Страница 18 из 23
— Не надоело? — наконец остановился Клим.
— Не твое дело, — буркнул сосед.
Клим закурил, присел на корточки, протянул пачку, мол, угощайся.
— Не могу один, — доверчиво проговорил Гриша, затягиваясь.
— Поживи у меня.
— Не стоит. Меня, вообще говоря, подлечили.
— В чем же дело?
— Я боюсь один. Вот пойдем, посмотришь. У меня все есть для работы, и заказы есть, да только я боюсь один.
Они вошли. Хорошая квартира напоминала о лучших временах, когда живы были родители. Жилье получал отец. То ли он плавал на теплоходе, то ли служил в Управлении. Но спился. Не удержался и сынок в такой обстановке. У бедной матери не выдержало сердце, ее похоронили соседи, пока сын был на лечении, куда отправило его Управление. Конечно, вернуться в такую квартиру, в такое молчание… Любой сбежит.
Женщина нужна была ему сейчас больше всего, женщина, основа жизни.
В квартире было много книг, лежали рулоны линолеума, на светлом месте, у окна, занимал стол граверный камень, холсты, баночки с красками, кисти. Но все было в пыли и запустении.
И самому Грише требовалась хорошая чистка.
— Давай-ка уберем твою каюту, вымоем, ототрем до глянца. Тогда оно повеселее будет. — Клим оглядел ванную, текущие краны, качнул головой и вышел на кухню. — Давай берись за швабру, то бишь за тряпки и щетки. Все починим, примешь ванну. Я тебе спинку потру до скрипа, а после баньки поедим жареного мяса. Без возлияний, с вишневым соком, идет? Начинай драить палубу, а я пошел за продуктами.
Они подружились. Всех прежних Гришиных дружков Клим отшил, разобрался с его заказчиками, которые норовили расплатиться стаканом водки, а не деньгами. Они много ходили пешком, благо для прогулок район Речного вокзала — место благодатное.
— Смотри, смотри, утка нырнула, — кивал в сторону пруда Гриша. — Сколько она там пробудет, под водой?
— Считай по пульсу.
— Тридцать ударов. Почти полминуты.
Клим читал его книги, много узнал об искусстве. Вместе они посещали музеи, где, стоя перед картиной семнадцатого века, Клим слушал Гришину лекцию о светотени, о том, как далекие от жизни художники, бредущие своими тропами вдали от торного пути, находят сверхидею, которая зажигает, как маяк, сердца людей.
Клим тоже много рассказывал. О море, о дальних странах, о женщинах с далеких островов, рассказывал интересно, сидя в кресле под плывущим парусником. И о своей странной тоске по чему-то пока неясному…
Это общение обогащало обоих. Клим строго следил за тем, чтобы и капли спиртного не попадало на глаза Грише. Но тот и сам понимал, чувствовал, что жизнь его держится на волоске и если он дрогнет, схватится за стакан, то полетит вниз, вниз, уже без всяких надежд.
Как много значит в жизни дружеское плечо!
А вскоре, как и обещал, приехал Шурка, Шук. И засел за книги. Он решил поступать в Академию питания. Клим так и присел, когда услышал об этом. Ну, в Физтех, в МАИ, в Университет, хотя все это непросто. Но Академия питания? Ни в какие ворота!
— Эй, парень, ты в своем уме? Что тебе делать в поварском колпаке? Разве мало достойных институтов в столице?
Шук снисходительно смотрел на отца. Красивый юноша, рослый, тренированный и опрятный, с голубыми материнскими глазами. Вообще, многое было в нем от матери, и Клим хорошо понимал это.
— Ты, батя, бравый моряк, — улыбаясь, ответил он отцу, — но не знаешь, что в скором будущем люди станут здоровее не за счет лекарств, а за счет питания, витаминов, пищевых добавок и прочего. Каждый будет знать свой организм как пять пальцев, и то, что именно ему следует выбрать из множества продуктов. Меня интересует биохимия и процессы жизнедеятельности человека.
С такими взглядами спорить было трудно, и Клим просто пожал парню руку и пожелал успеха.
— Уважаю, — только и сказал он.
Так они и беседовали все вечера. Обо всем. Днем работали. У Гриши пошла резьба линогравюры, его где-то приветили, включили в бригаду. Клим, конечно, съездил туда, увидел опасность все того же свойства и круто поговорил с ребятами о Гришиной проблеме.
Это произвело впечатление.
— Не беспокойся, отец, — сказали ему. — Мы его побережем.
Трое мужчин жили полной жизнью и словно приближались каждый к своему рубежу.
Во дворе дома тоже шла своя жизнь. Играли дети, беседовали, покачивая коляски, молодые мамаши, на скамеечках обсуждали соседей старушки. И Люба-Любовь была во дворе, остановилась поболтать с подружкой.
Из подъезда показался Гриша — стройный, артистичный, собранный. К нему уже привыкли, такому, радовались за него и вновь поглядывали на Любу, вечную невесту этого дома.
— Привет старожилам, — подмигнул он бабулькам, и те разом загалдели ему в ответ:
— Гришенька, какой стал хороший. Ясный какой! Ровно в мать. Постой с нами, Гришуня!
— Некогда, уважаемые. — Он коснулся сердца и продолжил путь.
— Здравствуй, Любовь! — мягко сказал ей, коснулся руки, и она не нашлась, как ответить. — «Помнишь ли дни золотые, любовные, прелесть объятий в ночи голубой?» — пропел он, подмигнул и помчался дальше, а Любаша вспыхнула и зарозовелась белым лицом.
С некоторых пор в почтовом ящике она находила то букетик ромашек, то васильки, то шоколадку.
А он был уже далеко, нес в папке готовые свежие гравюры тончайшего, почти прозрачного письма, слегка раскрашенные акварелью.
Минуя стайку разноцветных колясок, он развел руками и улыбнулся всем сразу.
— Эх, девчонки, как же хорошо на вас смотреть!
Те засмеялись.
— И не говори, Гриша! Мы сами себе завидуем!
— Ну, счастья вам! Здоровьичка голопузикам!
— Тебе удачи, Гриша!
А он уже мчался к метро, легкий, кудрявый, слегка отрешенный — настоящий художник.
Зато Шук сегодня был хмур и резок.
— Папа, скажи честно, справедливость есть?
— Что случилось, сын?
Клим забежал с работы и разогревал на кухне флотский борщ.
— Честно скажи — есть или нет?
— Есть.
— Есть?
— Есть.
Шук перевел дух. Брови его разошлись.
— Не виляешь, батя. Верю тебе. Ну а смысл жизни есть?
— Нет.
— Нет?
— Жизнь шире любого смысла. Каждый сам доискивается. Это сложный вопрос, Шук. И похоже, что ответы на него в каждом возрасте иные.
— Ладно. Понял.
— Что случилось, сын?
Парень поднялся из-за письменного стола, на котором веером были разложены учебники.
— Да ничего не случилось.
— А все же?
Шук посмотрел на отца горестным взглядом.
— Говорят, на экзаменах нарочно сыпать будут, чтобы деньги выжать. Если так, то школьных учебников мне не хватит, надо знать на уровне хотя бы второго курса. Все, я пошел, мне в библиотеку нужно. Ваша старомодная справедливость давно пробуксовывает, как колеса на болоте.
— На болоте?
— Да, да. Вокруг такое творится, я и не представлял, пока в Москву не приехал. Ты отстал от жизни на своих кораблях. Сейчас все вокруг покупается и продается, учти это. Все, все, все!
Шук кричал, руки его подрагивали. Клим спокойно опустился в кресло. Была суббота, но он работал. В порту не хватало рук, и шестидневная рабочая неделя стала нормой.
— Справедливость справедливости рознь, — сказал он, глядя на сына. — Образование всегда стоило дорого, мы лишь не знали об этом. Сколько нужно денег? Заплати и не думай об этом. Когда начнешь работать, тогда и разберешься. Не время сейчас лезть напролом и качать права, ничего не сделав в этой жизни.
Шурка собрал сумку с конспектами. Сейчас он был вспыльчив как порох. Объяснение отца его не удовлетворило. Волновали грядущие экзамены, учеба в столичном вузе. Как ни смотри, а он был провинциал, хотя и с широким размахом в душе.
Пока сын готовился и сдавал свои экзамены, Клим и Гриша бродили по окрестностям. После работы и по воскресеньям, когда в порту, подняв стрелы, застывали портовые краны, они, пользуясь хорошей погодой, а иной раз и в дождичек, предавались размышлениям — чисто мужское занятие.