Страница 15 из 70
Глаза Юма проследовали за взглядом рассказчика к сосредоточенно молчавшему Смиту.
— Вы хотите, Смит, извлечь из этого урок для себя? — лукаво спросил он. — Что касается меня, то я намерен дать объяснение моего безбрачия в том же возрасте, что Ньютон. Не забудьте спросить меня об этом через сорок лет.
Смит ничего не ответил.
Он думал о Джин, девушке, на которой едва не женился два года назад в Эдинбурге. Все расстроились как-то незаметно, и он теперь сам не мог бы ответить на вопрос — почему?
(Тем более это неизвестно нам. Мы решительно ничего не знаем об этой девушке, кроме того, что она существовала и что ее звали Джин.)
…Через тридцать лет на обеде в одном из домов Эдинбурга Адам не узнает в почтенной матери семейства забытую Джин своей молодости, и его кузина и домоправительница мисс Дуглас шутливо спросит его по-шотландски: «Адам, разве ты не видишь свою милую Джинни?»
Но это будет через много лет, он будет сам уже чудаковатым стариком. Труд его жизни будет закончен, и, подобно Ньютону в его Монетном дворе, он будет проводить свои последние годы в таможенном управлении.
…Да. Ньютон прав: Ars longa, vita brevis. А его путь только начинается, хотя и позади уже немало лет. А что было бы, если бы Джин или другая женщина стала его женой? Прощай привычный уклад жизни, спокойная ночная работа, клубные беседы… Пошли бы дети… И что тогда делать с миссис Смит-старшей, которая переселилась в Глазго и так замечательно ведет профессорский дом?
Кеймс и Юм оставили в покое углубившегося в себя профессора. Налив себе портвейна из принесенной слугой бутылки и смакуя его, Юм говорил о своей работе над «Историей Англии», которую он писал в библиотеке эдинбургской коллегии адвокатов, где недавно занял должность хранителя. Эта должность считалась почетной синекурой. К тому же она давала Юму постоянный доступ к хранилищам самой богатой в Шотландии библиотеки.
— Вы знали прежнего хранителя, ученого антиквара Гудолла? В последнее время он за своим столом либо спал, либо разглагольствовал о королеве Марии Стюарт, которую почитал, как католики почитают святую деву Марию. Как-то я пришел за книгами, а Гудолл храпит в кресле. Я окликнул его, но безрезультатно. Тогда я наклонился и негромко сказал ему на ухо: «Королева шотландцев Мария была потаскуха и убийца!» Старик встрепенулся и, еще не открывая глаз, завопил: «Это гнусная ложь!»
Громкий хохот вывел Смита из задумчивости. Юм заметил это и сказал:
— Если вы завтра свободны, Смит, приходите ко мне в библиотеку. Поступили новые французские книги. Среди них два тома Энциклопедии, которую издают — мсье Дидро и д'Аламбер. Я уверен, вам будет интересно. После книги Монтескье это важнейшее событие в литературе.
Смит знал об Энциклопедиии слышал имя Дидро. На другой же день, вооружившись костяным ножом и разрезая пахнущую типографией книгу, он с волнением читал написанное д'Аламбером «Предварительное рассуждение», которым открывался первый том.
Как ярко и смело играют у этого француза идеи великих англичан — Бэкона, Ньютона, Локка! С какой строгой логичностью эти идеи приведены здесь в систему! И к тому же это пишется и публикуется вo Франции, где философ рискует за свои сочинения попасть в крепость, что и случилось несколько лет назад со вторым издателем Энциклопедии— Дидро.
Да! И природа, и человек, и общество могут и должны познаваться опытным, исследовательским путем! Разум человека призван заменить слепую веру, религия должна быть изгнана из науки!
С этого дня Адам Смит стал приверженцем и другом Энциклопедии. В 1755 году он выступил в основанном молодыми шотландскими просветителями журнале «Эдинбургское обозрение» со статьей о новейшей европейской (в сущности, французской) литературе. В этой статье ЭнциклопедияДидро и д'Аламбера выдвигается как пример для британских ученых.
Издатели выпустили только два номера журнала. Его пришлось закрыть из-за нападок духовенства.
С годами критическое отношение Смита к религии укрепилось. Правда, он не высказывал его публично и избегал прямых столкновений с попами. Их «мерзкие пасти» больше кусали Юма, хотя тот шел в своем неверии, возможно, не столь далеко, как его друг. Юм прикрывался от попов своими связями в аристократических кругах и был иной раз не прочь нарочно позлить их. У Смита не было для этого ни связей, ни темперамента.
Но уйти от мелких стычек он не мог. В Глазго пресвитерия отличалась особой нетерпимостью и пыталась вмешиваться в жизнь людей, как сто лет назад, когда она свирепствовала наподобие испанской инквизиции. Во второй половине XVII века в Шотландии имелись приходы, где треть всех взрослых женщин была сожжена на костре по обвинению в колдовстве и ереси! Последняя ведьма была сожжена в Шотландии в 1722 году, за год до рождения Смита.
Теперь, правда, нравы были уже не те. Церковь понемногу сдавала свои позиции, но не отказывалась от прав на охрану человеческих душ от еретической скверны. Ни сжигать, ни клеймить людей она уже не могла, но публичное осуждение с церковной кафедры имело еще немалую силу.
На одной из проповедей в церкви было замечено, что профессор Смит подозрительно улыбается и качает головой. По просьбе пресвитерии принципал университета поставил ему на вид, но удовлетворился тем объяснением, что профессор делал это по рассеянности.
Смит обратился в совет университета с просьбой отменить обязательную молитву перед каждой его лекцией. Совет не пошел на это, но молитва, которую по необходимости читал Смит, очень мало напоминала об официальной религии, а скорее была чем-то вроде философского раздумья вслух.
Неверие профессора не было тайной для студентов, но относились они к этому по-разному. Лорд Бьюкен, который в молодости был учеником Смита и по-своему уважал его, тем не менее сетовал уже после его смерти: «О достойный и почтенный муж, почему не был ты христианином?»
Впрочем, этот лорд лишь оправдал мнение, которое было о нем в университете. Один из гостей, слушая его разговор на каком-то университетском обеде и наблюдая почет, которым был окружен молодой аристократ, с удивлением спросил своего соседа по столу:
— Почему этого молодого человека здесь так высоко ставят? Кажется, он посредственного ума.
На что сосед, которым оказался профессор Смит, ответил:
— Мы это знаем. Но он единственный лорд в нашем университете. Приходится дорожить им.
Гость не понял, всерьез это сказано или в шутку, но предпочел не продолжать разговор.
Весной 1752 года Смит оставил кафедру логики и занял освободившуюся вакансию профессора нравственной философии. Это была одна из главных кафедр университета. Ее в свое время занимал учитель Смита Френсис Хатчесон, который умер несколько лет назад.
Смит читал курс нравственной философии 12 лет. В те времена профессор сам определял содержание курса и менял его в зависимости от своих интересов и склонностей. Итоги своих научных изысканий он излагал прежде всего студентам, которые были их первыми судьями и ценителями. Часто они были и единственными ценителями: многие профессора ничего не публиковали.
Тем не менее действительные открытия как-то находили путь в большую науку. О них рассказывали студенты-выпускники, особенно любимые ученики профессоров. Философы докладывали о своих трудах в научных обществах, описывали их в письмах коллегам.
Свой курс Смит сначала построил, в основном следуя Хатчесону, но потом все более отходил от него. Он делал это по мере того, как его интересы передвигались от этики — учения о мотивах и закономерностях поведения отдельного человека — к более жизненным вопросам социологии и экономики.
Но первым результатом трудов Смита была именно книга по этике — «Теория нравственных чувств», изданная в Лондоне в 1759 году.
Наука этики имела ко времени Смита двухтысячелетнюю историю: начало ей было положено Аристотелем. Однако лишь в последние сто лет в ней произошли большие изменения. Новая эпоха освобождала людей от тирании религии и заставляла глубже и пристальнее всматриваться во внутренний мир человека. Постепенно развивалась психология — наука о законах психической, духовной деятельности. Правда, она была еще почти совершенно оторвана от опыта, лишена экспериментальной основы и покоилась только на чистом умозрении. Но тем не менее в ней накоплялась сумма реальных знаний.