Иприт

А это странно, отсутствие сна делало всех нервными, это ослабляло сдерживающие центры, и все были озлобленно болтливы.

Но Смит Пуль молчал. В краткие минуты отдыха он вытаскивал свою записную книжку и делал свои вычисления… Небось учился, хотел выбиться в люди… В самом деле, кто хочет умереть простым рабочим? В Англии это все равно, как желать умереть в рабочем доме.

Смит Пуль хороший работник, он достоин повышения, он не пьет, не таскается с женщинами, гуляет редко в Гайд-парке и всегда один.

Иногда он покупает цветы: красные розы и георгины — и отправляет их туда, в город богатых. Странный букет, странный адрес.

Ну, это его дело.

Смит работает в машинном зале, механиком у дизеля, дышащего спокойно и ровно.

И сам Смит всегда спокоен.

В его дежурство в машинном зале никогда не бывает никаких происшествий. Раз только внезапно заснуло трое рабочих.

Было арестовано все правление треста «Бессонница», но следствие не дало никаких данных.

Только у секретаря правления мистера Канолифа в книжном шкафу нашли полное собрание сочинений Льва Толстого.

Канолиф оправдывался тем, что Толстой хотя и был русским, но никогда не состоял в рядах Третьего Интернационала, и что читал он книги только для практики в языке.

Но все же временно он был задержан, само его участие в аресте Тарзана было заподозрено.

Ведь медведь оказался богатым и верноподданным, не оклеветан ли хозяин?

И мистер Канолиф попал в камеру, прежде занятую Рокамболем. Плачь над бедным Канолифом, читатель: авторы романа решили не освобождать его.

Бедный Канолиф, как он страдал от блох, оставленных Рокамболем.

Но и сам Рокамболь в своей роскошной вилле не был счастлив.

День и ночь проводил отощавший медведь перед камином, нюхая воздух и жалобно рыча. Хольтен не мог без слез смотреть на своего друга. Он достал из зоологического сада, почетным опекуном которого Рокамболь был назначен королем, ему медведицу. Но медведь, увидя нового гостя, так зарычал, что все поняли, что на медвежьем языке это значило «вон!».

Обиженную медведицу увезли обратно в ее клетку, а Рокамболь опять впал в свою беспокойную тоску.

Только Смит Пуль спокоен в этой краткой главе, его вычисления близятся к концу.

Берегись, Лондон!

ГЛАВА 38

ХОРОШО МОРЕ ОКОЛО НЬЮ-ЙОРКА

Главное — в нем никогда не бывает холодно потому, что его отапливают снизу трубами.

Народу купается в этом море так много, что берег кажется пестрым, как лоскутное одеяло, столько людей в желтых, красных и голубых костюмах лежит на песке.

В воде играют в пятнашки, катаются на особых каруселях, строят слона и беспрерывно снимают друг друга в фотографии.

Над водой и берегом стоит, если нет ветра, запах пота и пудры. Мусору столько, что вы ложитесь в песок, как в пепельницу.

Но даже богатые люди прилетают сюда на гидроплане выкупаться, потому что здесь шумно и много женщин. Среди этих сотен тысяч купающихся людей никто не обращает внимания на белокурого стройного человека в светлом костюме.

Но молодой человек не был тщеславен. Казалось, что он даже наслаждался своей неизвестностью, спокойно ел бананы, потом надел полосатый купальный костюм и сел обжариваться на солнце.

— Увы, — сказала его соседка, женщина лет двадцати, одетая в яркий желтый костюм с черной отделкой и сидящая перед маленьким переносным радиоаппаратом. — Увы, — сказала она, явно обращаясь к своему соседу, — он не отвечает.

— Это очень невежливо с его стороны, — ответил человек в полосатом костюме.

— Да, я разговаривала с ним до самого Ла-Манша, а теперь он не отвечает уже два дня.

— Дорогая, зачем он вам, все равно даже ваш прекрасный аппарат не даст вам возможности танцевать с ним и есть мороженое на его счет на расстоянии, а я приглашаю вас исполнить купальное шимми.

— Но помните, только шимми, — ответила женщина, и через минуту они танцевали модный танец, так близко прижимаясь друг к другу, что, очевидно, им оставалось только после этого ехать или в гостиницу, или купаться в нагретой воде.

Они выбрали третье. Сели есть мороженое.

— Чудесное мороженое, — болтал молодой человек, облизывая ложку, — и главное, без всяких фокусов.

— Нет, знаете, я ела настоящее чудесное мороженое в день явления Кюрре… Ах, это было не мороженое, а мечта… Святое мороженое…

Но и не святого мороженого женщина съела столько, что ее спутник начал жаться и хмуриться.

— Как ваша фамилия? — спросила дама, не обращая внимания на настроение своего спутника.

— Смит, — ответил тот, считая правой рукой деньги в кармане.

— В таком случае моя Брук, — это фамилия из сегодняшней газеты. Нельзя, дорогой, называть себя Смитом, я уже разговаривала на этом пляже сегодня с шестью Смитами. Я бы прогнала вас, но мне нравится ваша манера держаться. Вы немец и студент-корпорант. Я узнаю по шраму… Я очень люблю немецкую дворянскую молодежь.

— Да, я сын немецкого графа, — охотно ответил Смит.

— Граф Смит? — смеясь проговорила мистрис Брук. — Послушайте, милый, поедемте кататься на автомобиле, я буду вас тогда называть графом весь день, даже если вы не граф, а бухгалтер…

— Я больше чем граф! — вскричал Смит. — Я… — Он осекся и вдруг вскричал: — Едем.

«У этого приказчика есть деньги», — думала мистрис Брук, сидя в роскошном автомобиле с букетом белых роз в руках. Вероятно, он ограбил кассу.

— Шофер, — крикнул в это время Смит, — где здесь можно достать вино?

— Вино лежит под подушкой вашего сиденья, мистер, — охотно ответил шофер, — я сейчас сделаю остановку…

И через несколько минут все трое пили вино на маленькой зеленой лужайке парка…

— В путь! — вскричал, вставая, Смит.

— Я уже поднял парусиновый верх, — ответил шофер.

— Девочка, — нежно произнес Смит, — я не люблю целоваться в автомобиле, а для прописки в гостинице у меня слишком громкая фамилия — едем к тебе.

— Муж уехал на два дня, — ответила мистрис Брук, — едем.

— У тебя есть муж, кроме Смитов? — удивленно произнес мужчина. — Все равно — едем.

Лестница дома, в котором жила прекрасная незнакомка, показалась Смиту крутой. Наконец, дверь… обычная обстановка американской средней семьи.

— Имя? — спросил Смит, садясь в кресло и спокойно стаскивая с себя штаны.

— Сюзетта, — ответила женщина.

— Мое — Карл. Положи, Сюзетта, эти брюки под матрац, чтобы не испортились складки.

«Приказчик, — раздраженно подумала Сюзетта, — капитан был лучше. И потом какая решительность, я хотела только целоваться!»

— Карл, — ответила она, смеясь, — ты слишком скор, тебе придется разглаживать эти брюки одному. Ты мне уже и не так нравишься.

— Стучат, — ответил Карл испуганно, — у тебя нет второй двери?

— Это муж, он всегда стучит сразу обоими кулаками.

— Какой скандал! — вскричал Карл. — Какая великая карьера погибает!

Стук становился яростным.

Внезапно лицо Карла загорелось румянцем вдохновения; он лег на дешевый ковер, покрывающий пол комнаты, и, наматывая его на себя, закатился к стене.

Сюзетта побежала открывать дверь.

— Жарко, — простонал, входя, рослый янки с крупным догом на цепи. — Мэри, где мои ночные туфли?

«Соврала имя», — мрачно думал человек в ковре.

— Почему ты так рано приехал, Том?

— Дело не выгорело, контрагент сошел с ума, поверил в бога Кюрре, закрыл лавочку и постится. На место, Лайт! Ты не знаешь, Мэри, почему это собака нюхает по углам?

— Она, наверно, опять ищет места нагадить под диваном.

— Лайт, сюда. Лайт, сюда. Лайт, не рычи, я тебя…

— А ты, Мэри, опять пила? Ну, что хорошего в том, чтобы пить одной?

— А ты хочешь, чтобы я пила с кем-нибудь?

— Пропадает наша американская семья, Мэри. Женщины пьют и таскаются с ухаживателями, отказываются рожать детей, говоря, что пароходы достаточно и без того привозят людей для прироста населения… Лайт, спокойно! Лайт…