряженных по большей части цугом – шестеркой в упряжке с двойным выносом. Процессия тянулась к ярко освещенному подъезду дома № 44, известного всему Петербургу как дом графа Николая Петровича Румянцева.

Сам граф, старший сын екатерининского героя, фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского, министр коммерции и государственный канцлер государя Александра Павловича, просвещенный русский вельможа, много послуживший на пользу государству Российскому, благополучно дожил до семидесяти трех лет и скончался спустя год после восшествия на престол нынешнего государя Николая Александровича.

Пять лет минуло с той поры.

Прах графа упокоился с миром вдали от суровой северной столицы, в любезном его сердцу имении под Гомелем.

И – правду сказать – с той поры затих и будто обезлюдел торжественный дом, один из самых заметных на Английской набережной. Хотя нарядный портик дворца, увенчанный фигурой Аполлона в окружении муз, неизменно заставлял людей, не чуждых эстетическому наслаждению, замедлить шаги.

Сегодня, однако, прошлое будто вернулось.

Как некогда, весь петербургский свет устремился к румянцевскому порогу.

Ловко соскакивали с запяток ливрейные лакеи, сноровисто помогали господам выйти из экипажей. Радовались зеваки, зябко мнущиеся у сияющего подъезда, – узнавали прибывших. Суетились юркие газетчики, силились как следует разглядеть всех и каждого…

Событие и впрямь происходило выдающееся.

Богатейшее собрание рукописей, книг, картин, монет, минералов и прочих ценнейших древностей – дело всей жизни графа Николая Петровича, согласно его же воле, открывалось для широкой публики.

Исполненные сознанием происходящего, именитые гости речи произносили с пафосом. Меж собой беседовали негромко, но все более о вещах возвышенных.

Торжество – по всему – близилось к завершению, когда князь Борис Александрович Куракин тронул за рукав нынешнего хозяина дома, младшего брата Николая Петровича – Михаила.

– Устал, Михайло Петрович?

– Устал, не скрою. Que veus-tu? [1]Хлопот последние дни было не перечесть. Впрочем, хлопоты приятные. Посему – не ропщу.

– Одно дело – приятные, так ведь и полезные, cher ami [2]Не токмо нам, но и потомкам далеким. Им – определенно – более даже, чем нам.

– C’est bien beau ce que tu viens de dire! [3]Брат то же говорил. Одно жаль, сам не дожил до светлого дня.

– Не жалей о том, граф. Надгробный памятник Николаю Петровичу может обратиться в прах, но память – память! – его не истлеет на страницах истории российской.

– Спасибо, Борис. Однако погоди… Давеча, au bal des Сhahovsky [4]… ты говорил мне о каком-то деле, а я вот за своими хлопотами позабыл обо всем. Прости.

– Пустое. Да и не время теперь.

– Eh bien, mon prince! [5]Дело-то было важное, я теперь припоминаю.

– Как для кого. Я полагаю – важное, но не безотлагательное.

– И все же?

– Художник, Michel. Иван Крапивин. Крепостной князя Несвицкого, по общему мнению – большой талант, быть может – великий. Год назад был принят в Академию, и сразу же о нем заговорили как о самородке. Большие надежды подавал. Огромные.

– C’est bien, с’est bien [6]… и что же?

– Старик Несвицкий, как ты знаешь, умер. А сын, que je n’ai pas I’ho

– Увы!

– Сher ami, nous y voillons, [9]я знаю, вышла какая-то история – ты ссудил его деньгами и тем спас.

– Mon prince, что сделано, то забыто.

– Да, да, не спорю. К тому же твое благородство известно… Да Бог бы с ним! Однако этот человек добра, похоже, не оценил. Возненавидел теперь весь белый свет, удалился в орловское имение, но – главное! – Крапивина из академии забрал и увез с собой. Ничего не стал слушать и был возмутительно груб с теми, кто ходатайствовал…

– Mon cher Boris, возможно, Юрий Несвицкий возненавидел не весь белый свет, а общество, которое отвергло его так жестоко. А вернее, так называемое bo