Страница 17 из 23
Клим удивленно качнул головой. Вот кто стреляный воробей-то, настоящий речной волк, если впервые сидящего перед ним человека видит насквозь и дальше.
— Не удивляйся, не бойся, я не гадалка, — запыхтел тот. — Слушай внимательно. В нашем ведомственном доме, вон, через шоссе, десятиэтажном, белого кирпича, есть две квартирки. Одну из двух комнат мы дадим тебе, да и пропишем поскорее, пока не отобрали с баланса. Судя по всему, ты у нас задержишься и в люди выйдешь. Так чует мой нос кадровика старого закала. Ясно? Вот тебе направление на курсы и распоряжение в наше домоуправление. Все.
— Благодарю, — серьезно ответил Клим.
— Давай устраивайся! — Офицер грузно приподнялся и пожал ему руку. — Рад был познакомиться.
— До свидания.
Прошло две недели. Они были заполнены учебой на курсах среди молодых ребят, которые с ходу обозвали Клима дядей, но быстро прониклись к нему уважением и стали называть по имени. Уважение не завоевывается, это не трофей, оно возникает как ответная волна на твои собственные усилия.
Ну и на твои успехи, разумеется.
В новой квартире обживаться было проще. После ремонта она засверкала, как новый гривенник. Появились мебель и кухонная утварь, занавески, зеркало.
И вот Клим, к молчаливому удивлению портовиков, уселся в жесткое кресло портового крана и принялся разгружать ящики с ранними помидорами, фруктами, арбузами, которые доставлялись сухогрузами водным путем из южных, астраханских и волгоградских, областей, или, когда не было другой работы, парился в кабинке грейдера, что двумя челюстями подхватывал гравий и песок с длинных барж и выносил далеко на береговую насыпь, похожую на гору. Это был строительный материал для московских комбинатов, за ним обычно выстраивался длинный хвост грузовых машин, которые тоже надо было обслужить.
Он обедал в столовой, «не употреблял», был ровен, общителен, но почему-то никому и в голову не приходило исповедоваться ему в своих проблемах или лезть в душу с расспросами.
— Хлебнул, видать, лиха этот Клим. И нечего к нему приставать, — решили ребята из мехмастерских и грейдерной, которые в конце концов почувствовали его не хуже кадровика.
Свою небольшую светлую квартиру Клим оборудовал с расчетом на приезд сына. На стену наклеил картину-обои с изображением стройного парусника, идущего по волне, застелил полы коврами, чтобы делать силовую гимнастику. И стал жить спокойно и сосредоточенно, в ожидании сигналов и знаков, которые направит ему судьба.
Но все было тихо, за исключением небольшого бабьего переполоха, который произвело его появление.
Жил он на четвертом этаже, и на лестничную площадку выходили двери еще двух квартир. Одна из них была наглухо закрыта, и смутные слухи о ней, о некоем пьянице, находящемся на излечении, окружали ее тайной. Зато в третьей квартире… О, в третьей квартире проживало белокурое румяное существо, приятное во всех отношениях. Даже через общую капитальную стенку проникало обаяние этой Любочки, томление молодого белого тела, вздыхающего на пуховиках и кружевных подушках! Частенько в лифте он встречал ее, хорошенькую блондинку, которая, словно нарочно, попадалась навстречу то с рыжим котом на руках, то звонила ему в дверь, чтобы посмотреть с его балкона, где гуляет ее Рыжик. Для этого случая на ней струился блестящий халат, обрисовывая выпуклые формы, и трогательно открывали розовые пятки бархатные домашние шлепанцы.
Клим посмеивался и шутил с нею, но не более того.
Жила она одна, уверяя, правда, что была когда-то замужем, а работала в портовом жилуправлении. На ее рабочем столе лежали домовые книги, где черным по белому было расписано, кто и с кем живет в этом большом ведомственном доме.
Клим проживал один. Однако двор уже знал, что он старпом дальнего плавания и почему-то оставил семью.
Не пил, со всеми здоровался. Следовательно…
— Люба, не теряйся. Люба, дерзай, — наперебой советовали ей со скамеек. — «Он» уже купил письменный стол и пылесос. Хозяйственный, непьющий мужик, да и денежный.
Люба вздыхала. Она слыла прекрасной хозяйкой, мечтала о семье, была готова к ней всеми клеточками своего существа, но как, как это сделать?
— Хорошая девка, да невезучая, — судачили за ее спиной, — стоящего мужика никак не отыщет.
— Пьют все нынче, потому и сидит. Был же Гришка, да тоже пил по-черному, художник несчастный, сейчас вот на излечении. А ведь могла быть пара.
— Да, могла быть. Многих хороших мужиков погубил зеленый змий, а женщина, словно вдова солдатская, должна мучиться в одиночестве.
— Эй, Любочка! Поди, дорогая, постой возле нас. Ну что, все не решаешься? Смотри, прозеваешь. Такого мужика уведут из-под носа.
— Да кто ж его уведет-то? Он такой упорный, ни на что не клюет.
— Найдется мартышка, вокруг пальца обведет. Будешь тогда локотки кусать.
— Берись, Люба. Ты для него просто находка. Сам спасибо скажет.
— Вы так думаете?
И Люба начала охоту по все правилам, надеясь на счастливый случай да на свою удачу. И случай выпал. Как-то раз она пулей слетела с пятого этажа, увидев в окно Клима со свежей горбушей, свисавшей мокрым хвостом из оберточной бумаги.
Они столкнулись в дверях.
— Не подскажете, как поджарить это великолепие? — спросил он, смущенно улыбаясь.
У нее захолонуло сердце. Вот она, судьба. Смелей, Любаша!
— Нужна мука, соль, масло… — Любочка посмотрела ему прямо в глаза, сердце колотилось, минута решала все. — Знаете, легче сделать, чем рассказывать… — И ухватила рыбину из его рук.
Он молча усмехнулся.
Ах, как она старалась! На блистающей чистотой сковородке в своей уютной кухне она поджарила рыбу, отдельно к ней золотистый лук, положила на тарелочки зелень и молодой картофель. Переоделась. Перевела дух.
Он пришел с бутылкой сухого вина. Они ужинали на безукоризненно белой крахмальной скатерти, пили из ее хрусталя в окружении ухоженных комнатных растений.
Всем хороша Любочка! Что за хозяйка! И куда смотрят мужчины? А что за квартира у нее! Балкон, весь в цветах, точно райский сад. Право же, куда они смотрят, положительные непьющие мужчины?
Они легли на ее крахмальные простыни. Он приласкал ее ладное белое тело, такое податливое, отзывчивое на его мужские нетерпения и порывы.
По задернутым занавескам внизу поняли, что происходит там, на четвертом этаже. Ну наконец-то. Ай да Люба!
…Это был мужчина. Она немного играла в искушенную женщину, подыгрывала, точнее сказать. Пусть, ну пусть ему будет хорошо с нею, ну пусть! Уже за полночь, напившись чаю (рыбка любит воду!), они вновь легли, она совсем осмелела, пусть, ну пусть ему будет хорошо с ней!
Потом разговорились. И тут он вдруг сказал:
— Ты не обидишься на мои слова?
— Какие? — сердечко ее захолонуло.
— Ты никогда не была замужем, как уверяешь.
— Была, — пролепетала она.
— Нет, милая. Ты меры не знаешь, стараешься, не понимая. Ничего, это поправимо, — улыбнулся он.
— Вот и получила! — горьким бабьем воем зашлось ее сердце.
— Научишься. Наука нехитрая… — Он хлопнул ее по теплой попке.
— Нет уж! — Она резко вскочила и завернулась в блестящий халат. — Раз не понравилась, то и не надо! Найдем и получше! Строит из себя…
Дело началось обыденно, да и закончилось, по совести говоря, так, как и должна была завершиться пустейшая любовная интрижка. Лишь новая неудача, отчаяние Любаши, огласка на весь порт — вот это всерьез и очень больно для женщины.
А Клим… Того ли, того ли ждало его сердце, то ли грезилось ему по ночам!
Уже не раз, возвращаясь домой, Клим видел соседа, сидевшего на коврике у дверей своей квартиры. Похоже было, что Гриша так и спал здесь, под дверью, на красно-белых кафельных шашечках, несомненно интеллигентный, но опустившийся художник. Лечебное учреждение, где его до поры, до времени держали, закрылось из-за скудного финансирования, и Гриша вернулся в пустую свою квартиру.
Что он художник, гравер, Клим уже знал. Люба сказала еще в хорошие времена.