Страница 72 из 90
Теперь его звали Себастьян Мельмот.
Глава VII. РЕДИНГСКАЯ БАЛЛАДА
Свое творчество, как и свой грех, необходимо выстрадать.
К кому, как не к Уайльду, более всего относятся эти слова?
Позор оборачивается славой,
когда в результате рождается «De Profundis»[546].
Сойдя на берег, он первым делом вручил Россу рукопись «De Profundis» и отправился в отель «Сэндвич», где его ожидал завтрак. Устроившись в гостинице, он написал «Сфинксу» о том, какую радость доставили ему несколько часов, проведенные в ее обществе; он сообщил ей свое новое имя, заимствованное из фантастического романа прадядюшки Чарлза Мэтьюрина: «Я записался в отеле как Себастьян Мельмот — не эсквайр, а мсье Себастьян Мельмот. И еще я решил, что будет лучше, если Робби назовется Реджинальдом Тернером, а Реджи — Р. Б. Россом. Пусть уж все живут под чужими именами» [547].
Затем он отправился на прогулку в обществе своих верных друзей, и они дошли до местечка Арк-ля-Батай, находящегося в шести километрах от Дьеппа. Уайльд жадно наслаждался видами живой природы, любовался стенами старого замка и говорил лишь о Редингской тюрьме и своей жизни заключенного. Тюрьма в его рассказе превратилась в волшебный замок, эльфом-хранителем которого был майор Нельсон. Весь охваченный радостью свободы, солнца и жизни, он словно забыл свои страдания: «Пишу коротко, потому что пошаливают нервы — чудо вновь открывшегося мира ошеломило меня. Я чувствую себя восставшим из мертвых. Солнце и море кажутся мне чем-то небывалым» [548]. 24 мая он пригласил Люнье-По, этого «Тетрарха иудейского», оказать ему честь и приехать к нему назавтра отобедать. Люнье-По с восторгом принял приглашение, и Уайльд поспешил поделиться рассказом об этой исторической встрече с Мором Эйди: «Люнье-По обедал сегодня вместе с нами, и я был покорен. Я и предположить не мог, что он так молод и так красив. Я ожидал увидеть болезненную копию великого поэта, которого Америка приговорила к смерти за то, что все его стихи состоят исключительно из этих трех чудесных элементов: Любви, Музыки и Боли. Я твердо дал ему понять, что он ни в коем случае не должен давать никаких интервью и разглашать касающиеся меня детали: мое новое имя, место проживания, изменения во внешнем облике и так далее» [549].
Во французской прессе прошло сообщение об освобождении Оскара Уайльда. «Фигаро» наградила его титулом сэра и сообщила, что Уайльд находится в Париже, в то время как другие предполагают, что он отдыхает в Дьеппе. Дуглас же, живший в Париже, принимал журналистов, которые не могли удержаться от иронии по поводу его наряда: «Лорд Альфред Дуглас все же позволяет себя побеспокоить. Он выходит к нам одетым в богато расшитую шелковую майку и в такие же шелковые панталоны нежного цвета». Это не помешало ему встать на защиту Уайльда, заметив, что в Люксембургском саду скоро будет установлен бюст Верлена, а в Англии все молодые литераторы стараются походить на автора «Портрета Дориана Грея». Он опроверг слухи о якобы имевшей место дуэли и с иронией заметил, что журналистам, видимо, придется довольствоваться слухами о сражениях Монтескью против Анри де Ренье и Люнье-По против Катюля Мендеса.
В понедельник 24 мая 1897 года «Дейли кроникл» опубликовала статью, озаглавленную «Тюремный охранник наказан за гуманный поступок». В газете публиковалось письмо Томаса Мартина, уволенного из Рединга за то, что он угостил печеньем двенадцатилетнего ребенка: «Пожалев несчастного маленького мальчика — к которому в любом случае никак нельзя было относиться как к преступнику, — я дал ему печенья». Мартин уверял, что впервые передал еду заключенному и что только отчаяние ребенка побудило его нарушить тюремный порядок. Конечно, Мартин ни словом не обмолвился о том, что оказывал Уайльду аналогичные услуги. Из того же номера газеты можно узнать, что в Англии тогда не существовало закона, запрещающего двенадцатичасовой и более продолжительный рабочий день на угольных шахтах. И даже после гибели двух молодых шахтеров, которым было по семнадцать, Палата общин сочла, что замечания инспектора по труду достаточно, чтобы покончить с подобным злоупотреблением! Приведенный пример произвола и бесчеловечности помогает лучше понять, какие мучения приходилось терпеть заключенным, в частности Уайльду, в английской тюрьме. Прочитав эту статью, Уайльд, исполненный решимости изменить свою жизнь и проникшийся верой в очищение через страдание, написал в «Дейли кроникл» письмо.
Письмо это было опубликовано 28 мая на трех полосах газеты; в нем внимание читателей было обращено на ужасную участь, уготованную в тюрьмах детям: «Жестокость, которой день и ночь подвергаются дети в английских тюрьмах, просто невероятна». Уайльд вернулся к случаю с добрым охранником Мартином и выразил резкий протест против правил, требующих изоляции ребенка в одиночной камере в течение двадцати трех часов в сутки, учитывая, что ребенок и так без ума от страха оттого, что оказался в темноте, к тому же он не в состоянии понять суть наказания, наложенного на него обществом. Через несколько дней, 31 мая, в той же газете было напечатано следующее письмо: «Прекрасная статья, появившаяся сегодня утром на ваших страницах, нарушила молчание, которым окружен сегодня вопрос поддержания дисциплины в тюрьмах». Автор привел леденящий душу случай, когда на заключенного надели смирительную рубашку, заставив его предварительно заглотить приличную дозу рицинового масла, а затем заперли на двадцать четыре часа в камеру для буйнопомешанных! Это не говоря о случаях наказания кнутом. Как и Уайльд, автор статьи заключал ее словами: «Я выступаю не против конкретных людей, а против системы».
Не прошло и недели после прибытия Уайльда в Дьепп, как его опасения подтвердились. Оказалось, что в Дьеппе проживал Ж.-Э. Бланш; будучи другом Мура, Сиккерта, Уистлера, которые считались врагами Уайльда и которые рады были продлить его изоляцию, он толком не понимал, как ему вести себя в присутствии человека, с которым в свое время он был близко знаком. Ч. Кондер также настаивал на том, чтобы он не встречался с Уайльдом, то есть Себастьяном Мельмотом. После долгих колебаний Ж.-Э. Бланш выбрал самый трусливый стиль поведения: он делал вид, что не замечает Уайльда, даже когда тот махал ему рукой с террасы «Кафе де Трибюно».
Что же до молодых парижских поэтов и студентов, то они, напротив, гурьбой помчались в Дьепп, чтобы поприветствовать изгнанника, ставшего жертвой лицемерия и варварства ненавистной им Англии. Так продолжалось вплоть до того дня, когда после слишком оживленной пирушки в «Кафе де Трибюно» супрефект сделал Уайльду предупреждение; бывшие здесь на отдыхе англичане перестали ходить в те кафе и рестораны, где выступал Уайльд, а это не устраивало их владельцев, которые предпочли запретить Уайльду появляться в своих заведениях. К счастью, он нашел дружеский приют у Фрица Таулова на вилле Орхидей. Этот норвежский художник открыто выступил в защиту Уайльда, подвергшегося оскорблениям со стороны англичан; он с возмущенным видом подошел к столу, за которым сидел побледневший от очередных выпадов Уайльд, и громко произнес: «Мистер Уайльд, вы окажете мне и моей жене большую честь, если согласитесь прийти поужинать к нам сегодня вечером в семейном кругу». То же самое можно сказать и о миссис Стеннард, которая сохранила глубокое уважение к Уайльду и всегда оказывала ему теплый прием. Так что Уайльд нередко завтракал или обедал то у одного, то у другой, вдали от разгневанных туристов или жителей Дьеппа.
Тем не менее атмосфера, царившая в Дьеппе, очень скоро стала для него невыносимой, и Уайльд нашел убежище в Берневале, маленькой рыбацкой деревушке, расположенной на обрывистом берегу, прямо над морем. Истратив все деньги на духи и другие туалетные принадлежности на дьеппском рынке, Уайльд поселился вместе с Россом в «Отеле де ля Пляж». Но очень скоро Росс уехал. Уайльд страдал от одиночества и пытался отвлечься, посещая деревенскую часовню, украшенную «диковинными и чрезвычайно готическими в своем безобразии» статуями, гуляя по обрыву, а главное, он начал работать над «Балладой Редингской тюрьмы», на которую его подвигла внезапно его захватившая теория искупления через страдание, а также образ Христа как предтечи романтического течения в жизни; это была для Уайльда новая философия, рожденная во время заключения вследствие перенесенных страданий. Нет сомнения в том, что в Берневале, а особенно в маленьком шале Буржа, который он снимал, начиная со второй недели июня, Уайльд действительно мог начать свою жизнь заново, о чем так мечтал еще в тюрьме. У него было достаточно денег, он вел здоровый и даже спортивный образ жизни, чуть ли не каждый день купался, а по вечерам вел беседы с хозяином отеля мсье Бонне, у которого ежедневно завтракал, обедал и ужинал. Из окон шале Буржа открывался великолепный вид на море, а сам дом состоял из большого рабочего кабинета, столовой и трех спален. Здесь он мог позволить себе забыть Дьепп и нападки, которым там подвергался, писать «Балладу» и придумывать новую пьесу. Кроме того, письмо, опубликованное в газете, и то, которое он послал сразу же вслед за первым ирландскому социалисту Майклу Дэвитту, отсидевшему в тюрьме четырнадцать лет и обратившемуся к правительству с вопросом, касающимся охранника Мартина, о котором писали газеты, не остались без последствий: Оскар Уайльд получил предложение о сотрудничестве по тюремной тематике от газеты «Журналь». Он даже совершал паломничества до Нотр-Дам-де-Льесс, деревенской часовни, находившейся в двадцати метрах от отеля, где подолгу беседовал со старым кюре Троарди, находя его по-детски наивным: «Он знает, что я атеист, и верит, что Пьюзи все еще жив. Он утверждает, что Бог обратит Англию в свою веру, потому что англичане очень любезно обошлись со священниками, находившимися там в изгнании во времена Революции» [550].
547
R. H. Davies. The Letters of Oscar Wilde, op. cit., p. 566.
548
Ibid., p. 567.
549
Ibid.
550
S. Pakenham. The English at Dieppe, 1814–1914. Les Informations dieppoises. 1971, p. 141.