Адам Смит

Смит выступил в значительной мере как продолжатель материалистических традиций, шедших от Гоббса, Локка, Спинозы. Правда, он не рассматривал основной вопрос философии — о материальности мира и первичности материи как источника человеческих ощущений и опыта. Но по существу он считал его решенным — и решенным в материалистическом смысле.

Опираясь на это, он ставил вопросы о том, чем определяется поведение людей и в особенности — каковы критерии оценки этого поведения: где добро и зло, добродетель и порок?

Конечно, Смит был далек от подлинно материалистической этики, от понимания того коренного факта, что абсолютных, «естественных» законов поведения людей, действующих при любом общественном строе, нет и быть не может. У него есть лишь проблески идей об историческом развитии нравственного чувства. Он лишь смутно догадывался, что феодальная этика неизбежно отличается от этики античного рабовладельческого мира, а новое капиталистическое общество порождает собственную этику.

Все же Смитова «Теория» была прогрессивным и важным для своего времени произведением, достойным эпохи и идей Просвещения. Барон Гольбах, материалист и атеист, непримиримый борец против поповщины и суеверий, просил Юма, который был в это время в Париже, передать автору свои добрые чувства и способствовал переводу книги на французский язык.

Смит решительно отверг христианскую мораль, основанную на страхе перед загробной карой, на фальшивых обещаниях райского блаженства, на предписаниях церковной власти.

Иронизируя по поводу религиозной морали, он писал: «В каждой религии и в каждом суеверии, какие только знал мир… всегда были ад и рай: место для наказания дурных и место для вознаграждения достойных». Адам Смит выражается смело, хотя притом всегда стремится не перейти меру!

Он отказался и от многих идеалистических элементов в теориях своего предшественника Хатчесона. Если тот утверждал, что человек рождается с нравственным чувством, то Смит заявил, что никакого врожденного нравственного чувства нет, что оно развивается лишь вследствие жизни человека в обществе.

Хатчесон считал, что людям от природы свойственно человеколюбие, и это в конечном счете главный мотив их действий в отношении других людей. Смит опять-таки не без иронии пишет, что действия божества, может быть, и определяются человеколюбием как главным принципом. Но о божестве мы ничего не знаем и потому говорить не будем. Зато мы достаточно знаем о человеке, чтобы не строить теорию морали на такой шаткой базе!

Этика Смита носит антифеодальный характер. Одна из центральных идей его книги — идея равенства. Каждый человек от природы равен другому, поэтому принципы морали должны применяться одинаково ко всем — к лордам и купцам, королям и мастеровым. Надо предоставить каждому возможность свободно преследовать свой материальный интерес в пределах, не нарушающих равное право остальных.

Христианскому принципу «Люби своего ближнего как самого себя» Смит противопоставил гораздо более реалистический принцип: «Люби своего ближнего настолько, насколько он способен любить тебя». Для него это скорее не рекомендация людям насчет их поведения, а лишь фактическая картина жизни.

Смит разделял со всеми своими современниками веру в некую неизменную человеческую природу, в наличие вечных и неизменных законов, определяющих поведение людей. Это было наследием и проявлением преобладавшей в то время философии естественного права.

Отвергнув врожденное нравственное чувство, Смит поставил на его место другой абстрактный принцип — «принцип симпатии». Он думал объяснить все чувства и поступки человека по отношению к другим людям его способностью «влезать в их шкуру», силой воображения ставить себя на место других людей и чувствовать за них. Я подаю нищему милостыню потому, что могу вообразить себя на его месте. Я согласен с мерой наказания преступнику, ибо способен поставить себя на место его жертвы. Но если мера слишком велика, то я ставлю себя на место преступника и ощущаю несправедливость. И так далее.

Это глубокомысленно, порой остроумно и парадоксально. Но и только. Скажем, автор выдвигает идею, что мы более способны сочувствовать моральным страданиям, нежели физическим, ибо последние труднее «перенести на себя». Идея эта в столь абстрактной форме имеет, конечно, мало ценности. Зато в иллюстрации к этой «теореме» сочный юмор:

«Потеря ноги может в общем считаться более реальным бедствием, чем потеря любовницы. Но это была бы смешная трагедия, если бы ее сюжет опирался на несчастье первого рода. Напротив, несчастье второго рода, сколь пустячным бы оно ни казалось, составляет предмет многих отличных трагедий».

Принцип симпатии столь же мало является универсальной и всеобщей базой морали, как и всякий другой абстрактный принцип.

Смит с его реализмом сам чувствовал недостаточность этого для объяснения современного ему буржуазного общества. По всей книге рассыпаны замечания, предвещающие ту концепцию человека, которая ляжет в основу «Богатства народов». Это концепция «экономического человека» и благотворного эгоизма.

Она покоится на следующем наблюдении. В обыденной жизни человек руководствуется просто-напросто своекорыстным интересом. Ему свойственно стремление к материальному благополучию, к «лучшей жизни». Вопреки мнению многих духовных и светских философов, ничего плохого в этом нет. Напротив, это главный двигатель прогресса.

В буржуазном обществе людям свойственно не просто стремление к лучшей жизни, а стремление разбогатеть, жить гораздо лучше других. Не аморально ли это? Отнюдь нет. Такое стремление «возбуждает и поддерживает в постоянном движении человеческое трудолюбие. Именно оно впервые побудило людей обрабатывать землю, строить дома, основывать города и общины, совершенствовать науки и искусства, которые облагораживают и украшают человеческую жизнь».

Здесь опять буржуазные добродетели и принципы возведены в ранг вечных законов человеческой природы. Но к этому мы уже должны привыкнуть.

Важно другое. Представление о человеке как о «сгустке своекорыстного интереса» было для своего времени полезной абстракцией. К нему подходили многие, но лишь Смит положил его позже в основу новой науки — политической экономии.

Из этого вытекало представление об обществе как о системе, в которой хаотические и корыстные действия отдельных индивидов обеспечивают известный порядок и гармонию, ведут к «общему благу», которое Смит понимал как рост производства и богатства в обществе. Такое общество, очевидно, подчиняется известным объективным закономерностям, которые может изучать наука.

Надо оговориться, что эти идеи заключались в «Теории» лишь в зачаточном, неразвитом виде. Потребовалось еще двадцать лет размышлений, чтения, бесед с другими философами, чтобы они воплотились в экономическом материализме «Богатства народов».

С вопросом о «благотворном эгоизме» связана одна забавная история.

Рассматривая в последней части своей книги различные философско-этические системы, Смит остановился на «безнравственных (licentious) системах». Это странное название Смит, очевидно, применил, поскольку он, профессор нравственной философии, должен был ex officio выразить какое-то неодобрение системам, исходившим из голого и безграничного эгоизма в человеке. В качестве представителей этого направления в этике он назвал двух замечательных мыслителей — Мандевиля и Ларошфуко.

Бернард Мандевиль, англичанин голландского происхождения, достойный современник Свифта и Дефо, — автор знаменитого памфлета «Басня о пчелах, или частные пороки — общественные выгоды». Основная мысль этого сочинения состоит в том, что в буржуазном обществе пороки (корыстолюбие, алчность, тщеславие, праздность, распутство и так далее) необходимы для процветания! Почему? Потому что все эти пороки порождают спрос на различные товары и услуги, поддерживают трудолюбие, изобретательность, предприимчивость.

Герцог Ларошфуко, француз XVII века, автор прославленных афоризмов, говорил: «Добродетели теряются в своекорыстии, как реки в море». Очень близок к Смиту и такой афоризм: «Сострадание — это нередко способность увидеть и чужих несчастьях свои собственные, это предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и нас. Мы помогаем людям, чтобы они, в свою очередь, помогли нам; таким образом, наши благодеяния сводятся просто к услугам, которые мы оказываем самим себе».