Александр Блок

Эстетическое отношение к собственной жизни — вот на чем все зиждется у этих двух людей. И это соединяет их с неменьшей силой, чем других держат вместе чувство долга или многолетняя привычка.

Уже настроившись на отъезд с юга, Блоки прибывают в Биарриц и решают задержаться там на неделю: не хочется расставаться с морем. Не скучно им и в Париже, где оба азартно занимаются обновлением гардероба. В письме матери Блок сообщает об «очень хорошем костюме», который ему сшили английские портные. По обыкновению он находит, что выбранить: «уродливый» Версаль, вытоптанный парижанами Булонский лес… Но при всем том ощущает подъем, сидя в том же самом кафе на рю де Риволи напротив Отель-де-Виль, где два года назад отмечал свою первую встречу с Парижем.

Нынешняя окажется последней.

«После заграницы ценишь все подлинное особенно», — пишет Блок жене 21 августа из Шахматова в Петербург, куда она вернулась после недельного пребывания в Бердичеве. В том же письме он решительно отвергает предложение Любови Дмитриевны дать «Розу и Крест» Мейерхольду для постановки в Александринском театре. «Совершенной постановки когда еще дождешься», – резонно замечает Любовь Дмитриевна, но Блок непреклонен. Может быть, это ошибка. «Роза и Крест» – пьеса, что называется, странная. Страннее, чем видится самому автору. И Бертран, и Гаэтан – фигуры символические. Психологический театр воплотить их не в состоянии, а вот неистощимая фантазия Мейерхольда, глядишь, и отыскала бы способ реализации…

Девятьсот тринадцатый год — это год рождения фразы «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности» и крученыховской строки «дыр бул щыл», год растущей славы Ахматовой и усиливающейся активности акмеистов.

На протяжении всего года Блок постоянно размышляет об акмеизме и футуризме. Это для него вопрос не отвлеченный, а практический, вопрос творческой ориентации. Какое из двух новых творческих веяний может дать полезный толчок его собственной работе?

«Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние — хилы, Гумилёва тяжелит “вкус”, багаж у него тяжелый (от Шекспира до… Теофиля Готье), а Городецкого держат, как застрельщика с именем; думаю, что Гумилёв конфузится и шокируется им нередко.

Футуристы прежде всего дали уже Игоря Северянина. Подозреваю, что значителен Хлебников. Е. Гуро достойна внимания.

У Бурлюка есть кулак. Это — более земное и живое, чем акмеизм».

Такова запись в дневнике от 25 марта. По отношению к акмеизму Блок явно предвзят и несправедлив. Да, Гумилёв и Городецкий, объединившиеся под эгидой акмеизма, — поэты непохожие, но это говорит о том, что у данного течения достаточно широкий эстетический диапазон. Гумилёв вполне искренне ценит талант Городецкого и сотрудничает с ним не из конъюнктурных соображений. Тяжесть культурного багажа? Не так уж она велика. Гумилёв умеет осовременивать традиционные темы: например, Дон Жуан у него подан достаточно дерзко и в сонете (где назван словами «ненужный атом»), и в одноактной стихотворной пьесе. Это не так сильно и музыкально, как «Шаги Командора», но все-таки…

Кстати, Виктор Буренин в своей пародии на это стихотворение гиперболизировал блоковский анахронизм, а Блок в разговоре с Чуковским похвалил [31]. Он и сам не чужд пародийного жанра: достаточно вспомнить сочиненную им «Корреспонденцию Бальмонта из Мексики». В общем, Блок и сам не боится испытания смехом и других не прочь такому испытанию подвергнуть. И тут он ближе к футуристическому типу творческого сознания, чем к акмеистическому.

«Вкус» — это слово, взятое в иронические кавычки, – главный пункт расхождения Блока с акмеистами. Блок уже может себе позволить выходы за пределы общепринятого стилистического бонтона. По поводу тех же « Шагов Командора» он, беседуя с Зоргенфреем, провокационно скажет: «Только слово "мотор" нехорошо — ведь так говорить неправильно». Ожидая от собеседника опровержения или хотя бы несогласия: почему же неправильно? Да этот «мотор» — главная изюминка блоковского шедевра.

Вкус — качество, необходимое читателю, но не автору, не творцу. Достигнутая Блоком художественная гармония выше любых представлений о вкусе. И гармония эта порой достигается музыкальным балансом оригинальности и банальности. Банальность — одна из красок, на нее имеет право художник: отсюда одобрительное отношение Блока к отважно-беззастенчивому сладкопевцу Игорю Северянину. Чрезмерная же вкусовая дисциплина — тормоз творческой смелости и изобретательности.

Блока и теперь, сто лет спустя, иные поэты упрекают в «безвкусице», осуждая, например, пронзительный финал стихотворения «Унижение»: «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, / В сердце острый французский каблук!» Как правило, судьями выступают обладатели умеренных дарований. Своими нападками они едва ли подрывают поэтический авторитет Блока — скорее наоборот: отводя неадекватные претензии к стихам, мы убеждаемся, что они не стали вчерашними, что их эмоциональный мотор действует безотказно.

Что же касается Гумилёва, то его творческие задачи, пожалуй, не требуют нарушения эстетических приличий: он как поэт вполне реализует себя в строгих формах. Зато как ценитель, как критик отдает должное мастерам противоположного склада. Он ценит блоковские стилистические нажимы, признается, что завидует строке из «Незнакомки»: «Дыша духами и туманами…» Блок ему взаимностью не отвечает, будучи настроен против самой гумилевской творческой стратегии.

А вот футуристы с их вызывающей «Пощечиной общественному вкусу» Блоку импонируют. Хотя они к нему отнюдь не почтительны. «Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Ремизовым, Аверченко, Черным, Кузминым, Буниным и проч. И проч. – нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!..» – говорится в знаменитом манифесте, под которым значатся подписи: Д. Бурлюк, А. Крученых, В. Маяковский, В. Хлебников.

Блок на футуристов не обижается. Он понимает язык гипербол, принимает игровой стиль поведения. Шутит. Мистифицируя Любовь Дмитриевну, извещает ее в письме (это еще весной, до заграничной поездки):

«В одной книге футуриста я нашел поэму, не длинную, касающуюся тебя. Вот она:

Бубая горя

Буба. Буба. Буба.

У меня для тебя есть маленькое яичко из белого кварца; когда я покупал его к Пасхе, и тебе, Бубе, купил».

Автор минималистской поэмы — Василиск Гнедов (в его книге «Смерть искусству» «Бубая горя» значится под номером девять, а последним, пятнадцатым номером помечена «Поэма Конца», состоящая из чистой страницы). «Бу», «Буся», «Буба» — домашние имена Любови Дмитриевны (Блок, в свою очередь, — Лала). Авангард, помимо прочего, имеет такой источник, как детский и любовный лепет (позже подобные прозвища станут называть «дадаистическими»).

У антитезы «акмеизм — футуризм» имеется персонифицированный вариант: «Ахматова — Маяковский». В творческом сознании Блока два поэта невольно пересеклись в конце 1913 года, когда масштаб обоих еще не был очевиден. Пройдет семь лет, и в октябре 1920 года Чуковский выступит с публичной лекцией «Две России: Ахматова и Маяковский». А Ахматова в 1940 году напишет стихотворение «Маяковский в 1913 году», где будет вспоминать «бурный рассвет» юного футуриста, с которым впервые встретилась в декабре заветного для нее года. В начале того же месяца этого поэта впервые видит и Блок – на представлении трагедии «Владимир Маяковский». Автор стихотворной пьесы сделал главным героем самого себя, сам поставил спектакль, сыграв в нем главную роль. Блок вскоре одобрительно отзовется о футуристах и в особенности о Маяковском во время своего публичного выступления.

Отношение же Блока к Ахматовой — особенное, отдельное от отношения акмеизму в целом. Осенью 1913 года судьба сводит их во время поэтического вечера на Бестужевских курсах. Оба предпочли это скромное событие пышному чествованию Эмиля Верхарна в петербургском ресторане [32]. К ним подходит курсистка и сообщает, что ахматовское выступление – после блоковского. Как вспоминала Ахматова полвека спустя: «Я взмолилась: “Александр Александрович, я не могу читать после вас”. Он с упреком в ответ: “Анна Андреевна, мы не тенора!”». Еще одна подробность: «Блок посоветовал мне прочесть “Все мы бражники здесь…”. Я стала отказываться. “Когда читаю: ‘Я надела узкую юбку… ’ смеются”. Он ответил: “Когда я читаю: ‘И пьяницы с глазами кроликов…’ – тоже смеются”».

31

Подробный разбор этой пародии см.: Новиков Вл. Книга о пародии. М., 1989. С. 73-76.

32

Подробности вечера известны из выступления Ахматовой по ленинградскому телевидению 12 октября 1965 года, машинописная версия которого была опубликована Д. Е. Максимовым пол названием «Воспоминания об Ал. Блоке» (Звезда. 1967. № 12), потом вошла в двухтомник «Александр Блок в воспоминаниях современников» (1980), а впоследствии — в разные однотомники и двухтомники Ахматовой.

В записных книжках Ахматовой содержатся фрагменты воспоминаний, один из которых завершается пометкой. «Отрывок из книги, которая могла бы называться “Как у меня не было романа с Блоком”». Под таким заголовком эти фрагменты собраны С. А. Коваленко в пятом томе шеститомного собрания сочинений Ахматовой (М., 2001). Этими двумя небольшими текстами почти исчерпывается то, что Ахматова рассказала о своих отношениях с Блоком. Некоторые подробности и уточнения содержатся еще в «Записках об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковской.