Страница 71 из 90
1 мая он все еще ожидал ответа на просьбу о досрочном освобождении, а журналисты уже начали кружить вокруг тюрьмы. Уайльд понимал, что его ждет новое испытание: неопределенность, страх перед будущим. Перспектива возвращения к реальной жизни, будто остановившейся для него в течение этих двух ужасных, но приучающих к смирению лет, проведенных в камере СЗЗ, неумолимо вставала перед Уайльдом, и он знал, что ему никуда не скрыться от новых и тяжких проблем. Принц парадокса и эстетов превратился в жалкую марионетку, послушную воле того, кто осмелится первым потянуть за нити: Фрэнка Харриса, Роберта Росса или же человека, который вызывал такие смутные чувства в его душе, лорда Альфреда Дугласа. Болезненная настойчивость, с которой он требовал ренты, денег, доверенных Леверсону, какой-то смехотворной шубы и огромных сумм, потраченных на Дугласа, свидетельствует о явном беспорядке в уме этого «мастера изящной словесности», сломленного ударами судьбы. Верхом издевательств стало условие, лишающее его ренты в случае, если он будет замечен в связях с подозрительными личностями. «Поскольку люди достойные, в том смешном смысле, как это принято считать, сами не захотят меня знать, а с людьми недостойными мне будет запрещено встречаться, моя будущая жизнь, насколько я могу судить, пройдет в относительном одиночестве» [542], — с иронией писал он Мору Эйди.
12 мая Уайльд был ошеломлен известием о том, что обещания друзей обеспечить его содержание в течение полутора лет ограничились ссудой в пятьдесят фунтов! Одновременно он заметил, что Росс, Эйди и Тернер испытывают зависть к Харрису, поступки которого были великодушны и исполнены практической пользы, в то время как вся его «свита» лишь попусту баламутила воду. Навязчивые мысли Уайльда о деньгах спровоцировали его на несправедливые высказывания в адрес Леверсона, которого он обвинил в присвоении тысячи фунтов, доверенных Уайльдом. Лихорадочное состояние заставило Уайльда забыть о преданности Росса, привязанности Рикеттса, обо всем, что они для него сделали. Он начал осыпать несчастного Робби незаслуженными упреками; хуже того, он довел его огорчение до предела, восхваляя — с вопиющей несправедливостью — верность Бози, того самого Бози, которого в течение двух лет в каждом письме он называл причиной своих несчастий. Можно вообразить, сколько слез пролил Робби, читая эти упреки. В то время когда выносилось решение о разводе с Констанс, а Бози продолжал находиться в «ссылке» в Неаполе или на Капри, Оскар относился к ним лишь как к отражению своего прошлого.
Безусловно, он был на грани безумия; он дошел до того, что предложил опубликовать письма Росса и Мора Эйди под заголовком «Письма двух идиотов к одному сумасшедшему»; он заявил, что по их вине договоренность с Констанс по поводу выплаты ему ежегодной ренты в размере двухсот фунтов была снижена до ста пятидесяти. А некий юный двадцатидвухлетний жулик, недавно освободившийся из Рединга, вернул Оскару толику спокойствия, предложив ему свои услуги.
18 мая 1898 года — последний день пребывания Уайльда в Рединге. Если верить записям Нельсона, Уайльд был в неописуемом возбуждении и боялся абсолютно всего: «С каждым днем у заключенного возрастает состояние возбуждения и страха перед неудобствами, которые могут произойти из-за бесцеремонности представителей прессы» [543]. Он хотел, чтобы Реджинальд Тернер и «малыш Чарли» приехали в Пентонвилль, где должно было состояться освобождение из-под стражи, несмотря на его отвращение при мысли вновь оказаться в Лондоне и ужас перед еще одним переездом, грозящим повторением ужасной сцены на Клэпхем Джанкшн. Тернер не мог удовлетворить эту просьбу: родственники угрожали лишить его средств к существованию, если он возобновит отношения с Уайльдом, а кроме того, Мор Эйди и благородный пастор Хедлэм решили обставить все по-иному. Тернер вместе с Россом отправились в Дьепп, чтобы подготовить там все для приезда Уайльда, которого это известие в восторг не привело: город Дьепп, где его хорошо знали и где жило много англичан, его не устраивал, и он написал об этом Россу с решительным неудовольствием: «Если по прибытии в Дьепп вы сможете найти какое-нибудь местечко, расположенное километрах в пятнадцати от города, куда можно добраться на поезде, какой-нибудь тихий уголок, то не надо колебаться. Я слишком хорошо известен во всех гостиницах Дьеппа, и конечно же о моем приезде тотчас станет известно в Лондоне» [544].
В 8 часов утра охранник Мартин открыл камеру СЗЗ и вручил заключенному одежду, которая была на нем в день, когда ему был зачитан приговор. Уайльда привели в зал, где его ожидал Нельсон, держа в руках пакет с рукописью «De Profundis». В сопровождении двух охранников Оскар сел в повозку, и перед ним, все еще пребывающим в сильном волнении, распахнулись тюремные ворота. Его поджидали всего два журналиста, и очень скоро повозка скрылась из виду. Она подкатила к вокзалу Твайфорд, где, оказавшись в зале ожидания, Уайльд наконец осознал, что кошмар закончился. Он вновь мог стать самим собой, как об этом написал журналист из «Морнинг Пост», один из двух, поджидавших его на выходе из тюрьмы: «Мне представилась возможность наблюдать за мистером Уайльдом в зале ожидания в Твайфорде. Он выглядел очень неплохо. Его фигура и весь внешний облик были, как и прежде, элегантны и обаятельны. Короче говоря, сегодняшний Оскар Уайльд — это Оскар Уайльд, по крайней мере он выглядит таковым» [545]. По прибытии в Лондон его доставили в кэбе в Пентонвилльскую тюрьму, где он провел ночь.
На следующий день, 19 мая, в четверть седьмого утра он покинул Пентонвилль в сопровождении пастора Хедлэма и Мора Эйди. После двадцати пяти месяцев, проведенных в тюрьме, Оскар Уайльд оказался на свободе. Он поехал прямо к пастору, который жил в доме 31 на Аппер-Бедфорд-плейс, где его ожидали сорочки, туфли, перчатки, купленные Мором Эйди. О его освобождении написали все газеты. «Сфинкс» с мужем приехали к пастору, когда Уайльд переодевался после завтрака. При его появлении в гостиной всякая неловкость, предшествовавшая встрече, сразу рассеялась. Он был великолепно одет; с гвоздикой в бутоньерке и сигаретой в руке Уайльд напоминал короля, вернувшегося из изгнания. Стройный, жизнерадостный, казавшийся моложе, чем два года назад, он тут же задал тон разговору:
«Сфинкс, это просто чудо, что вы так верно выбрали шляпку, чтобы в семь часов утра встретить друга после долгой разлуки».
Затем он удалился, чтобы написать письмо в католический приют, в котором попросил на полгода убежища. Вернувшись к гостям, он начал рассказывать о тюрьме с легкостью, которая, однако, не могла скрыть пережитую драму: «Этот милый начальник был таким любезным, а его супруга просто очаровательна. Я провел массу приятнейших часов в их саду, и они даже попросили меня остаться у них на все лето. Они принимали меня за садовника!»
Вскоре пришел ответ из приюта. Отказ вернул Уайльда к действительности, к жизни за пределами тюремных стен, к опасному соприкосновению с той публикой, чьего внимания он прежде так добивался.
Его речь была остроумна, аудитория совершенно покорена, а приготовления бесконечны. Он опоздал на поезд до Нью-Хейвена и выехал лишь во второй половине дня, чтобы успеть на ночной пароход. Уайльд навсегда покинул Англию, оставив о себе яркое воспоминание, о котором написал пастор Хедлэм: «Я люблю вспоминать его таким, каким видел в течение шести часов в то весеннее утро, и надеяться, что где-нибудь и как-нибудь сохранится красота его образа и забудутся его слабости и безумства» [546].
Добравшись наконец до Нью-Хейвена, он телеграфировал о своем прибытии и попросил, чтобы ему заказали номер в гостинице «Сэндвич». В половине пятого утра 20 мая Росс и Тернер приехали на пристань дьеппского порта и увидели высокую фигуру Уайльда, возвышавшуюся на носу корабля.
542
Ibid., p. 534.
543
Aftermath, op. cit., p. 138.
544
R. H. Davies, op. cit., p. 559.
545
The Morning, 19 mai 1895.
546
Aftermath, op. cit., p. 143.